Когда глаза Красавицы привыкли к полусумраку зала, она обнаружила, что, помимо нее, в зале много других нагих невольников. Обнаженный принц с красивой черной шевелюрой ерзал на коленях в дальнем углу, орудуя увесистой щеткой, которую он держал зубами за рукоять. Русоволосая принцесса ту же работу выполняла почти у самых дверей. Другая молодая женщина со свитыми на затылке в клубок каштановыми волосами, стоя на коленях, начищала скамью — этой работнице милостиво позволили пользоваться руками. Двое других коленопреклоненных невольников — принц и принцесса, оба с длинными неубранными волосами — за очагом, в падавшей из открытой задней двери полосе солнечного света, энергично натирали оловянные блюда и тарелки.
Никто из этих рабов не отважился даже взглянуть на новоприбывшую. Весь их вид выражал лишь полную покорность. И когда маленькая принцесса с жесткой щеткой заторопилась вычистить пол у самых ног Красавицы, по ее бедрам и ягодицам стало видно, что девушку частенько наказывают.
«Но кто эти рабы?» — удивилась Красавица, уверенная, что они с Тристаном были в числе первой партии приговоренных к грязным работам. Или это неисправимые ослушники, которые вели себя так ужасно, что им присудили целый год прислуживать в городке?
— Подай-ка деревянную лопатку, — велела госпожа Локли мужчине за стойкой, неожиданно подтолкнула Красавицу вперед и ловко закинула на столешницу.
Лишившись опоры под ногами, девушка невольно охнула. Она даже не успела решить для себя, будет ли слушаться новую хозяйку, как госпожа решительно освободила ее рот от кожаных «удил», развязала на затылке узел и с силой пошлепала ладонью по шее. Другой рукой женщина прошлась у Красавицы между ног, прощупав пытливыми пальцами ее влажную вульву с припухшими губами и разгоряченным бугорком клитора, отчего принцесса с трудом сдержала жалобный стон, вовремя стиснув зубы. После чего рука хозяйки так и оставила ее в муке вожделения.
Некоторое время Красавица смогла отдышаться, после чего почувствовала, как гладкая деревянная лопатка мягко вдавилась ей в ягодицы, отчего недавние рубцы зажгло с новой силой.
Побагровев от такого беглого бесцеремонного обследования, Красавица вся напряглась, ожидая, что ее неминуемо отшлепают, однако расправы не последовало. Вместо этого госпожа Локли властно повернула ее лицо в сторону открытой двери.
— Видишь ту красотку, что болтается под вывеской? — И, сцапав Красавицу за волосы, принудила ее кивнуть.
Принцесса поняла, что ей не следует ничего отвечать и, решив пока что повиноваться новой хозяйке, еще раз кивнула, уже самостоятельно.
Между тем подвешенная принцесса слегка поворачивалась туда-сюда на привязи, и Красавица поймала себя на мысли, что не припомнит, влажно ли истомленное лоно этой бедняжки или, напротив, тщетно пытается сжаться под коротким пушком.
— Может, желаешь повисеть вместо нее? — спросила госпожа Локли совершенно безучастным, ледяным голосом. — Хочешь болтаться там час за часом, день за днем, демонстрируя всему миру эту свою маленькую ненасытную щелку?
В ответ Красавица вполне искренне помотала головой.
— В таком случае ты забудешь про свою дерзость и бунтарство, что выказывала на рыночном помосте, и будешь исполнять любое слово своих хозяев и целовать им ноги, будешь мычать от благодарности, получая свой ужин, и начисто вылизывать тарелку.
Она вновь силком заставила Красавицу кивнуть, и та, неожиданно для себя самой, почувствовала, как в прижатом к деревянной стойке лобке запульсировало желание. Девушка снова, по собственной воле, кивнула.
Затем рука женщины скользнула под ней вдоль столешницы и ухватила сразу обе груди ладонью, точно сорванные с дерева, спелые персики. Соски у принцессы тут же отозвались, налившись крепостью.
— Надеюсь, мы понимаем друг друга? — спросила госпожа.
И Красавица, чуть поколебавшись, кивнула.
— А теперь запомни следующее, — продолжала женщина все тем же не терпящим возражения тоном. — Я буду тебя нещадно лупить и пороть, чуть ли не спускать с тебя шкуру. И этим зрелищем не будут тешиться ни какие-нибудь богатенькие лорды или леди, ни солдаты, ни иные джентльмены. Только ты и я. Каждый день, прежде чем открыть трактир, я буду делать все, что от меня требуется, и ты должна стать настолько усердной и отзывчивой, что одно касание моего ногтя будет заставлять тебя стремглав исполнять любое мое поручение. Лупить я тебя буду все лето, пока ты у меня в невольницах. И после каждой взбучки ты будешь торопиться целовать мне башмаки, потому что если ты не станешь этого делать, то будешь болтаться под вывеской — час за часом и день за днем. Тебя будут опускать вниз лишь на краткий сон и еду — с раздвинутыми ногами и стянутыми за спиной руками, — и лупить по заднице так же, как ты отпробуешь это сейчас. А потом тебя снова будут вывешивать на посмешище уличным безобразникам, которых чрезвычайно позабавит твоя маленькая страждущая щелка. Тебе все ясно?
Женщина подождала, одной рукой удерживая груди принцессы, другой же ухватив ее за волосы. Красавица медленно кивнула.
— Ну и отлично, — уже тише сказала госпожа.
Она развернула принцессу на столешнице, уложив головой к дверям, и задрала ей подбородок так, чтобы девушка могла видеть болтающуюся у входа бедняжку принцессу. И тут же деревянная лопатка увесисто прошлась Красавице по ягодицам, по прежним рубцам, отчего девушке показалось, что ее зад распух и весь горит.
Красавица лежала неподвижно, даже наслаждаясь тем странным чувством успокоения, которое пришло к ней еще на булыжной мостовой. Одновременно внизу живота накатывалось сладкое томление. И это растущее возбуждение словно сметало со своего пути любые страхи и тревоги. Или властный голос этой женщины так на нее подействовал?
«Если б захотела, я могла бы ей и вовсе не подчиняться», — подумала Красавица, охваченная этой столь непривычной безмятежностью. Ее лоно между тем стремительно набухло и засочилось влагой.
— Теперь слушай дальше, — завела новую тираду госпожа Локли. — При каждом касании этой лопатки ты будешь ерзать передо мною, выгибаться и стонать. Но ты не смеешь сопротивляться и от меня выворачиваться. И ты не станешь этого делать. Также ты не будешь убирать руки от шеи. И еще тебе не позволено открывать свой рот. Ясно? Ты можешь только елозить и стонать. И с каждым ударом ты обязана показывать мне, как ты его чувствуешь, как ценишь мои старания, как благодарна мне за наказание и насколько сознаешь, что именно это ты и заслужила. В противном случае ты будешь болтаться под вывеской до тех пор, пока на площади закончатся торги, народ станет потихоньку разбредаться по домам, и солдаты смогут наконец зайти сюда пропустить по кружке эля.
Красавица была поражена. В замке с ней никогда и никто не разговаривал подобным образом — с такой хладнокровной, бесстрастной доходчивостью. В то же время за этими речами стояла столь восхитительная практичность, что принцесса едва сдержала улыбку. И, разумеется, эта дама сделает все как сказала. А почему бы нет? Если бы Красавица держала трактир и купила за двадцать семь золотых монет какую-нибудь строптивую рабыню, то вела бы себя с ней точно так же. И, конечно, так же требовала бы, чтобы та стонала, выгибалась и ерзала, выказывая свое смирение, и не просто молотила бы по ней лопаткой, а воспитывала бы в ней рабскую покорность.
Странное чувство обыденности происходящего вновь охватило Красавицу.
Она смирилась с этим сумрачным залом трактира, откуда солнце видно лишь сквозь открытую дверь — как его лучи поигрывают на гладких булыжниках мостовой, — она приняла этот непривычный для ее слуха голос госпожи, полный надменной отчужденности. Сладкозвучные речи обитателей замка по сравнению с ним казались чересчур приторными.
Да, заключила Красавица, она станет покорной — по крайней мере, на сегодняшний день, — и будет «елозить и стонать», как от нее и требуется. К тому же и притворяться не понадобится — ей ведь и в самом деле будет очень больно.
И тут она почувствовала первый удар. Лопатка в руках госпожи с размаху саданула по ней, вызвав совершенно непроизвольный, громкий стон. Длинная и тонкая, упругая деревяшка с отвратительным скрипом снова и снова обрушивалась на ее и без того исполосованный зад, и под градом ударов Красавица, сама того не сознавая, отчаянно выгибалась и взвывала, и слезы боли ручьями лились из глаз. Лопатка словно сама собой заставляла ее ерзать и выворачиваться, подбрасывала над столешницей и методично проминала ягодицы. Девушка ощущала, как поскрипывает под ней барная стойка, как от порывистого дыхания судорожно вздымаются и опадают ее бока. Соски, трущиеся о шершавую столешницу, загрубели. Она по-прежнему не сводила налившихся слезами глаз от открытого дверного проема, и, сопровождая звучные удары собственными, вырывающимися из-за стиснутых губ стонами, Красавица не могла не представлять себя со стороны, гадая, достаточно ли угодила госпоже Локли.