…Дон Антонио, он же Дрон, в отличие от Лизы, думал. И очень напряженно думал о двоих людях, перекрутивших всю его судьбу. Одного из которых он ненавидел, а вторую любил. Он и любовь… Дрон жестко усмехнулся и покачал головой. Это невозможно в принципе, но это — факт, который настало время признать. Хотя бы для того, чтобы никогда больше не ошибаться. Потому что одна-единственная ошибка может стоить (и это следовало признать) жизни. Ему и ей…
…Виктория в этот момент стояла у окна и тоже думала. Но не о любви, не о победах и поражениях, не о силе и слабости. Блистательная; удачливая бизнес-леди, чей стремительный взлет вызывал злобу и зависть почти у всех, кто окружал ее сегодня, с глубокой нежностью думала о некоей наивной семнадцатилетней простушке, по уши влюбленной в крутого лидера мажорной компании развеселых мальчиков. Она думала о Вике тех лет, когда самым большим ее преступлением была ночь, проведенная с ним после очередной бурной вечеринки. О прошлом, от которого настало время избавиться — раз и навсегда. Ибо любовь — не вечна.
И она избавится. Любой ценой. Виктория знала это твердо. Нет, не только Стас недооценивает ее… Она вспомнила предположение Дрона о том, что на нее угнетающе повлияла смерть бабы Дуни, и усмехнулась. В гибели старухи Виктория не чувствовала себя виноватой: опасных свидетелей устраняют всегда. Это — закон… Особенно если речь идет о твоей собственной жизни и смерти. Или о деньгах. Очень больших деньгах… Она обыграет их всех с помощью еще одной своей марионетки — Валечки Панкратова. Этого придурка, влюбившегося когда-то в Викторию с первого взгляда. Но любовь действительно не вечна, куда надежнее тот крючок, на который ей посчастливилось посадить его. Жаден оказался мальчик до денежек, жаден… «Впрочем, — поморщилась Виктория, — тут мы все одним мирром мазаны…» И отошла от окна…
…Валентин Панкратов предавался занятию вполне невинному: сидя в своем кабинете родного офиса, он в очередной раз чинил снова остановившиеся часы. Думать о чем-либо он в данный момент не желал принципиально.
«Менты тоже люди, — пробормотал майор себе под нос. — И тоже имею право на усталость…»
Убедившись, что его любимые «командирские» послушно затикали, он удовлетворенно выпрямился и, посмотрев в окно, заметил, что погода наконец наладилась. Панкратов очень любил эти старые часы, полученные когда-то давным-давно в другой жизни, в награду за честную и хорошую службу.
…Настя посмотрела в сторону остановки и не в силах справиться с собой рассмеялась: прямо на нее медленно плыл огромный, просто гигантский букет белых хризантем! Он был настолько велик, что полностью скрывал лицо и руки его владельца… Девушка выпрямилась и, прежде чем шагнуть навстречу хризантемам, счастливым и торжествующим взглядом окинула улицу с куда-то вечно спешащими москвичами. Какие постные у них у всех лица! И какая скучная, наверное, у них жизнь по сравнению с ее, Настиной.
Она подняла голову и взглянула на золотое небо, которое все эти люди, родившиеся и выросшие в Москве, почти никогда не замечают. А вот она, обыкновенная девчонка из провинции, не только замечает, но и вглядывается в него часто-часто: каждое утро, каждый день, каждую ночь!
И разве не это постоянное ощущение небесной глубины — то синей, то золотой, то звездной — помогло ей так счастливо, так победно перевернуть первую страницу своей новой жизни?..
Настя с трудом справилась с ощущением высоты, охватившим ее, заставила себя перевести взгляд с постепенно тускнеющего неба на белые хризантемы, заполонившие, казалось, всю эту улицу, весь этот огромный и непредсказуемый мир…