Кстати, о птичках! Там еще пиво осталось!
Он ринулся в комнату и, схватив бутылку тёмного стекла, залпом выпил последний глоток пива. Когда осознал, что глоток был последним, бутылка тоже полетела в стену.
Матвей сел на стул, пытаясь отдышаться от захватившего его праведного гнева. Надо попытаться выбраться отсюда! Даже если придется отогнуть решетки или вышибить дверь с куском стены…
Последующие два часа он провёл в безуспешных попытках найти выход из квартиры. Какие только способы побега не пришли в его измученную похмельем голову! Кроме решёток и железной двери, он думал о телефоне, о соседях, о прохожих на улице, даже о дыме из квартиры. Но постепенно удостоверился в том, что Кира действительно подумала обо всём. Телефон нагло молчал при наборе любого номера, кроме одного. Соседи, привлеченные его криками из окна и маханием рук, только крестились или молча качали головой, продолжая спешить по своим делам. Окно, выходящее на улицу, было наглухо забито гвоздями. А дым разводить он не решился, боясь задохнуться, пока пожарные выломают дверь или вырежут решётки на окнах.
После бесплодных поисков хоть капли спиртного по всей квартире Матвей почувствовал дикий голод. Маленькое существо, сидевшее в мозгу, отчаянно требовало выпить и закурить. Но ни алкоголя, ни сигарет в квартире не было. Зато была еда, кофе и чай. И много бутылок минеральной воды. Матвей нерешительно открыл одну из бутылок и отхлебнул глоток. Пить чистую воду не хотелось. Вкуса не было. Он заварил крепкий чай и, остудив его немного, вылил заварку в воду. В холодильнике нашелся лимон, в шкафчике сахар. В результате у него получился Ice Tea, и Матвей остался доволен результатом. Пока чай остывал, он сварганил на старой газовой плитке большую яичницу и поел без аппетита, только бы заглушить чувство нехватки.
Прихватив с собой бутылку воды с чаем, он вошел в комнату и завалился на кровать. Поспать бы… Время быстрее пройдёт… Может, Кира принесет ему выпить и сигареты… Или хотя бы сигареты… Или бутылочку пива… Нельзя же так сразу, в самом деле!
Но сон не шёл. То ли организм был еще возбуждён виски с наркотиком, то ли просто маленькое существо в мозгу требовало привычной дозы. Матвею было плохо. Слабость сковала все его мышцы, голова болела вся целиком, а желудок хотел выпихнуть съеденную яичницу. Гнев, не находящий выхода, постепенно спадал, уступая место апатии. Ужасно хотелось курить. Просто рвало на кусочки слабый мозг — так ему хотелось выкурить одну-единственную сигаретку…
Так Матвей пролежал до полуночи. Не спал, а впал в какое-то странное забытье, вроде и реальное, а вроде и нет. Из этого киселя его вывели старинные прабабушкины часы с маятником. В полночь они начали бить в колокол. Матвей сочно, но вяло выругался и пошевелил конечностями. Руки и ноги затекли, от движения по ним поползли мурашки, сменяясь настоящими слонами. Он застонал, пытаясь избавиться от слонов, ползающих по ногам, и встал. Слоны превратились в электрические разряды, и Матвей взвыл от обиды на Киру. Если бы не её «приключение», он бы давно уже был в своей роскошной трёхспальной кровати с прекрасной женщиной под боком, которую можно было бы использовать по прямому назначению. И ни похмелья, ни мурашек, он бы выпил еще одного Джека перед сном и выкурил бы свою пачку сигарет.
Делать было абсолютно нечего. Матвей зажёг лампу в подкрепление северному солнцу, которое мучалось, как и он, бессонницей, прочитал от корки до корки «Вечерний Петербург», всё еще лежавший на полу. Выпил два глотка воды. Покосился на осколки бутылки, но заметать не стал. Прошелся пальцем по корешкам книг, узнавая многие, выбрал «Три товарища», столь обожаемые мамой, и сел под лампу читать.
Часы пробили три часа, когда он вскинулся, поднял голову, лежавшую на раскрытой книге. Ужасно хотелось пить. Матвей поднялся, разминая затёкшие ноги, и выпил немного воды с чаем. Прошелся по комнате. Чем же заняться здесь, пока Кира не выпустит его на свободу? Если выпустит, конечно…
При этой мысли он почувствовал, как холодеет спина. По её решительному взгляду было ясно, что Кира не отступится от своих намерений. Может продержать его взаперти и год, и два. За это время он превратится в сумасшедшего…
Но что делать-то?
Матвей поплёлся на кухню, заварил себе крепкого кофе и медленно, словно нехотя, вошёл в маленькую комнату. Обошёл её по периметру. Потрогал холст на комоде, приласкал ладонью шершавую мягкую поверхность… В конце концов, почему бы и нет? Только он никогда не писал без виски… Что из этого получится?
Матвей поставил кружку с кофе на стул, взял верхний холст, аккуратно пристроил его на мольберт и вернулся за красками. Кира сказала, делай, что хочешь. Знать бы ещё, что он хочет. Ему не нравились собственные картины, абстрактная мазня, которой восторгались сотни людей. Что написать на этом холсте? Чему дать жизнь? Или смерть?
Матвей усмехнулся. Все его страдания прекратились бы с одним маленьким стаканом! Но нет, стакана нет. А он должен выразить свои страдания на холсте. Знать бы ещё, как передать тугой узел в животе, пустоту и чувство недостаточности в груди, кружение головы и страх! Его этому не учили…
Рассвет, как и положено в белые ночи, подкрался незаметно. Просто стало светлее в комнате, и за окном зашумели машины, зацокали каблучки, зазвенели детские голоса. Матвей очнулся от транса, в котором он пребывал, созерцая холст. Толстый слой чёрной краски, кое-где разбавленный тёмно-серым и тёмно-синим. Жёлтая лампочка, светлый ореол вокруг… Лампочка раскачивается. Конечно, движения не видно, но она качается… Тени от лампочки, страшные, угрожающие… И крохотная фигурка человека… В углу, словно ребёнок, обнявший колени и сжавшийся за невидимой кроватью, спрятавшийся от ночных монстров… Фигурку даже и фигуркой не назовешь, так, мазок краской, а поди ж ты… Сразу ассоциируется с человеком, которому страшно…
Матвей проглотил остатки остывшего кофе и устало вытер лоб рукой. Мучительное желание закурить и выпить хоть немного, хоть чего-нибудь алкоголесодержащего, задавило его, заставило доплестись до кровати и упасть на нее, свернувшись в позу зародыша.
Ему снились длинные странные сны, в которых он бежал за кем-то или чем-то, и ему казалось — вот-вот догонит, и тогда все будет хорошо… Но догнать не получалось, и Матвей просыпался, чувствуя, как страх сдавливает его грудь, мешая дышать. Даже не страх, а беспочвенная глухая тревога… Он дышал ртом, пытаясь прогнать огромную тяжелую жабу с груди, и снова засыпал, лишь мельком отмечая время на старинных часах…
Потом пришел момент, когда он уже не смог заснуть. Глаза не закрывались. Нужно было встать и оказаться лицом к лицу с ломкой. Противная, она схватила его тут же, вцепилась в его нутро, наполнила голову. Матвей поворочался еще с полчаса и безнадежно встал.
Надо чем-то заняться. Занять руки и мозг. Самое главное — мозг. Чтобы мерзкое существо прекратило раскачивать его ломающийся организм. Надо продержаться несколько дней, пока он найдет способ сбежать.
Матвей щелкнул кнопкой старенького телевизора. На экране появился снег. Да что такое ёмоё, даже телика она ему не оставила! Знал бы, не удерживал бы ее в тот день, когда она напилась и пошла балакать с цветами на площади… Или нет, вообше бы не поехал на вокзал и не встретил бы эту козявку! Оооооо или не приехал бы в Ростов на Дону… И не случилась бы с ним вся эта фигня.
Матвей, ворча всё это себе под нос, принялся вертеть такой же старой, как и телевизор, антенной, пытаясь поймать хоть какой-нибудь канал. Наконец, снег стал мельче, противный треск сложился в осознанную речь, и на экране появилась дикторша новостей Питерского канала. Он даже узнал ее — дикторша освещала подготовку к его выставке и Матвея пригласили сказать пару слов. Это было две недели назад… А кажется — целую вечность!
Дикторша долго трепалась с серьезным видом о проблемах в городе, потом кашлянула в кулачок и перешла на другую тему:
— Исчезновение известного художника Матвея Белинского, два дня назад с собственной выставки, которая в настоящий момент проходит в галерее альтернативного искусства, обеспокоило и взволновало весь Санкт-Петербург. Помимо версий о возможном похищении и даже убийстве художника, полиция рассматривает также и версию о мнимом исчезновении, результатом которого стало бы повышенное внимание прессы и поклонников к творчеству Белинского.