Зоя Солнечная - Не оставляй меня одну

Я услышала, как расстегивается ремень, и чуть не рассмеялась в истерике. Он собрался меня выпороть, как ребенка, за то, что я собиралась заняться любовью с тем, кто мне нравился? Это похоже на глупую шутку. Не задушит же он меня этим ремнем в самом деле. Я его сестра! Что он мне сделает в конце концов. И я, собравшись с силами, повернулась, чтобы бросить ему это в лицо и бесстрашно рассмеяться. Как раз к этому моменту его штаны упали. Отброшенный в сторону ремень звякнул бляшкой о пол. Он возвышался надо мной черной тенью в ночном мраке. От осознания того, что Влад собирается сделать, перехватило дыхание, словно он снова вцепился мне в шею. Он не станет меня пороть. Изнасилует. Мысль была настолько неожиданной, что я не сразу поверила в нее, ведь я так давно его знала. Он не может так со мной поступить.

Он свалился на колени и схватил меня за бедра, поднимая до своего уровня, раздвинул коленями мои ноги. Кричать бесполезно: Романа он убил, а больше здесь никого нет. Только сейчас до меня дошел весь ужас ситуации, и я в приступе нерациональной паники рванулась в сторону, но пальцы сжали бедра до синяков, не оставляя мне шансов.

— Нет. Не надо… Не надо, пожалуйста! — взвыла я.

— Не дергайся!

— Влад, очнись! Влад! Ты же мой брат!

Он остался глух к моим мольбам. Заставив вскрикнуть и поперхнуться последними словами, он вошел в меня до упора и замер так, крепко сдавливая бедра, чтобы я не могла никуда деться. Тяжело дыша, я тихо застонала, с трудом привыкая к его размерам, ощущая себя псом, прижатым за холку к земле: оставалось лишь скулить, признавая превосходство противника, и жалобно подергивать лапами, надеясь, что мне не перегрызут глотку.

— Ты моя, Вероника! — прорычал он, и черный дым зашевелился живыми щупальцами, вторя ему. — Только моя!

Болевые ощущения слегка отпустили, и, воспользовавшись передышкой, страх и напряжение последних минут наконец вылились в рыдания, заставив меня обессиленно упереться лбом в пол.

— Влад… Хватит уже… — сдерживать всхлипывания уже не получалось. — Я твоя сестра… Очнись… Хватит…

Попытки выговорить слова давались тяжело, рыдания не позволяли нормально дышать. И он — внутри. Уже не больно, но унизительно. Влад схватил мои запястья за веревку и потянул на себя:

— Поднимись.

Пришлось поднять голову с ковра, выгнуть спину, и он медленно продвинулся вперед, проникая еще глубже, хотя казалось, дальше некуда. Ощущение стало болезненным, и я снова застонала, не в силах сдерживаться. В тугой клубок сплелись бессилие, унижение, ощущение слабости перед ним — это растаптывало остатки воли, ломало последнее желание сопротивляться, заставляло смириться и сдаться, лишь бы все это быстрее прекратилось.

— Вла-а-ад!.. — мой умоляющий плач перешел в громкий стон.

Тело содрогалось от рыданий и нервов. Мышцы внутри сокращались, пытаясь не пустить его глубже, но сделать это в моем положении было невозможно, отчего размеры находящейся во мне части его тела казались невыносимо огромными.

— Откинь волосы на спину, — приказал он.

В его голосе больше не слышалось эхо, черный дым пеплом оседал на пол и таял, мгла медленно рассеивалась. Я, не в силах сосредоточиться из-за эмоционального истощения, пропустила приказ мимо ушей, и Влад, схватив меня за волосы, дернул назад сам, натянул, заставляя выгнуть спину еще сильнее, открыться окончательно.

— Запомни, Вероника, ты моя! Только моя! Я убью любого, кто к тебе притронется. Разорву голыми руками. Ты вся принадлежишь только мне!

Он стал двигаться, вырывая из моей груди стоны, и каждое движение вместе с болью приносило и удовольствие. Я поймала себя на этой мысли и перестала понимать сама себя: сдавшаяся, сломленная, принявшая происходящее как данность… и допускающая мысль, что мне это нравится. Еще час назад я бы сказала, что эти мысли постыдны, что я, пусть и не ангел, но благовоспитанная леди да и просто сильная женщина, которая если и не будет главной в семье, то уж как минимум будет с мужем на равных. А еще я бы сказала, что никогда не допущу того, что происходит прямо сейчас, а если это и случится, наложу на себя руки. Но оказавшись в этой ситуации, пришлось признать, что хочу жить, а значит, мне придется сжиться с этим воспоминанием, смириться со случившимся. Я, считавшая себя сильной и непреклонной, сдалась и впервые в жизни ощущала себя беззащитной, полностью доверившейся кому-то другому, пусть и по принуждению. Он мог бы сделать со мной, что захотел, и он делал, что хотел.

И только ему я могла бы это позволить… И мне это нравилось…

Осознание этого оказалось настолько шокирующим, что захотелось выбросить эту мысль из головы, потому что она пугала хотя бы тем, как резко могла изменить мою жизнь, не говоря уже о рамках морали, которые оказались безжалостно разбиты. И я испуганно отодвинула мысль в сторону, закинула в самые далекие и темные уголки души, где ей самое место, и постаралась забыть. И вместе с этим сразу навалилось ужасающее понимание того положения, в котором я находилась, душа снова зарыдала от боли, а я — от бессилия и унижения. Никто не должен узнать о таком позоре для нашей семьи, и тяжесть этого камня на своей душе я понесу одна.

Движения Влада участились, его контроль над мыслями потерялся, и я стала улавливать обрывки эмоций. Брат считал это наказанием, полагал, что раскрывает мне глаза на то, что всегда подразумевалось, хоть и никогда не говорилось: я принадлежу ему, и он не станет мной ни с кем делиться. Я должна была это понять по его поведению, но почему-то не понимала, и вот теперь Владу приходится объяснять доходчивее.

Последнее движение, до самого упора, возвестило об окончании экзекуции, и с громким криком, заглушавшим его стон, я забилась в конвульсиях болезненного удовольствия настолько мощных, словно эта точка в конце предложения была огромной жирной кляксой. Влад опустошенно опустился лбом мне на влажную спину, его губы мягко прошлись вдоль позвоночника, пока пальцы все еще сжимали мои волосы и бедро, пусть уже и не так сильно. Черный дым давно пропал, но здесь и без него было темно, на улице стояла ночь. Я обессилела настолько, что готова была просто рухнуть на пол, но Влад не позволил мне этой роскоши. Он ловким жестом разрезал веревки раскладным ножиком, а затем дернул меня за запястья, разворачивая к себе и ловя мой взгляд. Внешне равнодушная, внутри я вся сжималась от страха перед повторением, и готова была на все, лишь бы этого больше не случилось.

— Ты моя. И не смей об этом забывать, — сказал он более примирительно.

Его глаза уже были нормальными, синими. Он вообще казался таким нормальным… Но теперь-то я знала, что за чудовище скрывается там, в глубине его души.

В наше родовое поместье мы вернулись к полуночи. Оба вели себя как обычно, словно ничего не случилось. Только я была излишне молчалива, а он избегал прямого взгляда в глаза, словно глубоко в душе раскаивался, но мне было наплевать. Зайдя в свою спальню, я еще долго сидела на кровати, обняв ноги, без малейшего желания спать, а утром пришла в себя, совершенно не помня, как уснула. Весь следующий день прошел, как во сне. Шок отступал медленно и неохотно, происходящее не укладывалось в голове, ведь этого не могло быть со мной. Так же ощущает себя тот, кто первый раз прыгает с парашютом — ничего понять еще не успел, а прыжок уже закончился, и вот он сидит на земле и пытается поверить в случившееся. Михаил видел, что со мной что-то не так, пытался поговорить, но я не реагировала ни на что, не касающееся рабочих вопросов.

К вечеру я более или менее стала приходить в себя, да и эмоции окружающих на работе создавали шунт и отвлекали от жуткой реальности. А ночью Влад пришел снова, и вот тогда я поняла, что самый страшный прыжок с парашютом — второй, потому что к этому моменту уже осознаешь, что происходит. Брата не остановили ни запертая дверь, ни нож, который я прихватила заранее, ни мои жалкие попытки сопротивляться. Дверь вынесло с петель, нож улетел в окно, а я оказалась на коленях, привязанная за запястья к столбику кровати. Он снова сделал это со мной, а когда ушел, я сбежала. Страх и паника мешали думать, камень на душе давил своей тяжестью, не давая расслабиться, и именно сейчас как никогда остро я ощущала свое одиночество.

Ночные пустынные улицы не пугали: с моим даром, кроме агентов с черной кровью, мало кто мог представлять опасность, вот только идти было некуда. У меня не было друзей, не было таких же близких людей, как Влад, а те, кто мог бы ими стать, либо разъехались, чтобы не принимать черную кровь, либо погибли после инъекции. Одиночество — самое страшное, что только могло случиться, и я, благодаря брату никогда не знавшая это чувство прежде, сейчас была потерянным щенком, бредущим в темноте без цели и надежды.