— О, то то, то это. — Олимпия неопределенно взмахнул рукой и приложился к бокалу с шерри. Он уже успел одеться к балу в хрустящее белое и сверкающее черное. Седые волосы блестели под светом электрической лампы.
— Если все же мы вернемся к насущному вопросу. — Эшленд замолчал, чтобы поправить накрахмаленную манжету, высовывающуюся из-под черного рукава официального костюма. — Я провел все утро, наводя справки по поводу вчерашнего случая.
Олимпия поднес бокал к лампе, вглядываясь в игру света во множестве граней.
— Разумеется, позже мы поговорим, насколько разумно было везти мою племянницу на полуночное свидание, не говоря уж о том, что меня следовало поставить в известность в первую очередь. Знай я об этом, мог бы уберечь вас от кучи неприятностей.
— Я был готов защищать ее и защитил. А она хотела повидаться с сестрой.
— Учитывая, что над ее головой нависла угроза, желание Эмили встретиться с сестрой не имеет никакого значения.
— Не согласен.
— Потому что вы в нее влюбились.
— Потому что я видел, что с ней сделали эти три-четыре недели домашней тюрьмы. Она благородна, послушна долгу, она не жаловалась. Но она несчастлива. Она перестала быть собой.
Олимпия стукнул бокалом по столу чуть сильнее, чем следовало, расплескав капли драгоценного шерри по красному дереву.
— Сколько раз, Эшленд, я предостерегал вас, не советуя позволять чувствам вмешиваться в вашу работу? — Слово «чувства» прозвучало так, словно он случайно проглотил какое-то мерзкое варево из червей и крови летучих мышей.
Эшленд встретил его взгляд спокойно.
— Счастье других должно быть главной целью любых поступков, разве нет?
— Хмм. — Олимпия вытащил носовой платок и промокнул разлитое шерри.
— Вам просто хочется отчитать меня за чересчур эмоциональный характер, или вы все-таки немного интересуетесь результатами моего утреннего расследования?
— Разумеется, последнее.
— Ну что ж. Я встретился с Хэтерфилдом…
— Ах да. — Олимпия опустился в кресло. — Расскажите же мне о дорогом друге Хэтерфилде.
— Полагаю, вам известно больше, чем мне. Очень умный ход — втянуть всех нас в ваш проект. В любом случае он не сталкивался с внешней опасностью во время своего… кхм… сотрудничества с принцессой Стефани, но зато получил несколько странных писем. — Эшленд вынул из кармана лист бумаги и положил его на стол перед Олимпией. — Одно он дал мне для изучения. Узнаете почерк?
Олимпия взял письмо и тщательно его разгладил.
— Нет.
— Обратите внимание на своеобразие написания букв. Наводит на мысль о готических немецких шрифтах.
— Да, я понимаю, о чем вы.
— И это не вызывает у вас определенных подозрений?
Олимпия поднял взгляд и оттолкнул от себя письмо.
— Дорогой мой Эшленд, не забывайте, что у этой организации есть члены по всей Европе. Мы можем приписать данный почерк многим людям.
— И вас не волнует, что кто-то, похоже, выяснил подлинную личность принцессы Стефани? Что вся эта умная затея с переодеванием не одурачила наших противников?
Послышался глухой удар и слабый вскрик. Эшленд вскинул бровь. Олимпия отмахнулся.
— Надо думать, музыканты устанавливают инструменты.
— Вы в них полностью уверены?
Эшленд сложил письмо и спрятал в карман.
— Все они тренированные агенты, — ответил Олимпия. — Отсюда следуют некоторые… эээ… сложности в отношении… эээ… собственно музыки.
— Еще кого-то нанимали со стороны? Еду проверили?
— Мой дорогой друг, я все же не любитель. Мы уточнили все эти детали бесчисленное множество раз.
Эшленд подался вперед.
— И последний вопрос. Этот Ганс. Камердинер отца Эмили. Что нам о нем известно?
— Вполне достаточно.
— Он умеет писать по-английски?
— Он был предан покойному князю. И проверен лично мисс Динглеби.
— Ах да. Грозная мисс Динглеби. Похоже, она в каждой бочке затычка. Проверяет камердинеров. Защищает принцесс от смертельной опасности.
Олимпия сплел кисти рук и закрутил большими пальцами, как крыльями мельницы. От него исходил слабый запах сигар и шерри, такой знакомый и ободряющий. Запах сведущих мужчин, клубов и кабинетов.
— Вы не одобряете мою Динглеби?
— Она пользуется вашим доверием. Значит, должна быть безупречной.
Эшленд положил свою широкую ладонь на скрещенные колени. На нем, как полагается во время королевского приема, были бриджи до колен, и казалось, что мышцы вот-вот прорвут блестящий белый шелк. Даже не пытаясь таиться, он всматривался в лицо герцога: глубокие морщины вокруг голубых глаз, непреклонный подбородок. Сколько тайн прячется за этим лицом?
Олимпия вздохнул и откинулся на спинку кресла.
— До чего вы наблюдательны. Может быть, мне следует начать все сначала.
Эшленд позволил себе слегка улыбнуться.
— Я всегда говорю — лучше поздно, чем никогда.
Мисс Динглеби отступила назад и полюбовалась результатом целого часа труда.
— Превосходная работа, Люси. Миссис Нидл была совершенно права — с волосами ты совершаешь чудеса. Может быть, этот завиток возле правого уха чуть-чуть приподнять? — Она показала пальцем.
— Да, мадам. — Люси снова подошла со щипцами и чуть не обожгла кожу около уха Эмили.
— Превосходно, превосходно, — повторила мисс Динглеби. — Я с трудом узнаю вас, моя дорогая. Почти как во время бала в честь помолвки вашей сестры в прошлом году. Что за блистательное событие! Разумеется, за исключением жениха. Недотепа этот Петер, но все, конечно, уже в прошлом.
— Он не был недотепой. Вполне приятный молодой человек.
Мисс Динглеби закатила глаза, демонстрируя свое мнение о приятности молодых людей.
— А теперь встаньте, моя дорогая.
Эмили поднялась. Люси отступила на почтительное расстояние.
Мисс Динглеби занялась юбками Эмили, тщательно расправляя и укладывая складки.
— Превосходно, превосходно, — пробормотала она, распрямилась, отошла на шаг и склонила голову набок, постукивая себя пальцем по нижней губе.
— Что ты думаешь, Люси? Как выглядит ее высочество?
— Очень мило, — ответила Люси.
— Хм-м-м. Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Мисс Динглеби протянула руку и сняла с Эмили очки. — О, вот так гораздо лучше, тебе не кажется? Наш дорогой герцог Эшленд просто не сможет отвести от вас глаз.
Люси издала негромкий страдальческий звук, будто задохнулось какое-то небольшое животное.
— Да, Люси? — не оборачиваясь, спросила мисс Динглеби.
— Просто… соринка в горло попала, мадам. — Люси положила щипцы на туалетный столик.
— Выпей воды. — Мисс Динглеби прищелкнула пальцами. — Собственно, это превосходная мысль. Я сейчас же принесу напитки всем нам. У меня есть особый рецепт для успокоения нервов.
— Мои нервы совершенно спокойны, — отозвалась Эмили и сказала чистую правду. Она чувствовала себя собранной и спокойной, словно была куклой, автоматом, заключенным в глыбу льда, принцессой Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, а вовсе не распущенной девицей, вступающей в полуночных каретах в неистовую плотскую связь с герцогами.
Но колесо судьбы уже повернулось, и она, черт возьми, ничего не могла с этим поделать.
— Чушь. Я тотчас же вернусь. — Мисс Динглеби решительно подошла к двери и шагнула за порог. Эмили в некотором замешательстве посмотрела на закрывшуюся дверь, вернулась к туалетному столику, взяла очки и водрузила их на нос. И посмотрела на свое отражение в зеркале.
Нужно признать, что платье просто великолепное. Ее высокую фигуру заключили в песочные часы из голубого атласа, такого бледного и ледяного, что он казался белым. Рукава подобраны вверх, к плечам, и украшены крохотными голубыми атласными розочками, блестящие юбки собираются сзади в настоящую реку из длинного холодно-голубого шлейфа. Вырез лифа находится на самой грани пристойности, оборка пенно-кружевных нижних юбок выглядывает из-под подола на какую-то долю дюйма. Голубая лента в тон вьется сквозь искусно взбитые кудряшки на голове.
Люси справа от нее возилась со щипцами и шпильками, лицо ее покрылось багровыми пятнами.
— Спасибо за помощь, Люси, — сказала Эмили.
— Мне ужасно стыдно, мэм. То есть ваше высочество. Простите за то, что случилось там, в Йоркшире. Я не знала… даже подумать не могла…