Джон Спиид - Наложница визиря

За ними стоял волк.

Вначале Люсинда подумала, что это большая собака Фернандо, но, когда животное с дикими глазами и капающей изо рта слюной, пошатываясь, вошло в ворота, она поняла, что это волк, причем больной.

Один из охранников Патана выпустил стрелу, которая вонзилась в живот волка, но, вместо того чтобы умереть, животное в слепой ярости понеслось по двору. Лошади разбежались в стороны, когда волк щелкнул желтыми зубами у их ног.

Майя переместилась поближе к Люсинде.

— Мы здесь в безопасности, — сказал погонщик. — Мой друг ничего не боится. Волк не может ему ничего сделать.

Но, несмотря на это, погонщик стал чесать слона за ухом и шептал успокаивающие слова.

Лошади гарцевали и взбрыкивали, пытаясь лягнуть больное животное.

— Как удерживаются всадники? А что если они упадут? — прошептала Майя.

Фернандо поспешно увел Сильвию в дом.

Через несколько минут, которые показались вечностью, волк в изнеможении рухнул на землю. К нему подъехали всадники с натянутыми луками, готовые в любой момент выпустить стрелу. Но они каждый раз отступали назад, когда волк дергался. Да Гама нацелил на волка пистолеты, но почему-то никто не стрелял.

Затем Патан спрыгнул на землю и взял один пистолет из седельных вьюков Да Гамы. Бурак спокойно подошел и встал над дрожащим волком. Он выстрелил. Выстрел попал в голову, тело волка содрогнулось.

Патан крикнул, что все в порядке. Двое его охранников отнесли тело волка в лес, начинающийся за воротами.

Дверь Фернандо открылась, но он больше не выходил. Вместо этого он высунул маленькую ручку, обрамленную кружевами, и прощально махал носовым платком.

Слиппер все это время храпел.

Вскоре паланкин снова начал бесконечное раскачивание. Майя заняла свое обычное место и положила на колени книгу из пальмовых листьев. Слиппер так и храпел, свернувшись рядом, и напоминал шар, катающийся по подушкам. Люсинда смотрела, как дом Аналов исчезает за деревьями, растущими вдоль дороги. Вскоре смотреть стало не на что, по пути попадались только деревья, все новые и новые деревья. Люсинда задернула занавески и постаралась устроиться поудобнее.

Делать было нечего, только сидеть. Люсинда сожалела, что не взяла с собой какое-то шитье, хоть что-то. Она бросила взгляд на Майю и подумала, не стоит ли ей напомнить про мышьяк, но баядера казалась полностью поглощенной чтением, и Люсинда прикусила язык.

Кто-то поставил в углу паланкина вазу с фруктами, но они оказались незнакомыми. Люсинда выбрала один плод, который чем-то напоминал яблоко, но, проткнув тонкую кожицу пальцем, увидела, что внутри он коричневый. Она положила его назад, так и не попробовав. Девушка огляделась по сторонам и заметила, что Майя смотрит на нее.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила Люсинда.

— Я много думала, — сказала Майя. — Вчера мы говорили о том, что такое быть рабом.

При воспоминании об этом разговоре Люсинде стало не по себе. Какой-то холодок пробежал по спине.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — ответила Люсинда.

— Послушай меня минутку.

Люсинда закрыла глаза, приготовившись к новому оскорблению. Казалось, Майе трудно начать говорить, но когда она наконец это сделала, ее голос зазвучал отстраненно и грустно.

— Я была груба. Я причинила тебе боль, бросая правду в лицо. Может, я и говорила умно, но я говорила не правдиво, потому что правда не ранит.

Слова были неожиданными, и выражение лица Люсинды смягчилось.

— Месяц назад я танцевала для богов, теперь я рабыня. Мои мысли путаются, как мокрая веревка. Моя голова в таком состоянии, что я едва ли знаю, что скажу дальше.

Люсинда не шевелилась и смотрела в ничего не выражавшее лицо Майи.

— Я понимаю, — наконец сказала она.

— Правда? Может, и понимаешь. В любом случае, я, как никто, должна уметь контролировать свои слова.

— Я прощаю тебя, — ответила Люсинда.

Майя кивнула, но когда снова подняла голову, на ее лице было написано превосходство, и еще было видно, что ей забавно.

— Я думаю, христиане любят прощать. Этому учит ваш Бог, да?

— Прощение — это благодеяние. Разве индусы не прощают?

— Конечно, мы извиняемся и принимаем извинения, — сказала Майя. — Может, не так, как христиане. «Гита» учит, что, только сложив все наши дела, хорошие и плохие, у ног бога, мы можем надеяться избежать бесконечной паутины боли, которую чувствуем и вызываем.

Она выжидательно посмотрела на Люсинду, но та не знала, что ответить.

— Нет, я вижу, что это не одно и то же, — наконец сказала Майя и, не произнеся больше ни слова, вернулась к своей книге.

Люсинда приготовила полдюжины ответов, но все на португальском. Очевидно, учтивость, обходительность и вежливые разговоры мало значили для шлюхи. Люсинде захотелось послушать болтовню Слиппера, несмотря на то что евнух был весьма странным. По крайней мере, он имел какое-то представление об этикете. Но в этот момент евнух пошевелился во сне и громко пукнул.

Майя закатила глаза:

— Как типично для хиджры!

— Ну, он же не может ничего с этим поделать! — резким тоном воскликнула Люсинда и поняла, что ее до сих пор беспокоит извинение Майи и вызывает противоречивые чувства.

— С чем он ничего не может поделать? — казалось, Майя готова к спору.

— Он не может не быть евнухом.

Казалось, жир на лице Слиппера сдвинулся в сторону подушки, и лицо выглядело странным и неровным. Он дышал ртом, как ребенок, на губах блестела слюна. Майя покачала головой.

— Нет, наверное, с этим он ничего не может сделать, — сказала она, нахмурилась и откинулась на подушки.

«Какая нахальная, грубая и дерзкая женщина, — подумала Люсинда. — Она часами не обращает на меня внимания, но ожидает, что я все брошу и стану с ней разговаривать, когда ей того захочется».

Люсинда раздвинула занавески.

Небо оказалось ясным и голубым, солнце стояло высоко и светило ярко, тени были темными и четкими. Вдали висели черные тучи. Вероятно, где-то продолжались дожди, но здесь сезон муссонов заканчивался. Дорога, по которой они ехали, была выбита в скале — в длинной, не очень крутой горной цепи. Слева гора спускалась к широкой речной долине. Солнечный свет отражался от поверхности воды. Все вокруг было покрыто зеленой растительностью тысячи оттенков.

Размышления Люсинды прервал стон. Девушка повернулась и увидела, что Слиппер садится. Он предпринял несколько слабых попыток заново завязать тюрбан.

— Мне так хочется пить, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Графин с водой стоял рядом с Майей, но она не пошевелилась. Наконец Люсинда наклонилась, чтобы достать для Слиппера чашку. Он жадно осушил ее, чуть ли не одним глотком. Затем он повернулся к Люсинде, но не поблагодарил ее.

— Ты чувствуешь, что паланкин сейчас качается по-другому? Слон прилагает усилия. Каждый шаг дается тяжело.

— Я не заметила.

— О да! — весело воскликнул он. — Мы уже давно двигаемся вверх.

— Я думала, что ты спишь, — не поднимая головы, заметила Майя.

Слиппер не ответил. Он сидел с закрытыми глазами и тер виски.

— Мне не следует пить. Никогда. Никогда. О, какой я дурак!

— Ты произвел на меня большое впечатление, Слиппер.

Евнух поднял голову и посмотрел на Люсинду.

— Требовалось мужество, чтобы извиниться так, как ты. Это меня тронуло.

— А, это, — Слиппер махнул рукой. — Уверяю тебя: это просто была игра. Стал бы я когда-нибудь извиняться перед таким, как он! Не христианин и не индус! Вот он — настоящий хиджра! И мне извиняться перед ним? Пусть он извиняется передо мной!

— Но я тебя слышала! — возразила Люсинда.

— Это предложил капитан Патан. Он сказал, что мое поведение поставило в неловкое положение Деогу. Конечно, он был прав. Поэтому я устроил эту сцену. Тебе понравилось?

Он выбрал один фрукт — из коричневых, которые Люсинда решила не есть, и стал громко высасывать мякоть сквозь дырочку, которую проделал в кожице. Евнух чувствовал себя лучше, а это в случае Слиппера означало, что пришло время для приятных бесед. Они у него хорошо получались. Люсинда вскоре забыла свое раздражение и начала снова дружелюбно болтать.