неизвестен Автор - Наследник раджи

— Прочтите! — сказал он, ударив кулаком по газете.

По знаку леди Эльтон, привыкшей к таким вспышкам, Том взял газету, между тем как генерал ворчал: «Дурак! Столько шуму из-за пустяков!»

Речь шла о знаменитом происшествии в Дум-Думе, близ Калькутты. Один рабочий попросил напиться у синая. Последний принадлежал к высшей касте и отказал, опасаясь, что нечистые губы осквернят его стакан. Рабочий ответил обидчику, что недолго ему оставаться в этой касте, так как англичане употребляют для приготовления патронов коровий и поросячий жир, — жир животных, употребление которого браминами считается святотатством. В статье говорилось, что слух об этой истории распространился повсюду и если не будут приняты надлежащие меры для успокоения туземных войск, то могут быть серьезные последствия.

Генерал снова вспыхнул. Зачем так раздувать пустую ссору? Он знал войска и готов был вручить им свою честь и жизнь. Когда Эльтон успокоился, он извинился перед домочадцами за излишнюю горячность и попросил их не беспокоиться.

Они, впрочем, и не думали тревожиться. Насмешница Трикси не преминула заметить, что волновался из-за того только отец. Мод презрительно объявила, что это было бы слишком большой честью для туземцев, если бы они стали бояться. Что касается ее, она готова выступить против толпы, вооруженная одним хлыстом.

— Это низшая раса, как ни говорите, — закончила девушка.

Леди Эльтон заявила со спокойной улыбкой, что в Мееруте по крайней мере нечего бояться, так как здесь много английских солдат. Разговор перешел на другое, но Тому пришлось вспомнить о нем.

Жизнь в Мееруте была чрезвычайно приятная. В городе было мало молодых девушек, и хорошенькие, образованные и веселые дочери генерала имели большой успех. Желая отблагодарить за любезный прием, который встречал повсюду юноша, он посоветовался с Хусани и Ганесом и в одну прекрасную лунную ночь пригласил почти всю европейскую колонию потанцевать и поужинать в лагере таинственного англичанина, которого теперь все звали «наследником раджи».

Этим закончилось пребывание Тома в Мееруте. Узнав, что Грэс в Лукно и вернется не скоро, он решился проститься с городом, утром после бала приказал сворачивать лагерь и вечером вновь отправился в путь.

Трикси, Мод и несколько офицеров провожали его верхом. Когда наконец Том настоял, чтобы они вернулись, Мод, ехавшая рядом с наследником, сказала, подняв на него твердый взгляд:

— Прощайте, Том. Что сказать от вас Грэс?

— Вы возьмете на себя поручение к ней?

— С удовольствием. — Девушка протянула ему руку.

— Благодарю вас. Скажите, что я люблю ее. Скажите, — голос юноши дрогнул, — что бы ни случилось, я готов защитить ее. Поручение странное, но я не могу изменить его. Прощайте!

К ним подъехала Трикси со своей свитой, в которой, между прочим, находился один блестящий офицер, Берти Листон. Молодые люди попрощались, и наследник раджи со своими верными слугами продолжил путь.

Никогда еще Том не видал ничего подобного этой чудной зиме. Хусани вел караван и, при полной внешней почтительности и покорности, в действительности выбирал дорогу на свое усмотрение. Хитрый слуга неизменно соглашался со всеми приказаниями господина, но при малейшей попытке Тома заявить о самостоятельности сейчас же оказывался недостаток в провизии, вьючные животные никуда не годились, кули (носильщики) заболевали лихорадкой. И в конце концов молодой человек отказался от сопротивления.

Скоро караван достиг границ Непала, откуда за несколько быстрых переходов добрался к подножию живописной цепи гор, окружающей это государство. Им преградили дорогу болота и джунгли Тераи, опасные во всякое время года и смертельные в пору дождей. Дороги тогда были хуже теперешних. Носильщикам то и дело приходилось топорами прокладывать в зарослях тропу для повозок. Однако переезд обошелся без приключений, и после утомительного подъема путешественники достигли Сисагари, одной из вершин второй цепи, окружающей Непал.

Подъем был очень крут, и Том, чтобы поберечь лошадь, полдня шел пешком. Молодой англичанин изнемогал от усталости, но открывшаяся картина оживила его: у ног простиралась плодоносная долина, на которую уже спускались вечерние тени, между тем как горные террасы, зеленые скаты, обнаженные скалы и уходившие вдаль снежные вершины Гималаев еще сверкали на солнце.

Был подан роскошный обед, но Том, чересчур взволнованный, почти не прикоснулся к кушаньям.

— Я не могу есть, — говорил он. — Не делай такой печальной физиономии, Хусани! Я поел довольно, чтобы просуществовать до завтра. Поди сюда, мне надо расспросить тебя кое о чем. Вот тихий уголок, где нас никто не увидит и не услышит. Скажи мне откровенно, почему ты проявляешь такое участие к моей особе?

— Я — слуга вашего сиятельства! — отвечал индус дрожащим голосом.

— Этого недостаточно. Подобная преданность не является в один день. Ради меня самого или ради других ты заботишься так о моем здоровье?

— Я это делаю из любви к моему господину.

— Как это? Объяснись…

Хусани понизил голос:

— Перед смертью мой повелитель, раджа, позвал меня. Чундер-Синг слышал его последнюю волю. Мне же было тяжело, что у него не нашлось ни одного слова для меня, который любил его не только как своего молочного брата. Он заметил мою грусть и сказал улыбаясь: «Чундер-Синг все скажет моему Хусани». После этого умер.

Индус замолк на минуту. Солнце село, снежные и ледяные купола возвышались на горизонте, побледневшие и посиневшие. Луна окуталась туманом. Том плотнее завернулся в плащ.

— Что же сказал тебе Чундер-Синг? — нарочито равнодушно спросил он.

— То, что он сказал мне, покажется странным англичанину, господин. Для вашего народа существует только одна жизнь — земная, а затем — бесконечное. Если эта жизнь была греховна, Сам Творец не может избавить вас от наказания. Мы же, саиб, веруем совершенно иначе: наши мудрецы учат, что земная жизнь есть только звено целой цепи, мы умираем, чтобы ожить, принять новый образ. Пока мы несовершенны, мы не можем иметь никакого влияния на это превращение и бессознательно выполняем назначение, неся наказание за проступки, память о которых изгладилась у нас. Но те, которые возвышаются в добродетели, возвышаются и в мудрости: они видят позади себя пройденный путь, а впереди — путь, которому должны следовать, чтобы слиться с божеством. Таков был мой повелитель: ему было открыто, что он еще раз вернется на землю…

Хусани остановился и взглянул на слушателя странным, умоляющим взглядом.

— Ну и что же?

— Мой господин не знает? Его сердце ему ничего не сказало?

— Я знаю, что если стану слушать тебя дольше, то сойду с ума… Безумие было спрашивать тебя!..

Том пошел прочь большими шагами. Обернувшись, он увидал, что Хусани следует за ним в темноте.

— Поди сюда, — хрипло сказал он, — скажи: кто я?

— Вы — мой повелитель, саиб…

— Какой?.. Тот, который умер?..

— Я не вижу разницы…

— В таком случае во мне два человека, — ты хочешь это сказать?

— Я ничего не хочу сказать… Не угодно ли вам лечь отдохнуть?

— Ты навел меня на такие безумные мысли, что мне не заснуть…

Но он ошибся. Вопреки совету Хусани, постель для наследника была приготовлена на открытом воздухе, и когда Том открыл глаза, сомкнув их, казалось, только на минуту, заря уже коснулась перстами девственных снегов на горных вершинах. Молодой человек проспал долго и проснулся с новыми силами. В этот день караван спустился вниз по горе, и хорошая проезжая дорога привела путешественников в Катманду, столицу Непала.

Живописная архитектура города, костюмы и общительность жителей восхитили Тома. Первый министр короля Непала, Джунг-Багадур, предложил наследнику гумилькундского раджи остановиться во дворце, где его окружили всевозможными заботами.

В то время известия распространялись медленно, и никто еще не слышал о событиях, которые людям сведущим указывали на приближение бури. 26 февраля, в тот самый день, когда Том весело отправлялся к английскому резиденту при непальском короле, 19-й туземный полк в Берхампоре, мрачно выслушав сердитый выговор раздраженного полковника, наотрез отказался принять раздаваемые патроны.