Никтория Мазуровская - Не уходи. Останься

Сердце стучало бешено, будто предчувствуя боль. В висках пульсировало, и даже руки начинали мелко дрожать. Это уже совсем ни в какие ворота не лезло.

Они ходили между людьми, улыбались всем, кивали. Ну, Дима не кивала, конечно, так, смотрела, выискивала угрозу взглядом.

— Не присмотрела себе никаких украшений?

Шрайман стоял совсем рядом, пользовался случаем, пока Катерина говорила с каким-то очередным важным, или не очень важным человеком.

— Нет.

— Совсем? — он приблизился, приобнял слегка и предчувствие внутри буквально завопило, — она всем телом под его рукой вздрогнула.

— Игорь, какого хрена? — она попыталась отойти, но он удержал, — Ты что творишь?

— Так как насчет украшений?

— Шрайман, я не посмотрю на количество людей вокруг и просто переломаю тебе все кости! Руки!

Он отступил, но улыбался как-то странно. Болезненно. С ненавистью. Яростью.

Дима застыла вся, когда увидела это. Дыхание сперло. И если бы могла, заревела в голос, завыла. Но не было сил на это отчаянье, не было.

Сердце забилось о грудную клетку, запертой птицей. Ломая крылья, причиняя себе боль, пытаясь вырваться на волю, туда… к другому человеку, чтобы снова растоптали и разорвали на куски.

Ее ощутимо затрясло.

Диме не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть прожигающий ее спину взгляд. Не нужно было прислушиваться, чтобы услышать эти уверенные шаги.

Его касание обожгло кожу, будто клеймо поставило.

До боли знакомая, каждой мозолью рука скользнула по талии, и хозяйским жестом обняла, прижала к крепкому телу.

Запах, что мучил по ночам невозможностью вдохнуть, окутал с ног до головы, и у нее чуть не подкосились ноги от слабости. Голова закружилась, кровь от лица отхлынула. А руки похолодели, ослабли.

Она будто умерла в один миг, а в другой- уже воскресла.

Затопило болью! Яростной, злой, бешеной. Она жалила, кусала. На куски рвала.

— У моей жены хватает украшений, да, дорогая?

Своей ладонью подхватил ее ослабевшую, поднес к губам, и по очереди поцеловал кольца, которые она так и не сняла.

Дима дрожала, от злости, от боли.

Хотела кричать! Орать! Выть, потому что от его касаний было невыносимо хорошо и больно.

Этот чуть хрипловатый наглый голос прошелся морозом по коже.

Губы, привычным жестом коснулись обнаженной шеи.

Она не выдержала этой пытки, не сумела себя сдержать и отшатнулась от него, демонстрируя всем окружающим свою слабость.

Но не смотрела на своего… мужа. Не могла она смотреть ему в глаза. Права не имела.

Зато смотрела в глаза другому.

Рома стоял в конце зала и глядел на них.

И Дима, наконец, поняла с кем он говорил по телефону. Кого скрывал. Из-за кого нервничал.

У нее в очередной раз мир рухнул под ногами.

Но руки, которые так и не стали чужими, смогли удержать от падения.

Голос, что мучил в кошмарах и наяву, прошептал:

— Не уходи!

Москва, Россия. Сейчас. Отель Marriott.

Яркий свет софитов, вспышки камер, журналисты, чужие люди, партнеры, коллеги и, кажется, даже дорогая женщина, дорогая не от количества бриллиантов на прелестной шейке, а дорогая сердцу.

Все это вмиг стало неважным.

Абсолютно.

Померкли краски ярких платьев, потускнели блики драгоценных камней.

Шрайман будто ослеп и оглох для окружающего мира.

Его не волновало сейчас, что Катерина, которая стала дорогой и значимой, обеспокоенно гладит его по плечу, пытаясь утихомирить.

Плевать хотел на Самсона, что буквально стал перед ним, пытаясь загородить и скрыть своим телом людей впереди.

У него дух из груди вышибло. Напрочь. И воздуха не хватало. А в голове набатом стучала тревога.

Но он никогда и ни за что не сдвинется с места. И не сделает больше ничего, что могло бы навредить хоть как-то Диме. Никогда.

Потому что какие-то минуты назад, он — Игорь Шрайман, ощущал себя победителем. С чего вообще такое ощущение появилось — не ясно, но оно было. Мимолетное. Обжигающее. Было и исчезло.

Когда увидел, как за Димой с самого начала вечера наблюдает… этот… даже имя мысленно произнести было больно. Муж. Ее законный супруг.

Игорь не удержался. Подразнил. А теперь и сам не рад.

Он бы хотел спрятать ее, защитить от всего мира. И сделал бы это, — плевать на все остальное. Видит бог, Дима достаточно пережила и настрадалась. И он последний, кто причинит ей очередную порцию боли.

Нет, этого он хотел меньше всего на свете.

Но появление Ибрагима здесь…, вывело из себя. Взбесило.

Кто бы что ни говорил, и как бы ни считала сама Дима, Игорь не верил ему. Не верил. И в любовь его не верил.

Только, его, Игоря, никто о помощи не просил, и мнения по поводу этой ситуации не спрашивал.

Меньшее, что он может сделать сейчас, — это успокоиться, взять себя в руки, засунуть свою злость куда подальше и завершить вечер без передряг. Потому что Дима слишком много сделала для него, а он не скотина неблагодарная.

Но все это не важно, по сравнению с другой причиной.

Тогда, в ее комнате, она промолчала. На его вопрос: любит ли? Не ответила. Этой женщине проще стоять полностью голой перед чужим мужчиной, чем ответить на вопрос: любит ли она своего мужа?! Простила ли?

Теперь ему кажется, что ответ получен. Даже, если Дима и сама не разобралась до конца, — ему видно, ему понятно.

Ибрагим пригласил ее на танец. Не спрашивая. Просто потянул за собой, и первые два шага она сделала неосознанно, полностью ему доверяя. И лишь потом попыталась остановиться, но было поздно, они и так привлекли слишком много внимания окружающих.

А потом Игорь увидел ее взгляд, и его парализовало. И если до этого он готов был плюнуть на свою репутацию, на свое дело, и просто пойти и вмазать Ибрагиму по морде, а потом избить до полусмерти, то теперь молча стоял.

Стоял и смотрел.

Любовался.

Хрупкая, с виду привлекательная женщина в черном платье, и мужчина, что бережно, но крепко держит ее в своих руках, ведет в танце.

Лица обоих ничего не выражают. Пустота. Ни одной эмоции. Но глаза. Глаза кричат о том, что внутри у обоих все бурлит.

Впервые, со времени знакомства с Димой, Игорь увидел ТАКОЙ ее взгляд.

Живой. Настоящий. Полный эмоций и чувств.

И она еле сдерживает себя. Сцепив зубы, что-то говорит мужу, но в глаза не смотрит.

Но этот живой взгляд, в котором слишком много всего, — он многого стоит.

Поэтому Шрайман будет стоять на месте. Засунет все свои порывы защитника очень далеко, и просто будет запоминать ее вот такую: живую, чувствующую, настоящую.

В его жизни такое чувство, как ревность, встречалось редко, — если быть уж совсем честным, то только однажды. После чего он женился и никогда больше не вспоминал об этом отвратительном ощущении.

Будто любовь этой женщины- вода, а ты подставил сомкнутые ладони, пытаясь набрать ее, как можно больше и вдоволь напиться. Но она утекает сквозь сомкнутые пальцы, как бы ты ни старался это предотвратить. Неминуемо, рано или поздно, но «вода» из ладоней исчезнет.

И все: тело, душу, и то, что за душой, — прошибает осознанием: она может уйти, — раз и навсегда. Перестать любить. Перестать быть твоей.

И что еще хуже, — рядом есть кто-то лучше. Тот, кто сбережет, защитит и сделает счастливой. Кто достоин ее намного больше, чем ты сам.

Миг, миллисекундное ощущение, — но и его достаточно. Потерял, и больше никогда не вернешь. Это чувство оглушает. Лишает всего: желания и стремления жить, дышать, двигаться.

А потом злость, бешеная, живым огнем смывает весь этот бред. И остаётся только одно желание: доказать, что для нее никого лучше никогда не будет.

Ибрагиму этой гаммы эмоций хватило в прошлом. Но сегодня он ревности хлебнул сполна.

Сцепив зубы, пришлось терпеть. Потому что давно, каленым железом на костях выжжено: сам виноват! Права не имеешь.

А внутри все ревет от яростной боли, ревет. И мысль: моя! Моя! Моя! Моя! Не пущу! Не отдам!