Джемайна почувствовала закипающий внутри гнев. Она знала, что Конрой рассчитывал на ее неопытность. Обычная цена за рубашку даже в самых худших мастерских составляла двадцать пять центов, что само по себе было очень мало. Она постаралась скрыть свои чувства.
– Это устраивает тебя, девушка? Джемайна проглотила подступивший к горлу ком.
– Да, сэр.
– Как тебя зовут?
– Ида Морган, сэр.
– Хорошо, Ида. У нас как раз есть свободный стол. Ты принесла ножницы и наперсток?
– Нет, сэр. Я не знала…
– Все наши швеи должны иметь свои инструменты, – предупредил он ворчливым голосом. – Я раздобуду для тебя ножницы и наперсток, но ты должна будешь заплатить за них из своего заработка. А теперь пойдем, Ида.
Он подвел ее к свободному столу. Джемайна вынуждена была потеснить двух женщин, которые работали локоть к локтю за соседним столом. Никто из работниц в комнате не поднял головы, чтобы посмотреть на Джемайну, когда она вошла в мастерскую. Узкий стул, предназначенный ей, был жестким, с прямой спинкой.
Через минуту Конрой вернулся с кипой деталей раскроенных рубашек. Кроме этого, он принес ножницы, наперсток, две иголки и нитки.
– Поначалу мы выдаем иглы, Ида, но если ты сломаешь иголку, то новую получишь за свой счет. От тебя требуется сшить детали рубашек. Пуговицы будет пришивать другая работница.
Как только Конрой ушел, одна из женщин заговорила с Джемайной. Она сказала, не отрываясь от работы и не поворачивая головы:
– Их иглы легко ломаются, поэтому они не требуют от нас приобретения собственных.
Джемайна взглянула на нее. Это была женщина средних лет с усталым, каким-то помятым лицом, ее тонкие пальцы умело орудовали иголкой.
– Не смотри на меня, милочка, – предостерегла женщина тем же глухим голосом. – Если этот негодяй Конрой заметит, он сразу выкинет тебя на улицу. Здесь существует правило смотреть только на свою работу и никуда больше. Конрой не обращает внимания на разговоры, если они не мешают работе. Скоро ты научишься работать и разговаривать одновременно. Меня зовут Мэй Картер.
– А я. – Ида Морган. – Джемайна взяла иголку с ниткой и начала шить.
– Мне жаль тебя, Ида, если ты вынуждена взяться за такую ужасную работу.
– Как долго ты работаешь здесь?
– Уже два года.
Джемайна осторожно делала стежки на рубашке.
– Если здесь так плохо, почему ты продолжаешь работать?
– Все очень просто объясняется, милочка. – Проворные пальцы женщины ни на секунду не останавливались, она делала стежок за стежком. – Я должна кормить прикованного к постели мужа.
– Но почему здесь, в этих ужасных условиях? Существует ведь много других мастерских.
– Большинство из них платит за день или за неделю. Я же предпочитаю сдельную работу. Я шью быстрее всех на Хестер-стрит, – объяснила Мэй Картер с явной гордостью. – Гилрой знает это и потому платит мне за каждую рубашку на десять центов больше, чем остальным. В любой другой мастерской я не буду получать дополнительную плату. В мастерских с дневной или недельной оплатой не производят такого количества рубашек в день, как у Гилроя на сдельной. Конечно, здесь ужасные условия, но и в других мастерских не лучше. Поскольку Гилрой не хочет потерять меня, Конрой относится ко мне снисходительно. Ты должна быть осторожной с ним. Он не пропускает хорошеньких девушек.
– Не думаю, чтобы это способствовало росту производительности труда.
Мэй тихо рассмеялась.
– Он пристает к работницам, когда Гилроя нет поблизости.
– Гилрой? Это хозяин?
– Лестер Гилрой, да. У него несколько мастерских на этой улице, поэтому он приходит и уходит. Гилрой не особенно беспокоит нас, чтобы не мешать работе. Тем не менее он способен, как и Конрой, ущипнуть за задницу.
Джемайна израсходовала нитку в иголке и начала вдевать другую.
– Не трать на это время, милочка. – Мэй повысила голос. – Билли, иголку!
В ту же минуту около стола Джемайны появился мальчик не более семи или восьми лет, худой, с огромными голубыми глазами на бледном истощенном лице. Мальчик взял иглу, которую Джемайна положила на стол, и ловко вдел в нее нитку.
После того как он ушел, Джемайна посочувствовала:
– Бедный малыш. Он выглядит полуголодным. Мэй пожала плечами:
– Возможно. Но это лучше, чем быть совсем голодным. По крайней мере здесь он зарабатывает себе на жизнь. Иначе в одно прекрасное утро его нашли бы мертвым на дороге.
Джемайна украдкой оглядела мастерскую.
– А что делать, если кому-то захочется в туалет.
– В задней части помещения есть уборная.
– Я не видела, чтобы кто-нибудь покидал свое рабочее место, пока нахожусь здесь.
– Они не осмеливаются просить разрешения у Конроя, – коротко усмехнулась Мэй. – Ждут перерыва на ленч.
– Это же ужасно! – воскликнула Джемайна. – Как можно терпеть, особенно пожилым женщинам?
– Да. Но до этого никому нет дела.
Затем они помолчали, пока Джемайна переваривала эту информацию, размышляя, включить ли ее в будущую публикацию. Ей потребовался час, чтобы закончить рубашку. Девушка заметила, что Мэй сделала за это время две.
Джемайна со вздохом отложила готовую рубашку в сторону.
– Одна наконец готова.
Она начала подбирать детали для другой, но Мэй сказала:
– Не надо, Ида. Ты должна позвать Конроя, чтобы тот проверил рубашку, прежде чем начинать другую. Возможно, тебе придется доработать эту.
Джемайна позвала:
– Мистер Конрой, я закончила рубашку! Конрой подошел.
– Слишком долго. – Он взял рубашку, потянул за рукава, за бока и наконец проворчал: – Будем считать готовой. Но тебе надо ускорить темп, девушка, иначе до конца дня ты не заработаешь даже на ножницы и наперсток.
Когда он ушел, Джемайна заметила:
– Он не стал проверять твои рубашки, Мэй.
– В этом нет необходимости. Он знает, бесполезно тратить время, чтобы разорвать мои швы.
Вскоре пальцы Джемайны разболелись от уколов иглы, а спина и ноги – от долгого сидения склонившись над столом. Тусклый свет проникал через узкие подвальные окна, и в помещении царил полумрак, отчего глаза были в постоянном напряжении. Джемайна чувствовала сухость во рту и жжение в пояснице, несколько раз у нее затуманивались глаза, и она ничего не видела.
К полудню жара в мастерской стала невыносимой, хотя два окна были открыты. В неподвижном воздухе летали крошечные частички ткани, попадая в глаза, нос и вызывая зуд.
На лбу у Джемайны выступил пот, который стекал на глаза, затрудняя работу. Она вытирала его пальцами, раздраженно ворча.
Обратившись к Мэй, Джемайна спросила:
– Неужели они не могут прибавить света?
– Масляные лампы стоят денег, милочка. Конрой говорит, что если не можешь шить при Божьем свете, то следует заняться чем-нибудь другим. Правда, зимой он зажигает одну или две лампы.
– Мне кажется, здесь при таком освещении можно быстро потерять зрение.
– Верно, милочка. Так и случилось с женщиной, которая работала раньше за твоим столом. Ее зрение настолько испортилось, что она больше не могла орудовать иглой.
– Что же будет с ней?
– Думаю, попадет в приют, – предположила Мэй, пожав плечами. – Если ее возьмут.
Прежде чем Джемайна успела ответить, зазвонил звонок. Вздрогнув, она обернулась и увидела Берта Конроя.
– Что это, пожар? – поинтересовалась она.
– Нет. – Мэй поднялась из-за стола. – Перерыв на ленч. Нам отводится двадцать минут.
– А где вы едите?
– Приносим кое-что с собой. У нас нет денег на ресторан. Ты захватила ленч?
– Нет, я не подумала об этом. Не могу есть в такой жаре и среди этих запахов. – Джемайна увидела, как и другие швеи встали. – Неужели здесь можно принимать пищу?
Мэй засмеялась:
– В теплые дни мы обычно едим на ступеньках лестницы снаружи, а зимой – здесь. Что касается жары и запахов, ты скоро привыкнешь.
Джемайна заметила, что многие женщины направились в заднюю часть помещения и образовали очередь в туалет. Джемайна и Мэй решили подождать и вышли наружу. Усевшись рядом с Мэй на ступеньках, Джемайна увидела Берта Конроя, направлявшегося вверх по улице.
– Куда идет мистер Конрой? – спросила она.
– О, он питается в хорошем ресторане, – ответила Мэй. – И слава Богу, Ида! Эти двадцать минут – единственное время, когда Конрой не присматривает за нами.
Джемайна заметила, что женщины с радостью воспользовались отсутствием мастера. Они болтали друг с другом, жалуясь на Лестера Гилроя и Берта Конроя. Девушка незаметно прислушивалась к их разговорам. Как ей хотелось сейчас же взяться за перо и бумагу! Но придется все запомнить. Работницы выражали недовольство низкой заработной платой, тяжелыми условиями труда и склонностью Конроя приставать к женщинам помоложе.