Эмбер предчувствовала, что ее ожидают подвохи, и была готова к ним. И хотя атмосфера в театре оставалась напряженной, пока все шло гладко, как всегда, до последней сцены последнего акта. Эмбер стояла с краю и ожидала выхода, когда к ней подошли Бэк и Анна Маршалл, одна справа, другая сзади. Эмбер взглянула на Бэк и продолжала следить за действием на сцене, где в это время мужчины в пышных шляпах с плюмажами решали судьбу Клеопарты.

— Что ж, мадам, — обратилась к ней Бэк, — позвольте принести мои поздравления. Вы делаете грандиозные успехи: вас теперь содержит только один мужчина.

Эмбер пристально посмотрела на нее и произнесла скучным голосом:

— Боже, мадам, вам надо сходить к доктору — вы совершенно позеленели.

В этот момент она ощутила укол булавки сзади и резко обернулась, но прежде, чем она успела что-либо сказать, Мохун сошел со сцены и велел им выходить. Бэк с одной стороны, Мэри Кнэпп — с другой, Эмбер вышла вперед и стала громко читать свою роль:

Несчастье мне дает уроки жизни. Властитель мира Цезарь жалок мне…1

1 Перевод пьесы В. Шекспира в переводе Ю. Б. Корнеева.

Если бы не оживление в зрительном зале, последняя сцена прошла бы гладко: диалог с Цезарем, решение Клеопатры покончить счеты с жизнью, самоубийство Иразы, фатальный укус гадюки из папье-маше и драматические строки Клеопатры:

Что ж, маленький убийца, перережь

Своими острыми зубами узел . Который так запутала судьба…

Бэк, как преданная служанка, которая не в состоянии пережить смерть хозяйки, металась по сцене в отчаянии, а Эмбер приложила гадюку к груди — и в этот трагический момент услышала голос из партера:

— Я уже шесть раз это видел, совсем затискали гадюку.

Эмбер сжала зубы, закрыла глаза, будто охваченная невыносимой болью. Она не воспринимала свои слова всерьез, поэтому ей приходилось изо всех сил сдерживать смех.

Простояв неподвижно долгую минуту, она начала медленно поворачиваться, будто в смертельной агонии, и на полпути резко остановилась из-за неожиданного взрыва хохота, раздавшегося из партера. Потом смех подхватили сотни и сотни глоток всего зала. Смех пронесся от лож до галерки, взвился до потолка, становясь все громче и громче, пока, казалось, не заполнил огромный зал со всех сторон одновременно, взрывы этого хохота были как удары, причинявшие физическую боль.

Инстинктивно поняв, что смеются над ней, Эмбер быстро обернулась и достала рукой заднюю часть юбки. Она ожидала, что юбка сзади разорвана, но вместо этого она ухватила кусок картона, оторвала его и швырнула на сцену. Сверху, снизу, прямо перед собой она видела бесконечные ряды смеющихся ртов. В этот момент зрители начали топать ногами и скандировать прочитанные на картоне слова:

Ловко задом я верчу — Дать могу, кому хочу. Если хочешь — получи. Лишь полкроны заплати!

На сцену полетели монеты в полкроны, они больно ударяли по лицу, царапали тело, монеты летели со всех сторон бесконечным потоком. Мужчины повскакивали с мест, забирались с ногами на сиденья и кричали что было сил; леди надели маски и прямо тряслись от смеха; весь театр представлял собой настоящий бедлам, хотя со злосчастного поворота Эмбер прошло не больше сорока секунд.

— Ах ты, вшивая сука! — прошипела Эмбер сквозь сжатые зубы, — Я тебе за это голову проломлю!

Истерически взвизгнув, Бэк бросилась со сцены в момент, когда закрывался занавес. Эмбер побежала за ней следом с криком:

— Вернись сейчас же, подлая трусиха!

Анна, ожидавшая в боковом крыле, подставила ногу, но Эмбер перепрыгнула через нее, отвесив Анне такой удар, что та свалилась на пол. Эмбер помчалась дальше по узкому темному коридору к гримерной и подскочила к двери в тот момент, когда Бэк как раз собиралась ее закрыть. Но Бэк не успела накинуть щеколду — Эмбер ворвалась в комнату, быстро заперла за собой дверь и вцепилась в нее. Как две разъяренные кошки, Эмбер и Бэк начали царапать друг друга ногтями, кусаться, визжать, бить ногами, кулаками, они катались по полу, рвали друг другу одежду. Платья были разодраны в клочья, парики свалились, черная краска для глаз размазалась по щекам; лица, руки, груди покрылись кровавыми ссадинами. В пылу драки они уже ничего не чувствовали, не слышали и не видели.

Снаружи собралась целая толпа — в дверь стучали, требуя, чтобы они открыли. Приковыляла и Скроггз, она держалась подальше от толпы, но выкрикивала слова в поддержку мадам Сент-Клер. В начале битвы, еще на сцене, Бэк удалось сильно ударить Скроггз ногой в живот, и та, задыхаясь, свалилась на пол, как мешок тряпья.

Наконец Эмбер сумела зажать колено Бэк, и они оказались прижатыми друг к другу, как любовники. То одна, то другая оказывались сверху. Из носа Эмбер текла кровь, и от нее стало саднить горло. Потом ей удалось усесться на Бэк верхом, и она стала бить ее кулаком по лицу, по голове, а Бэк кусалась и царапалась. В этот момент Скроггз открыла дверь, и в комнату влетело с полдюжины мужчин, они оторвали женщин друг от друга. И та, и другая сразу же обессилели от нервного истощения и не возражали против вмешательства. У Бэк началась истерика, захлебываясь слезами и кровью, она обвиняла во всем Эмбер и посылала на ее голову самые страшные проклятия.

Эмбер неподвижно лежала на диване, на нее накинули плащ Харта, а Скроггз вытирала с ее лица кровь и бормотала поздравления с победой. Эмбер только сейчас ощутила боль от полученных боевых ранений, нос онемел и, казалось, ужасно распух, глаз начал медленно, но неотвратимо отекать.

Как в тумане услышала она громкий сердитый голос Киллигру: «… посмешище всего города, поганые бабенки! Я никогда больше не смогу поставить эту пьесу из-за вас! Клянусь Богом, я отстраняю вас обеих на две, нет, на три недели от работы в театре! Я наведу здесь порядок! И за испорченные костюмы вы сполна рассчитаетесь…»

Голос продолжал звучать, но у Эмбер закрывались глаза, она уже не слушала его. Единственное, что утешало ее, — сегодня у Рекса было дежурство в королевской гвардии, и он отсутствовал весь день.

И все же, когда Эмбер вернулась в театр после вынужденного отпуска, она обнаружила, что, хотя ее коллеги-актрисы не испытывали к ней большей симпатии, чем прежде, и завидовали ей не меньше, теперь Эмбер стала одной из них, ее приняли в свой клан. В гримерной в тот день ощущалось напряжение и нервное оживление, но Эмбер и Бэк, столкнувшись лицом к лицу, только пристально поглядели друг другу в глаза и холодно поздоровались.

Несколько дней спустя Скроггз застенчиво передала Эмбер голубой бархатный плащ, который какая-то графиня презентовала театру. Скроггз знала, что Эмбер не любит этого цвета.

— Миллион благодарностей, Скроггз, — сказала Эмбер, — но я думаю, плащ надо отдать Бэк, он ей больше подойдет.

Бэк стояла рядом и натягивала чулки. Она удивленно обернулась:

— Зачем мне этот наряд, у меня роль небольшая.

Киллигру настаивал на наказании: ни та, ни другая еще не получали тех ролей, которые играли прежде.

— Не меньше моей, — ответила Эмбер. — К тому же у меня уже есть новая нижняя юбка.

С некоторым пренебрежением Бэк все же взяла плащ и поблагодарила Эмбер.

В тот день театр ставил комедию, в которой Бэк и Эмбер играли двух легкомысленных девиц, близких подруг, и в середине первого акта актрисы неожиданно почувствовали симпатию друг к другу, быстро перешедшую в привязанность. В конце акта все в театре были поражены, когда увидели, что недавние враги уходили со сцены под руку и весело смеясь. В последствии две женщины стали добрыми приятельницами, и Бэк даже иногда заигрывала с капитаном Морганом, когда тот приходил в гримерную, хотя и знала, что ничего из этого не выйдет. То был просто жест дружеского расположения.

Глава семнадцатая

Через два года после установления Реставрации король Карл II женился на португальской инфанте Катарине. На ней остановили выбор Карл и канцлер Хайд — теперь герцог Кларендон. Отсрочка в бракосочетании определялась чисто политическими соображениями, имевшими целью заставить маленькую Португалию выделить большое приданое, хотя Португалия лишь недавно освободилась от владычества Испании и все ещё опасалась ее.

В конце концов португальцы согласились заплатить высокую цену за брак с могучей морской державой: триста тысяч фунтов стерлингов, разрешение торговать во всех португальских колониях и два самых драгоценных португальских сокровища — Танжер и Бомбей.