Его глаза в полутьме прихожей насмешливо блеснули:

— Моя подруга. Ты довольна?

— Нет!

— Не могу ничем помочь…

— А как же я?

— Что — ты? Ты тоже моя подруга.

— И много у тебя нас?..

— Извини… Если бы знал, что встречу тебя, конечно, хранил бы тебе верность все двадцать пять лет! Но я не знал, извини!

— Ни за что!

— Настя, ты куда?

Он решительно взял круто развернувшуюся в сторону соседней двери девушку за руку и силой втащил в квартиру.

— Ты… Ты слишком все торопишь, так нельзя, понимаешь?

Его голос неожиданно смягчился, никакой иронии в нем больше не было, злости и растерянности — тоже.

— Пусти меня, пожалуйста, — попросила Настя, — я пойду домой…

— Пойдешь? Точно?

— Да.

— Ладно. Но на прощание ответь на мой вопрос: что ты с собой сделала?

— Тебе не нравится?

— Честно?..

Но продолжить он не успел. Вырвав у Павла руку, Настя метнулась в сторону ванной и в мгновение ока заперлась изнутри: содрать с затылка накладные пряди — настоящее произведение Лизочкиного искусства! — было делом весьма болезненным, но минутным. Еще проще с макияжем: для этого понадобились мыло и горячая вода. И вот уже из маленького зеркальца над раковиной на нее смотрит очень знакомая, взъерошенная, готовая расплакаться девчонка — прежняя Настя. А звезда… не звезда даже, а маленькая звездочка, на мгновение мелькнувшая на небосводе — ее нет. Погибла…

«Ну и к черту все!» — прошептала она своему отражению и открыла дверь ванной.

Он по-прежнему стоял в прихожей на том же месте, на котором она его оставила.

— Вот, — сказала Настя, сама поразившись собственному отчаянию, прозвучавшему в голосе. — Вот… Я тебе не нравлюсь? Совсем-совсем, ни капельки?..

— Что я должен ответить?

Его голос Настя почти не узнала, таким суровым он ей показался. Но она всегда была мужественной девочкой:

— То, что чувствуешь!

И, подчиняясь еще неизведанной им власти, Павел, уже ни о чем не думая, не испытывая больше страха, шагнул к девушке и прижал ее к себе в порыве, которого и сам от себя не ожидал. Не упрекая больше ни себя, ни ее, он нашел в этой полутьме ее губы, такие упрямые, если на них просто смотреть, и такие мягкие и отзывчивые в поцелуе…

14

А утро все-таки наступило, яркое и солнечное. И точно так же, как в первый день у Марии Петровны, спать ей не дал солнечный лучик, наверняка тот же самый. С этой мыслью Настя и проснулась, и ахнула, взглянув на будильник: спасибо солнышку, иначе точно бы проспала!..

Стремительно сбросив одеяло, она первым делом подошла к зеркалу. И тут же забыла про будильник.

— А целоваться-то ты, оказывается, не умеешь! — строго пожурила себя Настя. — Носы мешают…

Взгляд ее остановился на бюстике Маяковского, мирно пылившемся на подзеркальнике. Недолго думая она решила использовать его в качестве тренажера: должна же быть такая позиция, при которой носы не мешают?!

И она уже совсем было осуществила свое странное намерение, если бы не голос Марии Петровны, раздавшийся, с Настиной точки зрения, — очень некстати!

— Насть, ты что делаешь? Лучше поставь его на место…

— Я? Ой, доброе утро, Марь Петровна… Я… это… пыль с него хотела сдуть…

— Пыль?! — Учительница уставилась на нее, как на сумасшедшую. — Кажется, ты сегодня прямо с утра какая-то странная…

— Я не странная, я просто влюбилась… Честно, влюбилась!

— Если не секрет…

— Да не умею я секреты хранить, все равно поймете… В Павла, конечно! В Павлика! В Пав-лу-шу!

— Та-ак… Ну ладно. Умывайся и быстро завтракать: все ждут тебя на кухне!

— Кто «все»? — удивилась Настя.

— Павлуша, Павлик и Павел!

И, лукаво улыбнувшись, Мария Петровна исчезла в дверях, прежде чем Настя успела прореагировать на ее слова.

Впрочем, какое там реагирование. Мгновенно умывшись, она влетела на кухню почти что следом за хозяйкой и, подскочив к Павлу, как можно небрежнее чмокнула его в щеку:

— Привет!.. И нечего краснеть, у нас в салоне все друг с другом целуются в качестве приветствия. По десять раз на дню! Только и слышишь: «Привет!» — чмок, чмок. «Привет!» — чмок, чмок! — Ой, каша! Я такую последний раз у мамы ела…

— Я тоже, — Павел наконец нашел возможным заговорить, одновременно наблюдая за тем, с каким аппетитом Настя приступила к завтраку.

— Кстати, — она серьезно посмотрела на него, — а где твои родители?

— У меня их нет…

— Извини, — Настя смутилась и сразу сбавила тон.

— Ничего, я привык…

— Паша…

— Настя, тебе чаю еще налить? — Мария Петровна нарочито звякнула чайником. — А тебе, Павлик?

— Спасибо, Мария Петровна, я уже бегу!

— Я тоже! — Настя вскочила из-за стола, забыв про чай. — Подожди, нам же по пути!

— Нет… Сегодня — нет, я вначале в Ленинку заеду.

И, уже с порога подмигнув растерявшейся Насте, добавил: «Пока, чмок-чмок!..» И ушел, решительно не пожелав заметить, какой обидой мгновенно наполнились ее глаза.

— Настя, — Мария Петровна посмотрела на девушку и нахмурилась. — Что у тебя с глазами? Не смей! Плакать по утрам — дурная примета… Ты часом не на меня обиделась? Из-за статуэтки?

— Какой статуэтки? — Настя непонимающе посмотрела на учительницу.

— Бюстика Маяковского… Понимаешь, мне он очень дорог. Это память о моем первом муже.

— Подарок?

— Да нет, Джон мне ничего не дарил, сама купила… Но у меня от него ничего больше нет, понимаешь? Ни одной вещи с тех времен, ни одного снимка… ничего! Только этот бюстик и остался…

— Ну надо же! — Настя покачала головой. — Что вы, я не на вас, на себя скорее… Пашины родители умерли?

— Погибли. — Мария Петровна задумчиво переставила с места на место сахарницу. — Чудесные были ребята. Оксана, хохотушка такая, мы ее за смех даже колокольчиком звали… Андрюша, отец Павлика, душевный, теплый и красивый! Шел по улице — все женщины вслед оглядывались… Они были врачами. Уехали на эпидемию в Тунис и там погибли… О господи, уже десять лет прошло!

— Боже мой, — Настя с ужасом посмотрела на Марию Петровну. — А Павлик? Он же еще мальчиком совсем был… Вот бедный!

— Да… Мальчиком и был. Смешливым — в Оксанку. А после этого, по-моему, только недавно начал улыбаться… Настя, возьми трубку, телефон! Ты что, не слышишь?

Она и правда не слышала, целиком и полностью находясь под впечатлением услышанного. Настя взяла трубку и не сразу сообразила, кто находится по ту сторону провода, почему голос этого абонента кажется ей знакомым и что в конце концов нужно ему от нее.

— Панкратов? Какой еще Панкратов? — Девушка нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. — На какую еще Петровку? А-а-а, это вы… Так бы и сказали. Но ни на какую Петровку я не поеду, мне на работу надо… Я вам и так уже все рассказала! Ничего нового не вспомнила… Как это все равно приезжайте? Я же сказала… Ну ладно… хорошо!

Мария Петровна следила за выражением Настиного лица с нарастающей тревогой:

— Кто это, Настена? Что-нибудь случилось?

— Ничего новенького, — хмуро процедила она сквозь зубы. — Следователь из милиции, опять про этот дурацкий кошелек. Говорит, нужно все повторить сначала, записать, и чтобы я подпись свою поставила… Вот морока! А? И погода, как назло, портится…

Погода и впрямь успела испортиться. От первых утренних лучей не осталось и следа, небо заволокло серо-белыми облаками.

— Ничего, девочка, — Мария Петровна ласково посмотрела на Настю, — все будет хорошо, вот увидишь… Так всегда бывает: как в погоде, так и в жизни: солнце, облака, дождик прольется — и снова солнышко…


Слабые раскаты приближающейся грозы, неуверенно громыхнувшие в небе над центром Москвы, заставили майора Панкратова подойти к окну. Первое, что он увидел, — стройную фигурку Насти, спешащую к их конторе. Взгляд Валентина невольно скользнул в глубокий вырез ее платья, и надо же было девчонке именно в этот момент поднять голову и застать таким образом майора, что называется, на месте преступления! Валентин почувствовал, что краснеет, как мальчишка, и, перехватив насмешливую Настину улыбку, метнулся к своему столу.