— Хоть и на всех нас лежит печать первородного греха, сын мой, — подытожил Бернар, ласково поглаживая Доминика по расчесанным на прямой пробор шелковистым черным волосам, — дети неповинны в содеянном их родителями и вполне могут искупить собою их вину. Вот и ты, сын мой, — добавил после непродолжительной паузы капеллан, — верной службой Господу смягчишь сердце Отца Небесного, и, быть может, когда-нибудь он избавит твоих несчастных папу и маму от вечных мучений в геенне огненной.
— Благодарю вас за интересный рассказ, отче, — учтиво поклонился Бернару Доминик. — Но мне уже пора в опочивальню.
— Верно, верно. Тебе ведь завтра до рассвета надо подняться к заутрене, — отечески похлопал по плечу отрока священник. — И не забудь помолиться на сон грядущий, — бросил он вслед выходящему из часовни Доминику. — Ничто так не укрепляет человеческое сердце, как искренняя беседа с Богом.
Последние слова одиноко повисли под стрельчатыми сводами замкового храма. «Ну а мне пора на душеспасительную беседу к госпоже Алаи, — подумал про себя отец Бернар. — Божье слово утешит вдову, уже год не снимающую траур».
— Ну что, не заморил тебя этот святоша своими байками? — с улыбкой приветствовал вошедшего в опочивальню Доминика Симон-младший.
В фамильном замке Лямори мальчики делили общие покои, в то время как малолетний Ришар пребывал в обществе многочисленных нянек на женской половине вместе с Алаи и заметно похорошевшей в последнее время Анис. Старший брат Симона и нынешний хозяин замка, Амори, вместе со слугами-мужчинами отправился в Париж. Так что мальчики в полной мере пользовались предоставленной им свободой.
— Дружище, я как всегда вел себя самым подобающим образом, — рассмеялся Доминик, с разбега прыгая на кровать Симона.
— Потише, сударь, — заметил ему де Монфор, придерживая покачнувшийся канделябр. — А не то у нас все свечи погаснут. Вы ж как-никак дворянин.
— Знаю, знаю, — ответил Доминик, откидывая упавшую на глаза прядь черных как смоль волос. — И мой удел примерной службой Господу искупить грехи родителей, которых, по правде говоря, я даже никогда не видел. Послушай, Симон, а может, их и вовсе не было?
— Были, — уверенно ответил с удовольствием потянувшийся на своем ложе одиннадцатилетний отпрыск Лямори. — Твой отец тоже был дворянином и принадлежал к старинному южному роду Монваланов. Хоть он и погиб от меча моего покойного отца… Это не мешает нам с тобой оставаться друзьями. Ведь моего папу тоже убили на войне. Ты что, никогда не слышал историй о славных рыцарях прошлых веков? Помнишь «Смерть Артура»? Там тоже все время кого-нибудь убивают. Враги становятся союзниками, а бывшие друзья наносят героям предательский удар в спину. Так уж устроен наш грешный мир, и ничего с этим не поделаешь, — многозначительно вздохнул Симон.
— Вот-вот, — продолжил Доминик, — мне как раз сейчас отец Бернар рассказывал про еретиков-катаров. Так они тоже считали, что мир наш — оплот греха и правит им не кто иной, как сам нечистый из преисподней.
— Во дают! — искренне удивился Симон. — Но как бы то ни было, ты, Доминик, принадлежишь к дворянскому роду, хоть и куда более бедному, чем мой. Со временем ты можешь потребовать у графа Тулузского права на свою вотчину. Тем более, насколько мне известно, никаких наследников на нее нет. Так что крепись, — похлопал он по плечу Доминика. — Мой друг, уверяю тебя, что нас ждет блестящее будущее. Вот я, например, буду английским пэром.
— Слышал я про это, — махнул рукой смуглый мальчишка. В дрожащем свете свечей его большие выразительные глаза отливали чистым изумрудом. — Расскажи мне лучше о моей бедной маме.
Симон почувствовал, как дрогнул при этом сорвавшийся на шепот голос Доминика.
— Эх ты, рыцарь, — укоризненно заметил он другу. — Того и гляди расплачешься. Запомни, лить слезы — это удел женщин. А вот мама у тебя была, — Симон мечтательно закатил глаза, — самая лучшая на свете. Честное слово, куда лучше моей. А какие она мне чудесные истории рассказывала, особенно про рыцаря и дракона.
— Как жаль, что я ее совсем не помню, — тяжело вздохнул Доминик.
— Куда тебе, ты тогда еще в колыбельке качался… А была она высокая, статная. Глаза точь-в-точь, как у тебя. Косы до пояса, волосы русые, чуть-чуть с желтизной, как осенняя листва… Ну прямо вылитая королевна Гиневера. В общем красивая у тебя была мама, — оборвал поток своего красноречия Симон.
Ему не хотелось лишний раз рассказывать о печальных обстоятельствах самоубийства госпожи Клер, отзывчивой и умной женщины, которая когда-то была так к нему добра. Признаться, сам Симон вспоминал о ней куда чаще, чем о собственной матери, которую после гибели отца видел все реже и реже.
— Не будем о грустном, — хлопнул себя по колену младший де Монфор. — Скажи-ка мне, дружище, кем ты на самом деле хочешь стать? Только, чур, не врать… Кем ты у нас станешь, Доминик де Монвалан, — бесстрашным рыцарем или толстобрюхим попом?
Симон пристально посмотрел в глаза друга.
— Вообще-то, я хочу стать трубадуром, — мечтательно прошептал Доминик.
— Трубадуром?! — воскликнул от удивления де Монфор. Подобный ответ привел его в некоторое замешательство. Немного поразмыслив, он весомо подытожил: — Что ж, трубадуром тоже неплохо… По крайней мере воспоешь мои будущие подвиги.
Когда свечи в канделябре уже почти догорели и утомившиеся за день мальчишки собирались засыпать, Симон повернулся к беспокойно ворочавшемуся на соседней кровати Доминику.
— Малыш, ты спишь?
— Конечно, нет. И ради бога, не называй меня малышом.
— Послушай, Доминик, а ты умеешь хранить тайны?
— Слово чести.
— Тогда вставай, — тихонько поднялся с тисового ложа Симон. — Я хочу тебе кое-что показать. Только поклянись, что никому…
— Клянусь, — прошептал, вылезая из-под своего одеяла, Доминик. «Если это и впрямь очередная игра, — решил он про себя, — Симон, похоже, опять придумал нечто весьма интересное».
— Иди сюда, — горячие пальцы Монфора сомкнулись на запястье Доминика. — Смотри, видишь этот шкафчик над моей кроватью?
— Ну вижу, — мальчик, ничего не понимая, уставился на вполне заурядную резную дубовую дверцу, прикрывавшую встроенную в стену нишу.
— А ты знаешь, что он с секретом?
— То есть как?
— А вот так. — Де Монфор распахнул шкафчик, и Доминик воочию убедился, что он совершенно пуст. Дрожащие отблески угасающего пламени бросали тени на грубо побеленную тонкого кирпича стену.
— Ну и ничего особенного, — с разочарованием протянул Доминик.
— Смотри дальше, — сказал Симон и с усилием надавил на крайний кирпич. На глазах у потрясенного Доминика глухая стена ушла куда-то в сторону, обнажив пугающий своей чернотой провал.
— Что это? — прошептал Монвалан.
— Самый настоящий тайник… В страшных баснях про тамплиеров члены этого таинственного ордена обычно прячут в них свое золото.
— А что же прячешь здесь ты? — сгорал от любопытства Доминик.
— Ни за что не догадаешься. — Выдержав эффектную паузу, Симон продолжил: — Твое собственное, завещанное твоей родной мамой наследство. Через мгновение он протянул потрясенному другу кольцо, медальон и оправленное в золото нефритовое яйцо.
— Все эти вещи принадлежали госпоже Клер. Она велела передать их тебе, когда ты повзрослеешь… Я и ждал… Никто, кроме нас с тобой, не должен о них знать. Так что давай-ка спрячем их обратно да побыстрее, а то еще, не дай бог, кто-нибудь из слуг заметит. Понимаешь, — горячо зашептал Симон, — моя мама ни в коем случае не должна об этом знать. Ведь я дал госпоже Клер слово рыцаря.
Когда сокровища были вновь водворены на место своего хранения, а сам тайник надежно закрыт, малыши улеглись в свои кровати.
Свечи уже давно потухли, и покои окутала тьма. Белый свет луны, проникавший сквозь узкую щель ставня, вычерчивал сияющую полосу на одеяле Доминика.
— Доминик, ты уже спишь? — снова спросил Симон.
— Почти.
— Знаешь, я совсем забыл тебе сказать.
— Что?
— Твоя мама очень просила, чтобы ты ее простил.
— А я на нее никогда не обижался, — прошептал, зевнув, Доминик. — Знаешь, Симон, теперь мы с тобой друзья до гроба.
— Конечно. Кто у меня есть еще ближе тебя? Погоди, может, я тебя еще когда-нибудь с собой в Англию увезу.