— Пой, птичка, пой, а я посмотрю, как ты будешь петь дальше, — спокойно ответила, и тоже начала улыбаться, предвкушающе.
Ей не нравилось причинять боль, нет. Но ставить на место вот таких мразей, — еще как.
— Так я спою, а ты подыграешь, да? Что ты хочешь знать, Зима? Кто меня нанял? Я не в курсе, заказ взял через посредника.
— Врешь! Чтоб ты, и не попытался узнать имя заказчика, — не верю, родной?! Не убедительно,-
голос ласковый, почти медовый.
— Твое право, — пожал плечами, — Больше ты вряд ли из меня вытащишь.
Ну, кто бы сомневался, конечно. Информацией делиться никто не любит. Ну, ничего: не любит, — заставит. Зря он, су*а, перешел ей дорожку, очень зря.
Дима едва заметно кивнула Васе, тот понял ее правильно и подошел к мужчине, закатал рукав футболки, обнажая крепкое плечо, и сделал инъекцию довольно сильного обезболивающего, правда, действие пройдет минут через сорок, не больше.
— Серьезно? Укольчик мне поставили? Это витамины, что ли?
— А как же, витамины. Все лучшее- для тебя.
Но ему стало страшно. Зрачки расширились. Страшно, но недостаточно для того, чтоб говорить.
Ладно, значит продолжит. Видит бог, она не хотела продолжать. Но дело есть дело.
— Может, все же расскажешь мне все, или продолжим веселиться?
Валик начал потеть, капельки влаги на висках проступили. Но говорить был не настроен.
— Слышь, мужики, а чего вы все молчите, или у вас баба главная?
Шрайман от этого «баба» скривился, как от лимона, но промолчал, только смотрел на Диму выжидательно, а вот Вася…
Тяжёлая рука на макушке, — и послышался тупой звук удара, приятный для ее ушей звук чавканья, и тихий стон.
— Она не «баба»! — Вася учтиво поклонился, стонущему мужчине, и даже платочком вытер тому кровь с лица.
Через пару минут в подвал спустился Роман с чемоданчиком в руках, и Данила с перепуганными глазами, а когда он увидел, сидячего на стуле избитого мужчину, еще и побледнел.
— Ты, Данила, не бойся, а лучше присмотрись внимательно. Он тебе никого не напоминает?
Рома поставил чемоданчик прямо на стол, а потом он вместе с Васей подвинули связанного мужчину к столу ближе. И все это молча.
Потом, опять же молча, Рома начал доставать из чемоданчика принесенные вещи.
Сначала на стол легла бархатная салфетка, — он ее раскатал, разгладил. Любовно провел пальцами по ткани и начал выкладывать инструмент. Иглы, спицы, тонкие длинные лезвия, похожие на скальпель. Все стерильное и сверкающее закаленной сталью.
Комната погрузилась в напряженное молчание, все смотрели на Рому, а Дима смотрела на наемника.
Ему было до усрачки страшно.
Пыток он не боялся, нет. Этим его не запугать. А вот новый незнакомый человек, так деловито раскладывающий инструмент…, да.
Дима бы и сама испугалась. Но она попросила сделать Рому все именно так, и молча. Но пытать он никого не будет, мараться в крови она ему не даст. Хватит и того, что сама по локоть в крови.
Данилу, кажется, начало слегка потряхивать, но он уже успел убедиться в том, что нужно делать то, что ему говорят, и тогда, когда говорят.
И молодой человек со шрамом на лице делал.
Смотрел. Внимательно. На скованного наручниками человека. Красный разбухший нос, расплывающаяся гематома на скуле.
Но глаза. Эти злые и наглые глаза ему были знакомы. Очень знакомы. Они ему даже снились однажды. И там, во сне, эти глаза были с ножом, и попал нож не в лицо, а в сердце.
Дима, подтверждая свои догадки, посмотрела на Данилу, яростно сжимающего кулаки.
— Он?
У молодого человека даже сил говорить не было. Он с трудом держал себя в руках, кивнул, и продолжал смотреть на того, кто сделал его уродом.
Впервые в жизни он так ненавидел кого-то. Настолько сильно ненавидел, что дышать не мог, потому что боялся: если вдохнет, то кинется на сидящего мужчину и задушит своими же руками. И будет душить до тех пор, пока тело не забьется в предсмертных судорогах.
И это желание сорваться, — оно пугало. До дрожи пугало.
Он не такой. Не такой. И испортить всю игру Диме тоже не мог. Отошел подальше, едва-едва вдыхая воздух, и стал возле брата.
Игорь на него смотрел не больше пары секунд, а потом крепко стиснул плечо, поддерживая и благодаря за то, что не сорвался.
И это, наверное, было самое теплое и родное проявление эмоций от старшего брата за последние годы, и тем ценнее оно стало сейчас.
А на глазах у «зрителей» тем временем продолжал веселиться Ромашка. Ему нравилась эта роль молчаливого палача, поэтому он старался.
Дима оценила. И как нежно выкладывал инструмент, и как натирал до блеска более маленькой салфеткой.
Валик же с каждой минутой все цепенел.
Неизвестность пугала.
— Ты ничего от меня не добьешься, Зима! Ничего! Ты же знаешь, пытки — этой мой профиль. Я умею справляться с болью.
— Ох, конечно, знаю, родной. Но все будет немножко иначе, чем ты привык. И пытать тебя буду я, Ромашка еще учится, но уже делает большие успехи, да?
Безумная улыбка украсила Ромино лицо, — фанатичный, полный обожания взгляд на своего учителя, — и даже Васю пробрало немного.
Дима подошла ближе, присела на второй стул и взяла в руки первую иглу, кивком головы указала на руки Валика, и в тот же момент его ладони пригвоздили к столу. Было бы время, сделала б специальное крепление, а так, пришлось держать вручную.
Мужчина начал дергаться. А Дима, ничего не говоря, медленно, но сильно надавила на его палец, и игла вошла глубоко, плавно, прямо под ногтевой пластиной.
А Валик в шоке смотрел на нее.
Он ни хрена на ощущал. Никакой боли. Только легкое давление ее пальцев.
— Что ты, мать твою, сделала?
— Пока ничего, — со слабой улыбкой ответила, и снова взялась за иглу, — Просто вколола тебе анестетик, и пока что ты ничего ощущать не будешь. Но когда я закончу… ммм, боль будет адская, и посмотрим, сколько ты выдержишь сразу. Ты, как и я, умеешь терпеть и привыкать к боли, и я этот факт учла. Расскажи мне все, и я прекращу.
— Ах ты, паршивая шлюха, я тебя грохну, поняла?! Отымею во все дыры, и живьем закопаю!
— Кричи-кричи, сладкий, порадуй меня!
Третья игла заняла свое место. Вася отвернулся, ему было не по себе. Рома смотрел, но от этого зрелища ему стало жутко. Он и забыл, что Дима с легкостью переходит всякие грани допустимого, при необходимости. Его это не пугало. Он боялся за нее.
Братья Шрайманы синхронно отвернулись и предпочли не видеть, как мягко вгоняются иглы в кожу, как дергается, в бессмысленной попытке вырваться, взрослый мужчина.
Одна рука была полностью готова. Достаточно толстые иглы торчали в пяти пальцах. На очереди была правая рука. Но, потянувшись за следующей иглой, Дима остановилась и передумала. В руки легло лезвие.
— Ну так что, сладкий? Тебя наняли сначала, чтобы поранить Данилу Шраймана? Или ты с самого начала знал про письма? Хорошая работа, кстати, — сразу чувствуется рука мастера.
Лезвие аккуратно разрезало плоть, приподнимая ногтевую пластину, начало кровить, и пришлось остановиться и перевязать палец у основания фаланги, прекращая кровоток.
— Молчишь? Хорошо, я сама отвечу. Тебя наняли примерно полгода назад, — ты тогда был в Будапеште, подчищал хвосты за Ревзой. Хорошо сработали. Сколько он тебе заплатил?
Еще пара движений, и ноготь отделился от пальца. Ровно. Прям мастерски.
— Хотя, можешь не отвечать, это я так… Ты ж понимаешь, женское любопытство- страшная вещь. Так о чем это я? А, точно. Тебя наняли, чтоб попугать одного зарвавшегося выскочку, так? Кивни, если так.
И мужчина сначала сглотнул, а потом сцепил зубы и кивнул.
— Хороший мальчик. Сначала были письма с угрозами, да? Но это цветочки. Тебе приказали порезать парня в другой стране, а для этого пришлось бы исчезнуть на время. И тебе понадобился еще один человек. На чем ты ее поймал? Рома ее проверил, — она чистая, и файл ее никто не правил. Так чем? Детей нет. Родителей тоже. Мужа или парня не наблюдается. И что ты сделал?
Валик начал краснеть от злости.
— Дай угадаю. Ты наплел бедной и неинициативной девочке романтичную историю, да? И получил самого преданного человека в мире — влюбленную женщину. Лучше не придумаешь. Хвалю.