– Не могу представить себе, чего вам не хватает. Но, похоже, сколько бы у женщины ни было вещей, ей всегда требуется что-то еще. Что ж, если вы считаете, что вам не обойтись без новой пары перчаток или флакона духов, – пошлите Бриттон.
Эмбер топнула ногой.
– Но я не желаю посылать Бриттон, я хочу поехать сама! Сама! Черт подери, сэр, что за причина, мешающая мне выехать из дома? Какого дьявола вы не выпускаете меня, что я такого сделала?
Рэдклифф помолчал минуту, прежде чем ответить, задумчиво разглядывая перо, которое вертел в руках.
– Сейчас странный век. Мужчину считают дураком, если он допускает, чтобы его жена наставила ему рога, и еще большим дураком, если он принимает меры для предотвращения этого.
Губы Эмбер искривились в торжествующей улыбке.
– Ну вот, наконец-то мы дошли до сути! Вы боитесь, что какой-нибудь мужчина сделает мне ребенка вместо вас! Действительно, не странно ли?
– Можете идти, мадам. – Но Эмбер продолжала глядеть на него, тогда он вдруг крикнул резко и зло: – Убирайтесь! Ступайте в свои комнаты!
Глаза Эмбер вспыхнули, словно она могла уничтожить его на месте одной лишь силой ненависти. Она пробормотала проклятие, швырнула веер на пол и, уходя, грохнула дверью изо всей силы.
Но вскоре Эмбер обнаружила, что крик и наглое поведение ничего хорошего ей не дают. Муж обладал законным правом запереть ее в доме, избивать, если считал, что она того заслужила. Эмбер не особенно боялась хрупкого и щуплого графа, едва ли он был способен на физическое насилие над более крепкой и сильной женой, но ведь возможно тайное отравление или неожиданный удар кинжалом. Нет, он не осмелится! Но такую возможность нельзя исключать, и страх сделал Эмбер осторожной.
Несколько дней она пребывала в тоске. Она подумала об объявлении голодовки, чтобы заставить его сдаться, но, пропустив два обеда, решила, что такое поведение доставит больше неудобств ей, чем ему. Тогда она стала полностью игнорировать его существование: когда он находился в комнате, она поворачивалась к нему спиной, пела разухабистые уличные песенки, болтала с Нэн. Она не выходила из своих комнат, но весь день разгуливала в домашнем халате, растрепанная и без краски на лице. Он вроде бы не замечал этого, ему было безразлично.
Эмбер обдумывала возможные варианты выхода из положения, но один за другим отвергала их.
Если она бросит его и уйдет – он заберет все ее деньги и лишит дворянского титула. Получить развод было почти невозможно, на это потребовался бы специальный закон парламента; ведь даже Каслмейн не могла добиться развода. Аннулирование брака было столь же трудным делом: требовалось доказать бесплодие женщины или бессилие мужчины, а каким образом она могла доказать его импотенцию? Хуже того, суды, как ей было известно, едва ли стали бы поддерживать сторону женщины. В конце концов она решила, что если она могла выносить его до брака, то, возможна, сможет и теперь. Она начала официально разговаривать с мужем, обедать с ним вместе, она ходила в библиотеку и рылась в книгах, когда он находился там. Эмбер стала обращать больше внимания на свой внешний вид в надежде обрести то, что хотела, потворствуя его похотливой страсти.
В тот день, когда привезли драгоценную картину Корреджо, Эмбер спустилась на первый этаж посмотреть, как ее распаковывают. Картину повесили на место, рабочие ушли, и Эмбер с мужем стояли у камина и глядели на картину. И тут Эмбер заметила, что граф улыбается. Как всегда в момент, когда он только что получил вожделенный предмет, он казался гораздо более приятным человеком, – достижение цели приводило его в благодушное настроение.
– Я хотела бы знать, ваша светлость, – осторожно начала Эмбер, искоса поглядывая на графа и отводя взгляд от картины, – не могла бы я сегодня выехать в город, просто так, покататься. Я не выходила из дома уже три недели и, клянусь вам, стала очень бледной и даже пожелтела. Вы не находите? – И она снова выжидательно посмотрела на него.
Рэдклифф обернулся, поглядел ей прямо в глаза, слабая улыбка чуть тронула его губы.
– Поскольку последние несколько дней вы пребывали в добром расположении духа, я ожидал, что вы обратитесь с подобной просьбой. Ну что же, хорошо, можете выехать.
– О, благодарю вас, сэр. Я могу поехать прямо сейчас?
– Когда вам будет угодно. Мой кучер повезет вас, и, между прочим, он служит у меня уже тридцать лет и взяток не берет.
Улыбка застыла на лице Эмбер, но она постаралась скрыть гнев из опасения, что милость вновь сменится яростью. Потом, подхватив юбки, она выбежала из комнаты, промчалась через холл и бросилась вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Она ворвалась в свои апартаменты с радостным торжествующим криком, Нэн даже вздрогнула и чуть не выронила шитье.
– Нэн! Где моя накидка, быстро! Мы отправляемся на прогулку в город!
– В город! О, Боже мой, в самом деле? Куда? – Нэн разделяла затворничество своей хозяйки, если не считать нескольких выходов для покупки лент, перчаток и вееров. Она так же истосковалась по свободе, как и Эмбер.
– Я сама не знаю – куда! Куда угодно – не важно куда! Скорей!
Две женщины выскочили из дома в вихре бархатных юбок, меховых муфт и забрались в карету с шумом и смехом, будто они только что приехали из йоркширской деревни и им не терпится осмотреть достопримечательности Лондона.
Ядреный свежий воздух чуть пощипывал нос, день стоял ветреный и пасмурный, с персиковых деревьев сыпались лепестки цветов, кружились на ветру и опадали, как снежинки, на крыши домов и грязные улицы.
Чума еще не отступила, но число умерших в городе было не больше полудюжины в неделю, в основном в самых бедных кварталах, как и в начале эпидемии. Опечатанных домов не было видно, на улицах, как и прежде, толпился народ, торговцы и приказчики нараспев расхваливали свой товар, и единственным напоминанием о недавней чуме были многочисленные объявления, приклеенные к окнам: «Доктор принимает больных». Ибо доктора оказались совсем не у дел и потеряли даже то слабое доверие, каким когда-то пользовались. Вымерла пятая часть населения города, но, казалось, ничего не изменилось, – все тот же веселый, нахальный, вонючий, блестящий и грязный Лондон.
Эмбер была в полном восторге от всего, что видела, счастливая, что вырвалась на свободу.
Вот маленький мальчик мастерски сработал и срезал серебряные пуговицы с пальто зазевавшегося джентльмена; ругаются носильщик и приказчик и вот уж начинают драться дубинками и палками; канатоходец исполняет свой номер перед толпой зевак у входа на Попинджей-Элли; на углу улиц сидят торговки с корзинами сладкого картофеля, весенних грибов, мелких кислых апельсинов, лука, сушеного гороха и макушек свежих зеленых одуванчиков.
Сладкий картофель, иначе батат, – травянистое растение семейства вьюнковых. Произрастает в Центральной Америке, используется, в частности, для приготовления муки, спирта, сахара, крахмала.
Темпл-Бар – старинные ворота в лондонский Сити в западной части со стороны Вестминстера. По традиции у этих ворот монарх получает у лорда-мэра символическое разрешение на въезд в Сити.
Эмбер попросила кучера проехать в район Чаринг-Кросса по Флит-стрит и Стренду, потому что там располагались модные таверны. Ведь, если повезет, она может увидеть кого-то из знакомых, тогда она остановит карету и перекинется парой слов с ним, просто из вежливости, – разве могут быть какие-либо претензии к столь невинному разговору. Эмбер глядела во все глаза и велела Нэн тоже внимательно смотреть на прохожих, и, когда они приближались к Темпл-Бару , Эмбер заметила три знакомые фигуры у входа в таверну «Дьявол». Это были Бакхёрст, Сэдли и Рочестер, все трое навеселе, ибо они слишком громко говорили, жестикулировали и шумели, привлекая внимание прохожих.
Эмбер мгновенно наклонилась вперед и постучала вознице, чтобы тот остановился. Потом опустила окно и высунулась из кареты.
– Эй, джентльмены! – крикнула она. – Перестаньте горланить, иначе я вызову констебля и вас всех посадят в кутузку! – И она громко расхохоталась.
Мужчины повернули головы, пораженные, уставились на нее и притихли от удивления, потом с громким криком бросились к карете:
– Ваша светлость, Бог мой!
– Где вы пропадали все три недели?
– Почему, черт подери, мы не видели вас при дворе?
Они повисли друг у друга на плечах, оперлись локтями об окно кареты. От них несло бренди и апельсиновой водой.