Кэтлин Уинзор - Навеки твоя Эмбер. Том 1

Сара упала на колени, ее лицо исказилось от горя.

— Сара! Сара, помоги мне! Я не хочу умирать!

Женщины плакали в голос, но Сара, пересиливая себя, улыбнулась ей:

— Ничего, Юдит, ничего страшного. Не бойся. Немного крови — это пустяки.

Однако в следующее мгновение, не в силах больше сдерживаться, Сара с болью и отчаянием разрыдалась.

Несколько секунд Юдит смотрела на ее склоненную голову и вздрагивающие от рыданий плечи. «Мне нельзя, нельзя умирать! — думала она. — Нельзя! Я не хочу умирать! Я хочу жить!»

Потом она начала медленно уплывать в какой-то теплый, приятный мир, где нет страха перед смертью, где они с Джоном снова будут вместе. Она ничего не видела, глаза закрылись, и звон в ушах заглушил все другие звуки. Она больше не боролась, она так невыносимо устала, что уходила мирно и охотно, и ее радовало это облегчение. И тут неожиданно она снова услышала ясный и громкий звук — крик ее дочери. Крик повторялся снова и снова, но с каждым разом все слабее, пока не пропал вовсе.

Она попыталась еще раз позвать Сару, попросить о помощи, потребовать помощи: «Сара! Сара! Не дай мне умереть!» Но она не слышала слов, она не знала даже, произнесла ли эти слова.

1660 г.

За шестнадцать лет деревня Мэригрин совсем не изменилась, да и за последние два столетия тоже.

С севера главную улицу замыкала церковь Святой Екатерины. Она походила на доброго крестного отца. От церкви по обе стороны шли дома, наполовину деревянные, с выступающим верхним этажом, крытые соломой, золотистой поначалу и пожухлой со временем, а потом изумрудно-зеленой от мха и лишайника. Крошечные окошки заросли жимолостью и плющом. Плотную живую изгородь, отделявшую дома от дороги, давно не подстригали, и она покрылась побегами дикой розы. Высоко над изгородью можно было видеть цветы дельфиниумов и сирени, белые и пурпурные, цветущие яблони, сливы и вишни.

На другом конце деревни была лужайка, где во время деревенских праздников жители устраивали танцы, а молодые парни играли в мяч и состязались в борьбе.

А еще деревня имела постоялый двор и таверну из красного кирпича с оконными рамами и декоративными балками из серебристо-серого дуба. Над входом на чугунном кованом кронштейне красовался грубо нарисованный золотистый лев — эмблема постоялого двора. Рядом располагался дом местного кузнеца и его лавка, а дальше — дома и лавки аптекаря, плотника и других ремесленников и торговцев. Обитатели домов трудились и в своем хозяйстве и батрачили на крупных соседних фермах. Никаких особняков и помещичьих угодий в Мэригрине не было, поэтому благосостояние деревни зависело только от местных зажиточных фермеров.

День стоял тихий и теплый. В небесной голубизне виднелись полосы белых облаков, будто нарисованных по мокрой акварели. Воздух пропитался весенней влагой и запахом чистой сырой земли. На улице хозяйничали куры, гуси и воробьи. Перед калиткой одного из домов стояла маленькая девочка, в руках она держала кролика.

Вокруг никого не было видно, ибо в это послеполуденное время каждый занимался своим делом. Поэтому праздными оставались только собаки, пара веселых котят и дети, слишком маленькие, чтобы помогать в домашнем хозяйстве. По улице шла женщина с корзинкой. Она остановилась, чтобы несколько минут посудачить с хозяйкой, высунувшейся из окошка верхнего этажа.

Около распятия, чудом сохранившегося в деревне после кромвелевских солдат, собралось восемь-десять девочек, дочерей скотовладельцев. Родители каждый день отправляли их на пастбище сторожить стадо, чтобы не потерялась ни одна коза, корова или овца.

Маленькие дети играли в игру «Сколько миль до Вавилона?», а три девочки постарше сплетничали. Подбоченившись, они с возмущением глядели через луг в ту сторону, где два молодых человека с кем-то оживленно беседовали. Молодые люди держали руки в карманах и переминались с ноги на ногу. И к великому сожалению юных пастушек, заслоняли собой собеседницу.

— Это наверняка Эмбер Сент-Клер! — сердито произнесла старшая и гневно тряхнула длинными светлыми волосами. — Если где-то появляется мужчина, эта Эмбер тут как тут! Она мужчин за версту носом чует!

— Ее еще год назад надо было выдать замуж и уложить в постель к мужчине. Вот что говорит моя матушка.

Третья девушка смущенно улыбнулась и добавила со значением:

— Ну, может, она еще не замужем, но что касается постели, то уж…

— Тихо! — перебила ее первая и кивком указала на младших.

— А, все равно, — настаивала та, хотя и перешла на шепот. — Мой брат говорил: Боб Старлинг ему рассказывал, как в Материнское Воскресенье [4] он делал с ней, что хотел.

Но Лизбет, начавшая этот разговор, сердито махнула рукой:

— Типун тебе на язык, Гертруда! Джек Кларк то же самое болтал еще полгода назад, а живот у Эмбер с тех пор ничуть не стал больше.

У Гертруды на все был готов ответ:

— А знаешь, Лизбет Мортон, почему? Да потому, что она три раза плюнула лягушке в рот, вот почему. Мэгги Литтлджон сама это видела!

— Так я и поверила! Моя матушка говорит, никто не может трижды плюнуть лягушке в рот.

Но тут их спор внезапно прекратился — на тихой улице послышался громкий топот лошадей, мчавшихся галопом; из-за поворота выскочило несколько всадников. Они развернулись возле церкви и направились в сторону девушек. Одна из шестилеток закричала со страху и спряталась за юбку Лизбет.

— Это старик Нолл! Он явился от Дьявола, чтобы нас забрать!

Россказнями об Оливере Кромвеле пугали детей даже после его смерти.

Всадники осадили лошадей и остановились не более чем в десяти ярдах от девушек, испуг которых сменился нескрываемым восхищением. Всадников было человек пятнадцать, из них восемь слуги или проводники, ибо выглядели они проще и держались на некотором расстоянии от скакавших впереди, несомненно, джентльменов.

Волосы у них ниспадали до плеч и подстрижены, как у кавалеров, а наряд — просто потрясающий: черный и темно-красный бархат, зеленый атлас, широкий белый воротник и белая льняная сорочка. На голове — широкополая шляпа с плюмажем, а на плечах — длинная накидка для верховой езды. На высоких кожаных сапогах — серебряные шпоры, на боку — шпага. Должно быть, всадники ехали издалека — одежда запылилась, на лицах — следы грязи и пота. Но девушкам они казались прекрасными.

Один из джентльменов снял шляпу и заговорил с Лизбет, вероятно потому, что она, казалась наиболее привлекательной.

— Ваш покорный слуга, мадам, — произнес он с ленивым добродушием в глазах и в голосе, оглядев девушку с головы до ног. Лизбет зарделась под его взглядом, у нее перехватило дыхание. — Мы ищем место, где можно перекусить. В этих краях есть приличная таверна?

Лизбет уставилась на него, онемев на мгновение, а он продолжал ей улыбаться, спокойно положив руки на луку седла. Он был в коротком камзоле из черного бархата и в широких до колен бриджах с золотой бахромой. Приятная внешность производила впечатление — темные волосы, серо-зеленые глаза и узкие черные усы. Но не это привлекало в его облике — его лицо, несмотря на очевидную аристократичность, отражало бескомпромиссную жестокость и силу типичного искателя приключений и азартного игрока, не знающего каких-либо привязанностей.

Лизбет поперхнулась, потом сделала реверанс:

— Вам, джентльмены, может подойдет «Три чаши» в Хитстоуне.

Свою бедную деревушку она не решилась порекомендовать этим великолепным незнакомцам.

— А где этот Хитстоун, далеко отсюда?

— К дьяволу Хитстоун! — протестующе воскликнул один из всадников. — Чем плоха ваша местная таверна? Если я еще хоть милю проскачу без еды, я просто свалюсь со своей клячи!

Это сказал красивый светловолосый мужчина с юношеским лицом, и несмотря на его сердитый тон, чувствовалось, что он веселый и добродушный человек. Все засмеялись, а один из всадников похлопал говорившего по плечу.

— Видит Бог, мы просто негодяи! У бедняги Элмсбери ни крошки во рту не было с тех пор, как он за завтраком слопал бараний бок!

Они снова засмеялись. Очевидно, аппетит Элмсбери служил постоянным объектом подшучивания. Девушки тоже прыснули со смеху. Теперь они стали чувствовать себя свободнее, а шестилетка, принявшая всадников за пуританских духов, смело вышла из-за юбки Лизбет и приблизилась на два шага. В этот момент произошло нечто, резко изменившее взаимоотношения между всадниками и девушками.