Слушала о том, какая она дура, раз простила своего мужа.

Слушала о том, какая она дура, потому что решила принять помощь своего мужа в деле, которое его не касается.

Слушала о том, какая она дура, если позволит своему мужу запудрить ей мозги и вернётся к нему.

В общем, Дима поняла только одно: она — дура. По мнению Шраймана, естественно.

Дрозд сидел напротив нее в кресле и не сводил обеспокоенного взгляда со своего сына, а того несло все дальше и дальше. Он-то прекрасно понимал, что Дима может сидеть и спокойно все это выслушивать, но никто и пикнуть не успеет, если ей все надоест, и она выйдет из себя.

Пока она успешно справлялась и старалась не обращать внимание на вдруг воспылавшего к ней такой «братской» любовью начальника.

Но рано или поздно это должно было закончиться.

И когда в кабинет заглянула обеспокоенная Катерина с предложением поужинать, Шрайман окончательно потерял над собой контроль:

— Мы не закончили, выйди!

У женщины слезы на глазах блеснули, но гордость взыграла, и молча, выпрямив плечи и подняв голову, она ушла, тихо прикрыв дверь.

Только вопрос в том, куда она так тихо ушла? Что-то Диме подсказывало, — не ужинать, а собирать вещи и сваливать от этого припадочного на всю башку.

— Хорошо, я тебя поняла. Я — дура. А ты тогда кто? — Дима заговорила тихо, спокойно, но каждое слово проговаривала с едва сдерживаемой яростью.

В комнате «загремел» ее голос, воздух раскалился и вот-вот долбанет молния.

— Я твоего мнения относительно своей семейной жизни не спрашивала, — это первое. Ибрагим здесь появился не просто так, и я тебе гарантирую, что у него есть, что мне рассказать и чем помочь, — это второе. Ну и третье: ты, бл*дь, совсем идиот или не видишь, что обидел женщину, которая согласна терпеть твой заносчивый противный характер?

— О чем ты? — Шрайман опустился в кресло и устало на нее уставился.

— У вас же все нормально было, но нет, надо ж показать кто здесь главный, — сарказм уже был неприкрытый, — Скажи, ты ничего странного в ее поведении не заметил? Нет? А я вот заметила. Например, то как она реагирует на крики и резкие движения мужчин. И если уж ты совсем слепой, — хотя в той ситуации мог просто ничего не заметить, — не так давно ее избили. Подозреваю, что муж, почти бывший, у них бумаги в суде на рассмотрении. Ты продолжай вот так орать в ее присутствии, продолжай. И точно тебе говорю, — больше ты ее не увидишь. И на твоем месте я бы пошла просить прощения, пока твоя благоверная не собрала свои вещи до конца, если уже не свалила от тебя нахрен подальше! — в конце не сдержалась, заорала.

Потому что, достал ей-богу! С этой своей опекой, пониманием и желанием приголубить бедную-несчастную Диму.

Она не просила жалости, сочувствия и всего остального. Ей это не нужно. А вот тот человек, которому это реально, как воздух необходимо, получал от Шраймана только крики, ор и поступки, недостойные настоящего мужчины.

Игорь же смотрел на нее какое-то время молча, потом встал и пошел к двери.

— Мне не нравится, что твой муж вмешивается в мои дела.

— Мой муж вмешивается в мои дела, на тебя ему плевать. И хорошо было бы, если бы ты перестал его злить и дразнить. Он помогает мне, не тебе, — это побочный эффект и ничего больше.

— Хорошо, если так. И извини, я не хотел тебя обидеть… просто я о тебе беспокоюсь.

— У тебя причин для беспокойства нет, Игорь. А о ком стоило бы волноваться, ты в упор не замечаешь. Иди уже!

Больше ничего не говоря, хозяин кабинета ушел.

Дрозд же остался сидеть и задумчиво ее рассматривать.

— Похоже, быть слепым к очевидным вещам — это семейное, да?! — он улыбался, а глаза полны горечи, боли, плохо скрытой.

Дима резко встала с места.

Вот эти откровения она точно слушать не намерена, не сегодня, хватит с нее.

— Знать ничего не хочу!

Но уйти он ей не дал. Тоже резко подскочил и схватил за руку, не пуская.

— Ты ведь все поняла, Дима. Почему отрицаешь? — разочарованно спросил, заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть правду.

Он хотел правды? Он ее получит.

— А чего ты ждал? — едко произнесла она, — Что кинусь тебе на шею с криками «папочка», так? Я не Шрайман, чтоб такое принять и простить в одну секунду. Сколько у тебя еще детей по всему свету разбросано, а? Не считал? Зря. Мне противно от мысли, что моя мать изменяла моему отцу с тобой, его лучшим другом. Это мерзко! Как вы могли?!

— Все было не так… послушай… — он ее умолял, пытался что-то еще сказать, но Дима не могла слушать этот бред.

— Это низко и подло. И слушать я ничего не собираюсь. Ты не мой отец, ясно? Мой отец пропал, скорей всего умер на задании. А ты спал с его женой. И я знать не хочу, как так получилось и почему он воспитывал меня и не подозревал, что я ему не родная.

— Дима, девочка моя, ты ошибаешься.

— Возможно, но это как-то относится к нашему делу?! — каждое слово, как бритва ранило Дрозда, Дима это знала, потому что и ей было невыносимо больно от осознания, что любимая мама всю жизнь врала своей семье, — Если нет, то извини, но я пойду, это был очень долгий день.

Удерживать Диму было бесполезно, упрямая до невозможности, и черту это унаследовала от отца, жаль, что не родного. Хотя и сказать так нельзя. Ее отец был родным, пусть кровь у них была разная.

***

День был выматывающим не физически, но морально.

Нужно было отдохнуть, но мысли как рой разворошённых пчел гудели в голове и не давали покоя.

Не помог ни холодный душ, ни два часа в зале.

Правда, она сделала и кое-что полезное. Проверила муженька Катерины, — тот совсем имбецил, лежал в одном из травматологических отделений города с сотрясом и переломом запястья. Как он утверждает: избили грабители, но заявление в полицию писать отказался.

Маякнула ребятам Шаха, пусть понаблюдают, и как только искомый объект двинется в путь-дорожку к месту жительства Катерины, они примут его тепленьким и доставят в одно место, где он будет дожидаться своей участи. Дима еще подумает: избить его просто или напугать до такой степени, что он каждой тени бояться будет.

Но даже, несмотря на приятное ощущение от сделанного, спать она не могла.

Ждала.

Сидела внизу и ждала, когда приедет Ромашка.

Заставил же он себя ждать. Начало третьего. И вот он.

Радостный, предвкушающий шалость, как давным-давно в детстве, — Дима сто лет его таким не видела.

Включила свет, заставив радость из его глаз исчезнуть.

— Привет.

Она сидела на каменной ступеньке лестницы и смотрела на него, рассматривала и пыталась усмирить ту бурю, что в душе клокотала.

В какой-то момент обида на его поступок стала затмевать все разумные пределы и пришлось зажмуриться, спрятать свой взгляд от него. Ромка тоже за ней наблюдал, ждал, что она предпримет.

А Дима боялась. Сломать его. Не хотела и не смела на него давить. Ведь и так искалеченный, с кучей проблем. И тут она со своими обидами. Как-то совсем по-детски и по-идиотски.

Он имел полное право общаться со своим старшим братом. Звонить ему. Просить помощи. Это ей он не должен ничего. Ни нянькаться с ней, ни помогать в каких-либо делах.

Сколько она так молчала, Димка не знает, не считала, но показалось, будто целую вечность.

Ромка же рассматривал ее, все пытался придумать чтоб такое ляпнуть, чтобы она прекратила себя поедом грызть и улыбнулась. Так и не придумал.

Подошел ближе, втиснулся рядом на ту же ступеньку и обнял. Услышал всхлип и облегченный вздох.

— Прости, — повинился, поцеловал ее в макушку, — Нужно было тебе все рассказать, но ты бы отказалась, Дим. А брат реально может помочь.

— Я знаю, — хрипло выдохнула ему куда-то в шею, — Это ты прости. Я… мне… слишком. Для меня это слишком, Рома.

— Скоро все закончится, веришь?

Он обнял ее лицо ладонями и заставил посмотреть в глаза. Ромашка имел в виду, что все будет хорошо, в конечном итоге: все живы, счастливы, строят свою жизнь дальше. Но в Димкиных серых глазах видел абсолютно другой финал, — это пугало до дрожи в коленках. И пусть он извинился перед ней за скрытность, но он не жалел, что позвонил брату.