— Какую же именно?
— Мы назначены попечителями Скриледжи Холл, убежища для беременных незамужних женщин.
— О Господи! — Норт уставился на нее, завороженный и одновременно возмущенный.
— Да, конечно, это нелегко, но так оно и есть. Сейчас в Сент-Эгнес под присмотром викария живут три такие девушки.
— Бьюсь об заклад, старый дурак уверен, что они могут развратить всю деревню.
— Я еще не знакома с мистером Пламберри. Он действительно дурак?
— Слышали бы вы заупокойную службу по вашей тете! Если бы привидения действительно существовали, Элинор вернулась бы и преследовала Пламберри до самой его кончины! Он осмелился сказать такое… “Хотя она была леди, все равно оставалась очаровательным созданием. И, несмотря на то, что приютила распутных, ничего не стоящих женщин, все-таки обладала добротой, которую нельзя отрицать”.
— Я вколочу его молитвенник ему же в глотку. Норт, к собственному удивлению, расхохотался.
— Предупреждаю, что молитвенник довольно большой.
— Кажется, рот у него еще больше.
— Все-таки не могу понять, почему ваша тетя отдала под опеку этих беременных женщин вам, девятнадцатилетней девушке.
— Очевидно, это не просто какие-то незамужние беременные женщины, а именно такие, кого соблазнили или изнасиловали их хозяева. Девушки, у которых нет ни брата, ни отца, чтобы защитить их, очень уязвимы, Норт. А когда семья бедна, ничего, кроме пустых угроз в адрес нанимателя, от них не дождешься.
— Но леди, несомненно, не должна знать подобные стороны жизни.
— Почему? Тетя Элли знала и помогала бедняжкам. Я тоже попытаюсь помочь. К сожалению, один человек неспособен сделать многое, поскольку сомневаюсь что могу рассчитывать на Беннета.
Норт вздохнул, поднял было руку, но тут же опустил.
— Вы слишком молоды, Кэролайн. Кэролайн невесело усмехнулась:
— Что вы, Норт, да девятнадцать лет, по всеобщему мнению, достаточно зрелый, если не пожилой, возраст. Миссис Тейлстроп, моя дуэнья и компаньонка в Ханимид Мэнор, часто твердила, что девушку, не успевшую выйти замуж до таких лет, общество уже запихнуло на полку, то есть попросту она безнадежная старая дева. И мне еще повезло, что отец оставил такое наследство, на которое кто-нибудь, несомненно, позарится.
— Полка.., какое странное слово.
— Не правда ли? Видимо, я должна чувствовать себя горшочком джема. Или жареной индейкой? А может, просто тарелкой овсянки?
— Ладно, оставьте этот вздор. Вы хороши именно такая, какая есть, и вполне достойны приличного джентльмена.
— А вам сколько лет, Норт?
— Двадцать пять.
— Господи, ну вы-то уже давно на этой мерзкой полке!
— Возраст для мужчины не имеет значения.
— По-моему, это несправедливо, не находите? Наверное, мужчин необходимо выдерживать дольше, чем женщин.
Оуэн всего на два года моложе вас, но созревание его далеко еще не закончено, и пройдет немало лет, прежде чем он будет готов к брачным узам. Вы же, милорд, вполне годитесь.
— Хотите сказать, что я уже созрел для того, чтобы заключить себя в супружеские оковы?
— Вот именно, совсем, как персик, дозрели до нужной спелости.
Норт улыбнулся, но, ничего не ответив, долго стоял плечом к плечу с девушкой, глядя на Ирландское море, наконец он сказал:
— Посмотрите налево, в сторону берега. Там находится рыбачий поселок Сент-Ив. Видите эти ярко раскрашенные коттеджи, раскинутые по скалам, и рыбачьи суденышки в гавани? Когда начинается отлив, они оказываются на мокром песке. Странное зрелище. А за Сент-Ив виднеется Тривоз Хед. Здесь, на северном побережье, все кажется таким необжитым и диким. Деревья, которым удалось уцелеть, скручены и согнуты под напором беспощадных штормовых ветров, дующих с Ирландского моря. Как отличается от южного побережья, где можно сидеть под пальмой, наслаждаясь теплым бризом, и читать стихи возлюбленной! — Немного помолчав, Норт задумчиво добавил:
— Не помню, чтобы когда-нибудь говорил о подобном с женщиной.., или это было очень давно. Обычно я ограничиваюсь замечаниями о погоде и несу ее.., о, неважно.., я просто обмолвился. Просто непонятно, по какой причине мне так легко и приятно беседовать с вами на самые различные темы. Поверите, я вот уже много лет даже не улыбался женщинам, разве что Дачесс — это жена моего друга Маркуса Уиндема, прекрасная женщина, но даже с ней…
Он осекся, изумленно качая головой, очевидно, крайне сконфуженный и неуверенный в себе.
— Кажется, вы совершенно особенная.
— Не понимаю. Вы никогда не вели себя так, словно хотите отделаться от меня. С самой первой встречи я считала вас очень остроумным. А потом еще и добрым. Кроме того, вы очень красивы, Норт. Неужели вы не любите женщин?
На какое-то мгновение ее слова потрясли Норта, но он тут же сообразил, что Кэролайн понятия не имеет, о чем говорит. Он и не подумал хоть как-то смягчить свой ответ:
— Женщины, конечно, тоже необходимы, но совершенно не годятся для ежедневного общения с мужчинами, не говоря уже о душевном спокойствии последних.
— Это звучит настоящей проповедью, каким-то образом вбитой в вашу голову с самого детства. Значит, вы в самом деле не выносите женщин? Беннет предупредил меня, что у вас плохая репутация, что вы всегда угрюмы, задумчивы и опасны. Но все же не задумываясь затащите в постель любую местную девушку, если пожелаете.
— Ну и глупец, должно быть, этот Пенроуз! Напомните мне разбить его жалкую физиономию при следующей же встрече. Да, а как насчет его подбородка? Такой же несуществующий, как у бедняги Оуэна? Совсем маленький, говорите? Кстати, насчет женщин. Я прекрасно отношусь к ним. Мужчина нуждается в женщине, чтобы.., скажем, удовлетворить некоторые свои потребности.
— Это звучит крайне странно, Норт. Словно все женщины одинаковы и одна вполне может заменить другую. Означает ли это, что я должна думать о вас то же самое, что и о мистере Ффолксе или бедном Оуэне, или об этом слизняке Беннете, характер которого явно улучшится, если его пороть каждый день.
— Нет, конечно, не все вы одинаковы, просто я никогда раньше не чувствовал необходимости… Ах, достаточно, все это крайне неприлично. Вы даже не должны быть наедине со мной без компаньонки. С другой стороны, мне необходимо держаться поближе, пока мистер Ффолкс не сделает следующего шага. Он отчаявшийся человек, а вы та самая последняя соломинка, за которую хватается утопающий в море долгов.
— Вы действительно мрачны, задумчивы и опасны, Норт?
— А вы как думаете?
— Вполне возможно. Во всяком случае, вполне подходите к роли байронического героя, как сказал Беннет. Но вы так много сделали для меня, что придется смириться с этими сторонами вашего характера. Если хотите все дни проводить в болотах, в обществе своих гончих.., что же, это ваше дело. Жизнь человека должна быть подобна богатой вышивке, переливающейся яркими красками, отражающими его настроения и события его жизни, хорошие и плохие.
— Возможно, — кивнул он, пристально глядя на Кэролайн, потому что ни одна женщина не смела говорить с ним раньше подобным образом. Конечно, сам Норт до сих пор никогда так долго не бывал наедине с женщиной без того, чтобы не уложить ее в постель.
— Скажите, Кэролайн, — спросил он, — откуда вы знаете, что у меня есть гончие? Насколько я припоминаю, они даже не воют на луну.
— Я подслушала, как мистер Триджигл говорил что-то насчет них мистеру Полгрейну. И назвал бедных собак “настоящими проклятыми свиньями”.
— Видимо, он прав. Скажите мне кое-что еще, Кэролайн. Какие мрачные тайны вы скрываете?
Он смотрел на ее открытое прелестное лицо, в эти необыкновенные, глубокие, как лесное озеро, зеленые глаза. И в них так много юмора, лукавства, любопытства и интереса ко всему! Нет, ее просто невозможно заменить другой женщиной, и на мгновение эта мысль насмерть перепугала его. Но тут неожиданно в ушах зазвучал голос раскрасневшегося от ярости отца, выплескивавшего нетерпение, ярость, горечь. Нет, он не станет думать об отце.
Норт пригладил густую прядь ее блестящих каштановых волос, выбившуюся из узла, свернутого на затылке, и тихо, почти вкрадчиво, произнес:
— Нет у вас никаких тайн, не правда ли? Вы чистосердечны, милы и удивительно добры, особенно если вспомнить про опекуна, многие годы отравлявшего вам жизнь.
— Мистер Ффолкс стал моим опекуном, когда мне исполнилось одиннадцать. Не думаю, что так уж хорошо считаться “милой”. Звучит так, словно говорят о жирном мопсе, лежащем на солнышке и ожидающем, пока хозяйка почешет его толстое брюхо.