Шелли Такер - Не удержать в оковах сердце

— Казнили, — прошептала Сэм, закрывая глаза. Она помнила, как он вскрикивал в бреду, когда его мучили кошмарные воспоминания о казни отца.

— Казнили, — подтвердил он, отворачиваясь от нее. — Остальных членов экипажа оставили в живых…

— Но что ты делал на корабле? — с недоумением спросила она, — тебе тогда было, наверное, не больше…

— Десяти лет. — Он остановился возле камина и взял статуэтку танцовщицы. — Да, мне было десять лет. — Он помолчал, вертя в грубых пальцах изящную фарфоровую фигурку, затем осторожно поставил статуэтку на место. А когда заговорил снова, ярость в его голосе уступила место печали: — Мать умерла, когда мне было восемь лет. Отец хотел, чтобы я пожил какое-то время у родственников, но я и слышать от этом не желал. На следующее же утро я улизнул от них и пробрался на борт его корабля. — Он опустил голову, глядя на угли в камине. — К тому времени, как отец меня обнаружил, мы были в открытом море. Отец здорово рассердился. Он все грозился высадить меня на берег… но ему не хотелось расставаться со мной, так же, как и мне с ним.

Когда он заговорил о своей семье, Сэм почувствовала в его голосе то, чего не ждала — он говорил с нежностью. В его словах, особенно когда он говорил об отце, звучала любовь — чистая и сильная, не потускневшая за давностью лет.

— Значит, когда арестовали твоего отца, ты был еще мальчиком, — сказала она тихо, впервые поняв до конца, как все это было, — и поэтому тебя приговорили к заключению в плавучей тюрьме?

— Да, они «пощадили» меня, потому что я был слишком мал, и отправили на борт «Молоха». Именно там я провел следующие восемь лет, пока не бежал во время бунта. К тому времени я хотел одного — убивать. Я хотел отплатить морякам за то, что они сделали со мной и с моим отцом.

— И тогда ты стал пиратом.

— И тогда я стал тем, кем они меня сделали, — поправил он. — И я неплохо делал свое дело….

— Потому что ты не дорожил собственной жизнью, — тихо сказала она, бесшумно подойдя к нему.

Он не обернулся к ней, лишь передернул широкими плечами, но тело его напряглось, дыхание участилось, как будто он чего-то ждал.

— Я выходил в море то с одним пиратским экипажем, то с другим, и цена за мою голову росла с каждым годом. Но меня заботило одно — создать как можно больше проблем для королевского флота. И я в течение четырнадцати лет был для них бельмом на глазу, — с удовлетворением сказал он.

— Значит, все легенды о твоей жадности и…

— Богатстве и о сундуках с сокровищами, зарытых на каждом островке Карибского моря? Чушь, выдуманная адмиралтейством. Я никогда не откладывал впрок ни шиллинга. Я, черт возьми, не заботился о будущем. Я не знал, да и не хотел знать, есть ли у меня вообще будущее.

Она остановилась в нескольких дюймах от него.

— Но тебе, в конце концов, удалось отомстить?

Он хотел было ответить, но вдруг напрягся, почувствовав, что она находится совсем близко от него. Он застыл, не двигаясь, но даже не обернулся к ней.

Она хотела прикоснуться к нему, ободрить, утешить, как он некогда утешил ее, но сдержалась, не уверенная, что он примет ее ласку.

Прошла секунда. Потом другая.

Он заговорил снова.

— Да, мне удалось отомстить. Я даже не помню отчетливо этих четырнадцати лет — только кровь, мечи, пистолеты. — Он покачал головой. — И еще лица. Иногда я все еще их вижу. Лица людей, которым я причинил боль. — Он запнулся на слове «боль», тяжело дыша, как будто пробежал большое расстояние, потом заговорил снова: — В ту последнюю ночь, когда я наконец отыскал Элдриджа — человека, предавшего моего отца, — когда я был близок к тому, к чему давно стремился, я понял, что потерял…

Себя, подумала она. Единственное, что имеет ценность. Не и силах больше сдерживаться, Сэм нежно коснулась дрожащими руками его спины.

Он был так поглощен воспоминаниями о той ночи, что, казалось, даже не почувствовал ее прикосновения.

— Корабль был объят пламенем, а я — Боже! — я был ослеплен яростью. — Голос у него задрожал. — Я видел, что тот, который мне нужен, ускользает от меня. И тогда я обернулся и выстрелил в первую попавшуюся на глаза синюю униформу… а это был мальчонка. Корабельный юнга.

— Николас. — Она подошла совсем близко, обняла его, хотела что-то сказать, но голос сорвался.

— Я видел, как он упал, — прошептал Николас, — я смотрел прямо ему в глаза и видел, как он надает… — Он вздрогнул всем телом. — И я слышал голос матери, которая читала мне Библию, когда я был в его возрасте. Даже шум битвы не мог заглушить ее голос…

Он замер, неожиданно ощутив близость Сэм, ее руки. Он не напрягся, не отпрянул от нее, а повернулся и, зарывшись лицом в ее волосы, прошептал:

— Не убий.

Не убий. Не убий.

Сэм прижалась к нему, крепко обняла, и по щекам у нее покатились слезы. Она понимала, что вина раздирает его душу. Он жил с этим чувством долгие годы, отгородился от всего мира, от людей, от всего нежного и любящего. Он обрек себя на пожизненное заключение в созданной своими руками одиночной камере.

— Николас, — всхлипывая, шептала она. — О Николас!

— Ну вот, теперь ты знаешь правду, — сказал он мгновение спустя, все еще не совсем твердым голосом, хотя в объятиях ее держал очень крепко. — Истинную правду о том, кто я такой и что за человек на самом деле.

Она лишь обняла его еще крепче.

— А твое имя, под которым ты жил в Южной Каролине? — спросила она сквозь слезы. — «Джеймс» — это ведь имя твоего отца?

Он кивнул.

— Его звали Джеймс Броган.

Сэм закрыла глаза. Ей показалось, что она встретилась с Николасом впервые и стала, может быть, первым человеком, который действительно знает и понимает его.

Годы зла и насилия не могли вытравить из его сердца доброту. Его мучило чувство вины за все содеянное за эти годы, вины такой страшной, что он не мог простить себя.

Она подняла голову и дрожащей рукой смахнула слезы.

— Значит, в ту ночь ты отказался от пиратства и с тех пор жил под именем Ника Джеймса, плантатора, в Южной Каролине.

— Думал, что смогу оставить свое прошлое позади, — глухим голосом произнес он, опуская обнимавшие ее руки. — И по прошествии шести лет чуть было не поверил, что мне это действительно удалось.

Уловив обреченность в его голосе, Саманта встрепенулась.

«Чуть было не поверил», — сказал он, она не отодвинулась, когда он опустил руки; не собираясь отступать с завоеванной позиции, она посмотрела ему в глаза.

— Но ты действительно жил мирной жизнью все эти годы. Ты старался быть законопослушным человеком, и тебе это удавалось, пока Фостер не заставил тебя покинуть Южную Каролину.

— Он не виноват в том, что я был тем, кем был.

— Но ведь сейчас ты совсем не тот, кем был в те далекие годы, — настойчиво убеждала она. — Ты стал другим человеком. Пусть даже об этом пока никто, кроме меня, не знает. Даже ты сам….

— Саманта…

— Ты переменился, — упрямо твердила она. — То хорошее и порядочное, что в тебе было заложено и что безуспешно пытались из тебя выбить надсмотрщики в плавучей тюрьме, осталось с тобой. Они тебя не сломали. Добро… нет, любовь, — быстро исправилась она, — жила в тебе все эти годы, спрятанная глубоко внутри, и ждала своего часа.

Он смотрел на нее с удивлением, близким к благоговению.

— А теперь этот час настал, — прошептала она, снова обнимая его. — Ты стал действительно хорошим человеком и заслуживаешь прощения. И любви.

Он обнял ее.

— И ты сможешь простить мне то, что я сделал? — задыхаясь, спросил он, — Даже зная правду?

— Правда заключается в том, что ты не мирный плантатор, но и не опасный пират. В тебе есть понемногу того и другого. — Голос ее становился все тише, мягче. — Как и во мне. — Правда заключается в том, — прошептала она, — что все остальные люди совсем не знали Николаса Брогана, а я к их числу не принадлежу. Я тебя очень хорошо знаю. — Она наклонила вниз его голову я подставила губы для поцелуя. — И я очень тебя люблю.

Сорванная нетерпеливыми руками смятая одежда валялась на полу — блузка, нижняя юбка, бриджи, мужская сорочка… Простыня под Самантой была такой же шелковистой и прохладной, а его пальцы, скользившие по всем изгибам ее тела, такими нежными и сильными. Свет лампы окрашивал золотом их тела.

Приподнявшись на локтях, он оторвался от ее губ. Глаза у него поблескивали — то ли в них отражался свет лампы, то ли они увлажнились от слез.