Может, надо было беспокоиться об этом… но, стоило ей посмотреть на личико своего мальчика или услышать его неуверенное «ма-ма», как сердце начинало биться с тройной силой и весь ужас пережитого отступал и бежал, позорно зарывался в глубину памяти, решаясь вылезти и напомнить о себе только ночью, когда она спала.

Строить из себя безжалостного киллера ей удавалось долго и упорно, но лишь потому, что она была уверена — ей уже нечего терять, кроме себя самой, а сама себе она была не нужна.

И когда все позади… оказалось, что та девчонка, любившая снег, морозы и снеговиков, жива, и у нее есть гребаная совесть, которая под всей этой болью не сдохла.

Дима упорно пыталась все забыть.

По щелчку пальцев. Раз, — и не было ничего и никогда. Она находилась в такой дикой растерянности, что посчитала это лучшим вариантом.

Но теперь не могла нормально спать.

Ее мучили кошмары. Она пугала сама себя тем, что в первую очередь в безопасном месте хватается за оружие.

В какой-то момент это может привести к тому, что она навредит сыну. Потому что он тянется к ней, с каждым днем все больше. И иногда ночью выбирается из кроватки и приходит к ней на большую кровать.

В первую такую ночь она была благодарна всему святому, что есть в этом мире, за то, что у нее не было сил даже нормально двинуться, потому что первым ее порывом было схватить нож, а потом бежать. Спасибо гипсу, который не так давно сменили на специальную манжетку из пластика и силикона.

У нее прибавился дополнительный повод бояться спать по ночам.

В ту ночь она могла совершить непоправимое. Пришлось не спать до самого утра.

Смотрела на Илая и понимала: она лучше пустит пулю себе в голову или нож в сердце, но никогда не причинит вреда своему сыну. И другим не даст этого сделать.

Дима пришла к выводу, что хватит оттягивать неизбежное. Она упорно старалась избегать Ибрагима-, в огромном доме это не трудно, — не лезла к нему с вопросами. Отпустила ситуацию, давая себе и ему время привыкнуть, подумать и решить, как жить дальше.

Только, как всегда, решение было не из лучших.

И, пожалуй, сейчас самый удобный момент расставить все точки над «i».

Илай спит и проспит еще около часа, он устал с утра, наигрался в догонялки с ней. Оказывается, ползать на коленках, пытаясь оторваться от сына — это весело. И еще веселей становится, когда Илай, победив ее (то есть догнал), обнимает и целует, слюнявя щеки.

Они жили в этом доме. Играли в семью, но близкими так и не стали. Дима самоустранялась от любой попытки поговорить или сблизиться, не давала Ибрагиму себя касаться, как только появилась такая возможность.

Муж. Он ее муж. Имеет на это законное право, но не лез, не давил, не командовал в своей излюбленной манере.

Возможно, ждал и выжидал. Возможно, понял, что так жить дальше нельзя, иначе финал будет явно несчастливый, не с ней.

Дима терялась в догадках почему ее муж так переменился. Почему исчезла его напористость и властность, желание все и всех контролировать?

Две недели безвылазно сидеть с ней в доме и никуда не выезжать. Никакой работы. Да, он говорил по телефону и по скайпу, но ведь это не то.

Всегда предпочитал все контролировать лично.

Она не узнавала его. И это пугало гораздо больше всего остального. Не знала, чего от него ждать.

Слишком крутой поворот в жизни. И нет никакого стимула собраться с силами и действовать.

В прошлом она могла приспособиться ко всему, потому что от этого зависела ее жизнь. Теперь же все зависло в непонятном состоянии, но и ей ничего напрямую не угрожает. Если не считать угрозой саму себя.

Но и оттягивать дальше нельзя.

Она привыкла лицом к лицу встречать проблемы. Хватит. Отдохнула. Довела себя до точки, до самого края и пора прыгать. Пусть даже в самую бездну, где не видно каменистого острого дна…

А дождь так и продолжал шуметь по крыше, убаюкивая Илая, и придавая Диме какой-то решимости.

Она вздохнула и направилась к выходу из детской, потопала в кабинет мужа. Но найти благоверного за работой не смогла, чему сильно удивилась. Обычно, ближе к обеду Ибрагим предпочитал работать, а потом приходил в детскую и они несколько часов подряд вместе находились с сыном. Играли, смотрели что-то, и даже читали детские книжки.

На кухне послышался шум. Что-то заскворчало на сковороде, и по дому разнесся запах жареного мяса. Вкусный запах.

Дима вернулась в детскую, проверила радионяню, прикрыла дверь и заперла ту на замок. Нож же, привычным жестом легко лег в ладонь.

Отступили все тревоги и непривычная для нее растерянность и потерянность.

Только равнодушное спокойствие.

Каждый тихий шаг пусть и отдавал немного болью в поврежденном голеностопе, но ей было плевать. Бывало гораздо хуже.

Она подошла к арке, ведущей на кухню и остановилась. Пытаясь понять, что же происходит. Их домработница сегодня не должна быть здесь, Ибрагим тоже куда-то делся, а в кухне хозяйничает некто.

Ей не было страшно. Но и нож прятать Дима не спешила.

Правда, стоило только завернуть за угол, как отшлифованный острый металл вывалился из разжатых пальцев.

У нее случился банальный шок. От увиденного. И она медленно начала оседать, сползая по гладкой прохладной стене, при этом во все глаза глядя на мужа.

А когда задница почувствовала опору, то зажмурилась, выдохнула и проговорила:

— Я заперла Илая в комнате, пойди открой, пожалуйста.

У нее не было сил, чтобы подняться и сделать это самой. Ноги стали ватные.

Только мысль билась в мозгу: «она чертов параноик!!!»

Не прошло и тридцати секунд, как Ибрагим вернулся обратно. Она не услышала его тихих шагов, но, как и всегда до этого, просто внутренним чутьем ощутила, что он рядом и лишь потом почувствовала его руки на своих плечах.

Ибрагим поднял ее с пола, прижал к себе крепче, так и держа ее навесу, потащил к островку посреди кухни, можно назвать его столом или рабочей зоной, хрен поймешь, как правильно. Муж отпустил ее только тогда, когда смог усадить на высокий стул. И спокойно вернулся к своему занятию, ничего не комментируя. Молча стал помешивать что-то в сковороде, а потом спокойно принялся нарезать грибы и помидоры.

Офигеть.

Весь такой суровый, деловой, в фартуке, и готовит.

Ее муж. Ее Ибрагим. Мужчина, который вызывал бурю противоречивых чувств и ощущений внутри нее. От желания прикоснуться к нему именно сейчас, смахнуть упавшую челку со лба и поцеловать. До желания всадить этот пижонский тесак, которым он так красиво орудует, шинкуя овощи, ему же в бочину и пару раз провернуть по кругу, вырывая с его губ стон боли.

Кажется, она окончательно спятила.

Дима молча наблюдала за руками мужа. Как ловко и профессионально у него получается готовить, резать, пассеровать.

Прежде таких талантов за ним не наблюдалось, и в воздухе повис вопрос. Но задать его вслух она почему-то не решалась.

Было страшно нарушать напряженную тишину. Так всегда: проще кинуться его прикрывать своим телом, убивать других и подставляться самой. Но намного трудней начать откровенный правдивый разговор. Позволить вылезти наружу самым страшным кошмарам, самой гнилой боли. Обличить свои чувства в слова, попытаться донести до другого, что на самом деле беспокоит.

Душевные разговоры — это не по ее части.

Очень хотелось сорваться с места и уйти к сыну. Муж не будет бежать следом, заставлять слушать или выпытывать. Нет. Он будет ждать, даже если ему невозможно больно от ее молчания.

Только она осталась сидеть на месте, приросла к этому стулу, к этой кухне. Светлой и теплой. Заворожило ее зрелище Сургута на кухне.

Смотрела на него, а сердце гулко билось в груди, почти тараня ребра, причиняя боль. Во рту пересохло и губы жгло от желания немедленно его поцеловать.

Но Дима сложила руки на груди, скрестила ноги. Выжидательно застыла.

Когда же аппетитная еда была разложена по тарелкам, а приборы заняли свое место, Ибрагим заговорил:

— Поговорим?!

Он заговорил, а у нее сердце ухнуло куда-то в пятки.

***

За эти недели упорного молчания, избегания друг друга, но совместных вечеров и дней рядом с женой и сыном, Ибрагим понял для себя, пожалуй, слишком много вещей.