Джасинда Уайлдер - На веки вечные

— Я хотела сказать, животных? — это было еще хуже. Я почувствовала, что краснею и пожалела, что не могу начать разговор сначала.

Кейден просто выглядел смущенно.

— Что? Нет, я не рисую ничего конкретного. В смысле, рисую, просто...то, над чем я работаю. Прямо сейчас я учусь рисовать руки. До этого были глаза, но их я уже научился рисовать.

— Прости, я не хотела — иногда я веду себя как идиотка. Я просто...

Я только делала все хуже. Я схватила чемодан за ручку и развернула его, отвернувшись от Кейдена.

— Мне нужно идти. Найти свой домик.

Загорелая рука забрала у меня чемодан и легко подняла его, что было нелепо, потому что он весил по меньшей мере пятьдесят фунтов, и я едва могла сдвинуть его. Он закинул рюкзак на одно плечо, а в другой руке держал чемодан.

— У тебя какой номер?

Я залезла в сумочку и развернула регистрационную карточку, хотя я уже знала номер наизусть. Я не хотела казаться чересчур нетерпеливой.

— Номер десять.

Кейден взглянул на номера ближайших домиков.

— Тогда нам сюда, — сказал он. — Я в двадцатом, а это — четыре, пять и шесть.

В конце слишком короткой прогулки мы подошли к домику номер десять. Я не могла придумать, как задержать его без того, чтобы казаться навязчивой или безрассудной, так что позволила ему поставить чемодан рядом со скрипящей входной дверью, а потом он закинул рюкзак на плечо, помахал и ушел, потирая шею так, что был заметен его бицепс.

Я смотрела, как он идет, и потом заметила, что несколько девчонок столпились возле сетчатой двери, пожирая его глазами.

— А он крут! — сказала одна из них. Они спросили меня, кто он.

Мне стало интересно, не является ли странное чувство обладания у меня в животе ревностью, и что я должна с ним делать.

— Его зовут Кейден.

Впервые за долгое время мой ум был занят чем-то еще, помимо рисования.

В тот день было знакомство, что было довольно глупо, а потом обед и немного свободного времени, которое пролетело очень быстро. В тот день я больше не видела Кейдена и, ложась спать в маленькую тесную кровать, под тонкое одеяло, я задумалась, не думает ли он обо мне, как и я о нем.

Где-то там обо мне мог думать мальчик. Я не была уверена, что это могла значить, но представлять это было приятно. 

Кейден

Первая неделя пролетела быстро. Мне казалось полным идиотизмом совмещать с занятиями искусством обязательную активность в лагере.

В понедельник, после полудня, у всех в лагере было свободное время, так что почти все куда-то ушли: в центр Траверс Сити, к дюнам Спящего медведя, плавали на каноэ на одном из двух озер, купались на пляже Петерсон. В лагере осталось всего несколько студентов, и большинство делали то же, что и я, нашли уединенное местечко, чтобы поиграть на музыкальном инструменте, порисовать или потанцевать. Я нашел отличное место с видом на Грин Лейк. Сидел, прислонившись спиной к сосне, с альбомом на коленях и пытался зарисовать то, как выгибались крылья уток, когда они готовились к посадке, скользя над рябью воды.

Я сидел тут уже почти час, кора царапала меня сквозь футболку, я был в наушниках, играл мой любимый альбом «Surfing With The Alien» Джо Сатриани. Я рисовал одну и ту же картину шесть раз, каждая – быстрая, неровная зарисовка силуэта, линий, углов тела птицы и мягкого изгиба ее шеи. Ни одна их них, однако, не была точной. Так же, как и с руками, какая-то деталь все время ускользала от меня. На этот раз это был узор перьев, когда утка взмахивала крыльями, то, как каждое перо ложилось на другое, как перья ложились слоем, но не сливались вместе, как утка взмахивала зеленой головой с желтым клювом, а крылья ложились шапочкой на тело. Каждый неудавшийся эскиз я прижимал ботинком к земле, используя последний, чтобы рисовать следующий. Мой карандаш замер, когда еще одна утка приблизилась к воде. Ее крылья изогнулись, чтобы замедлить полет, она вытянула вперед оранжевые лапы, и в последний момент отклонилась назад и захлопала крыльями, затормозив и приводнившись практически без звука и без всплеска. Я смотрел внимательно, запоминая момент, когда она махала крыльями, смотрел на кончики ее крыльев, потом глянул вниз и стал быстро стирать, перерисовывать, карандаш двигался решительно, линия заходила за линию, поправляя изгибы и углы.

— Ты и правда хорош, — раздался позади голос.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это.

— Спасибо, Эвер. — Я и правда запомнил ее голос, поговорив с ней всего один раз?

Я пожалел, что внезапно почувствовал себя так смущенно. Может, она подумает, что я дурак, потому что рисую уток? Смотреть, как они садятся на воду, было увлекательно, пока я был один, и последние два часа я был занят тем, что рисовал их, но теперь, когда рядом со мной была хорошенькая девушка… я был совершенно уверен, что это самое тупое занятие в мире.

Я закрыл альбом и положил его на кипу выброшенных эскизов, встал и стряхнул сор со штанов. Когда я, наконец, повернулся к Эвер, мне пришлось моргнуть несколько раз. Я не видел ее с тех пор, как мы приехали, хотя и искал ее на уроках рисования и на обедах. Тогда она была хорошенькая, одетая просто в джинсы и футболку. Но теперь… она была так красива, что у меня в животе все сжалось.

Одета она была в шорты цвета хаки, которые едва доставали до середины бедра, и обтягивающую зеленую майку, которая идеально сочеталась с ее зелеными глазами. Густые пряди волос свободно спадали по плечам; у нее был увесистый мольберт, в руке она держала холст, а в другой руке — деревянную коробку с красками. На лбу у нее было красное пятно, пятно такого же цвета — на левом запястье, а на правой щеке и мочке уха была размазана зеленая краска.

Я почувствовал странное желание стереть краску большим пальцем. Вместо этого я взял у нее мольберт.

— Ты хочешь здесь устроиться? Или просто идешь обратно? — спросил я.

Она пожала плечами, и с ее плеча соскользнула лямка ее зеленой майки, показав белую бретельку.

— Ни то, ни другое. Я просто… гуляла. Искала, чего бы порисовать.

— А-а. Я просто рисовал. Уток. Ну, это очевидно. — Я почувствовал, что краснею, пока бормочу это, отводя взгляд от белой и зеленой полоски и намека на белую кожу, пока она поправляла лямку. — На самом деле мне утки не нравятся. Я просто думал, что они вроде как круто выглядят, когда садятся на воду, и хочешь, я понесу твой мольберт?

Я почувствовал себя тупицей, потому что так быстро менял темы и говорил невпопад.

Эвер снова пожала плечами, и чертова лямка снова соскользнула. Хотел бы я, чтобы она не пожимала плечами так часто, потому что она не давала мне никакой возможности не смотреть на нее. Дело было не только в лямке, дело было в груди, в том, как она поднималась и опускалась. Я почувствовал, что у меня горят щеки, и подумал, не заметны ли мои мысли, как будто у меня была отметина на лбу, которая объявляла, что я смотрю на ее сиськи.

— Конечно, — сказала Эвер, и мне пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, о чем мы говорили. — Он довольно тяжелый.

— Ах да. Мольберт. Точно. — Я наклонился и подобрал альбом и эскизы, потом поудобнее взял мольберт подмышку.

— Куда идем?

Теперь я уже понимал схему, и мне удалось отвернуться до того, как она пожала плечами.

— Не знаю. Я думала, куда-нибудь туда, — она указала на не далекий участок берега Грин Лейк.

Мы брели по лесу вдоль берега, болтали о занятиях, делились замечаниями и жалобами. Иногда Эвер шла впереди меня, и то, как ее шорты обтягивали ее нижнюю часть, так отвлекало меня, что несколько раз я едва не выронил мольберт.

Для меня это была новая территория. Девочки были просто девочками. Не было ни одной, которая бы так сильно привлекла мое внимание, и я не знал, как с этим справиться. Конечно, в школе были крутые девчонки, и да, я смотрел на них, я же парень. Но тут было по-другому. Я видел, что мы можем подружиться с Эвер, а друга, на которого ты не можешь перестать пялиться, как выживший из ума идиот, иметь непросто. Я чувствовал, что она способна сделать из меня безмозглого пещерного человека.