Никтория Мазуровская - Не уходи. Останься

Она посмотрела на него внимательно, цепко, замечая каждый его вдох, каждое движение. Ожидая ответа, ждала и обмана. По глазам это видел, по прищуру, подмечающему все.

Но врать Ибрагим не будет.

— У него почти все отлично. Его безопасности ничего не угрожает, дела в полном порядке и папаша его рядом. Брат младший решил снова куда-то свалить. Даже эта… как там ее… акула… да неважно, у него баба есть.

— Она не баба, а хорошая женщина, — сурово нахмурилась, скрипнула зубами на его пренебрежительный тон, — Катерина такого не заслужила, — Где, кстати, мой телефон?

— Хочешь ему позвонить проверить мои слова?

Не сдержался, прошипел и, сорвавшись, вытащил ее телефон из кармана своих брюк, швырнул на стол.

— Звони! — рявкнул, но вспомнил, что недалеко спит сын, заткнулся.

Но Дима и на миллиметр не сдвинулась, только взглядом его недовольным сверлила.

— Меня Шах не искал? — телефон взяла, в руках повертела, включила и отложила в сторону. Сразу пошло жужжание о входящих сообщениях, звонках и уведомлениях.

Он старался держать себя в руках, пусть внутри все клокотало, взрывалось от жгучей ревности. Его рвало на части от ее недоверия, от того, что все же беспокоилась о ком-то, кроме семьи, кроме него.

— Искал, просил передать, что все сделал. И мужик этот уже не жилец, сердце, говорит, не выдержало, слишком чуткой натура оказалась.

Дима кивнула, вздохнула.

— Хорошо, тогда я спокойна. Надо будет Шаху спасибо как-то оформить, букетик, что ли ему отправить?

— И что такого он сделал, что заслужил цветы?

— Помог одному недоумку понять, что он недоумок. Посмертно, видимо.

— И что это за недоумок? Можно сразу сказать без предисловий? Или тебя моя ревность радует?

Он был взбешен. В ярости. А она сидит спокойно, даже бровью не повела на его окрик.

— Катин бывший муж, он ее избил, мне это не понравилось. Шаху, видимо, тоже. Ну и хорошо, за Катю я теперь спокойна. Главное, чтоб Шрайман теперь дров не наломал.

— Лучше бы об этой женщине беспокоился твой братец, — она от его слов вздрогнула и глаза спрятала, смотрела в пол, а он замер и дальше продолжать не стал. Удивила и озадачила такая реакция, — Дима, что не так? Диииим?

Она резко подняла голову, глаза вспыхнули огнем. Там горела боль.

— А в нашей жизни хоть что-то так? — зашипела, приглушая рвущийся наружу ор, — Хоть раз у нас было все «так»?

— Я не буду больше к нему… не буду о нем, хорошо? Он твой брат, я понимаю…

Но ее снова перекосило на слове «брат». Он удивленно застыл.

Она выдохнула, встала в места, прошла к окну. И, не поворачиваясь к нему заговорила:

— Рома решил проверить, на всякий случай. Мы сделали тесты ДНК.

То, с каким трудом она говорила, буквально пропихивая слова через глотку сжатыми кулаками, натолкнуло на мысль абсурдную, но вполне реальную.

— Только не говори, что…

— Он мне не брат, а Дрозд не отец. Для стопроцентной уверенности можно еще тест сделать, но Руслана рядом нет, а отец давно в могиле. Думаю, у мамы вряд ли был еще кто-то, кроме этих двоих. Хотя, я тебе серьезно говорю, я не знаю уже чему и кому верить.

Она не стала добавлять, что именно из-за этого замешкалась тогда и схлопотала пулю. Дима хотела сказать отцу про тест. Не успела. Да и не изменило бы это ничего для него. А ей тошно.

Ибрагим тоже пребывал в растерянности. Когда узнал, что Дроздов отец Димки, удивился. Нет между ними ничего общего, не похожа она на него. На Зимина. Внешне, внутренне, — все его.

А теперь…

Не стал ничего говорить.

Просто подошел к ней и обнял. Обвил руками талию, скользнул вдоль майки, забрался под нее и коснулся горячей кожи живота. Притиснул к себе сильней.

Она такая маленькая в его руках, ниже на голову, хрупкая вся, а под кожей мускулы стальные, выкованные в крови, поте, искупанные в боли.

Сильная и слабая. Парадокс.

Вдохнул запах. Ее. Молоко, мед и немного чего-то без названия. Родной запах. Тронул губами кожу у виска, поцеловал.

Готов был отступить, отпустить, ощущая, как в его руках закаменела. Но через секунду она в его руках расслабилась, поплыла и позволила поддержать, дать опору.

Прижалась к нему сильней, положила свою голову ему на плечо.

— Он все равно мой папа.

— Я знаю, милая, знаю.

— Я не смогла… выстрелить не смогла. Держала на мушке, а курок не спустила. После всего, не смогла.

Она качала головой, плакала тихо, беззвучно.

Ему же только развернуть ее пришлось лицом к себе, снова прижать и вытирать своими пальцами ее слезы. Целовать макушку. Обнимать. Дарить хоть какой-то, но покой.

У нее много поводов для слез, есть что оплакивать. Но ему придётся добавить еще один.

— Руслан оставил для тебя письмо, малыш, оно у меня в кабинете, в сейфе.

Она замотала головой. Задышала еще чаще. Он своей грудью чувствовал, как сердце бешено в груди у нее стучит, вот-вот вырвется наружу.

— Не сейчас, — взмолилась, сильней руками в его плечи вцепилась, — Не хочу сейчас. Просто… постой вот так, хорошо?

Разве он мог возразить? Не мог, не смел.

То, что она вот так принимала его заботу, что нуждалась в его руках, в его силе, в покое, который давали его объятия — это самое охренительное ощущение за последние годы. И он ни за что его не прервёт.

Ее мятежной разорванной душе нужен покой. И если вот так стоять, обнимаясь, ей легче, он готов стоять так годами.

Несколько последующих дней Дима готовила себя морально к письму от брата. Она не знала, что он там написал, но похоже, хорошего немного, иначе он бы не побоялся показаться ей на глаза.

Он ей помог, спас сына, вернул самое дорогое и важное, что было. И в какой-то момент она поймала себя на мысли, что не хочет знать почему брат поступил именно так.

Ведь Руслан мог забрать ее давно. Выйти на связь или подать какой-то знак, она бы вышла на него сама. Нашла бы, и уже давно была бы рядом с сыном. С самого начала. Слышала его первое слово, видела бы первый шаг.

Ей и сейчас каждый новый день, каждая минутка, проведенная рядом с Илаем, кажется до невозможности счастливой. Просто от того, что видит, слышит и ощущает рядом сына.

Это мамина радость и мамина гордость. Илай рядом, о большем и мечтать не смела никогда.

Поэтому вопросы в голове множились, тревога в душе нарастала.

Умом Дима понимала, что только стоило брату хоть как-то показаться, она бы ринулась в омут с головой, бросилась искать и привлекла бы внимание отца.

Но понимание этого было в уме. В душе же порой закипала злость и обида. Второго даже больше.

Она столько лет жила местью, превратилась в того, о ком и думать не могла никогда. Одиночество. Боль от потерь. Все скапливалось в душе годами.

А брат был жив. И был где-то рядом, прятался в тени, скрывался в толпе. А она и не знала, что нужно было приглядеться, оглянуться в нужный момент.

Он защищал ее, Илая. Да. Стоило бы сказать ему спасибо и сделать так, как он хотел: забыть о нем и жить дальше.

Но Дима не могла. Он ей брат, родной. Старший. Тот, с кого брала пример, тот, кем восхищалась, по кому тосковала.

Сейчас она могла ходить по дому, ранним утром, и качать на руках сына, прижимать его к себе и дышать, впитывать каждой клеточкой, каждой молекулой это счастье.

Ходила по гостиной и баюкала его на руках. Под утро он расплакался, приснилось что-то плохое.

Ибрагим прибежал сразу, всполошился. Пришлось отправить его досыпать. Ей нужно было собраться, подумать.

Дима жила…, осознавала происходящее, говорила с мужем, была рядом с сыном… но где-то глубоко не верила в эту реальность. Не могла поверить, что все наконец хорошо. Не хватало какой-то горчинки. Слишком все резко переменилось, и в лучшую сторону.

Этой горчинкой и был брат.

Но пойти к Ибрагиму и забрать письмо, а потом прочесть, не хватало духу. Вот и металась из угла в угол, выискивая проблемы, несостыковки, накаляя и так непростую обстановку.

Ибрагим спать не мог. Не мог и все тут, хоть и хотелось, потому что полночи работал, а потом еще и за Димой наблюдал.