— Помните то лето, когда мне исполнилось шесть лет? Мы несколько раз ходили гулять втроем — вы, Тодди и я. Однажды мы забрели в деревню. И вы купили мне коробку ирисок. А в другой раз мы вместе собирали дикую землянику, а потом дома ели ее со сливками.
Отец снова сжал ее руку, но уже слабее.
— Подозреваю, вы не особенно любили землянику. — Брайони заговорила громче, словно пытаясь докричаться до того, кто медленно уходил все дальше и дальше. — Но Тодди бросала на вас красноречивые взгляды, и вы съели ягоды, потому что их собирала для вас я.
Прошло несколько мгновений, прежде чем слабеющие пальцы больного вновь едва ощутимо стиснули ее ладонь. Отец угасал. Мучительная боль пронзила сердце Брайони.
— Папа, я люблю тебя.
В ответ Джеффри Аскуит сжал руку дочери в последний раз.
Брайони долго сидела, держа на коленях руку отца. Но тот больше не приходил в сознание.
Когда на рассвете Брайони пробудилась снова, он уже не дышал.
Дом погрузился в глубокий траур. Все шторы держали опущенными, пока тело усопшего Джеффри Аскуита не увезут на кладбище и не предадут земле. Входную дверь затянули черным крепом. В тот же день доставили целый сундук с траурными платьями — креповыми для миссис Аскуит, шерстяными и шелковыми для Брайони с Каллистой.
Чтобы не обременять похоронными приготовлениями скорбящую семью, все хлопоты о погребении взяли на себя ближайшие друзья покойного. Приятели и знакомые, уважая горе вдовы и дочерей, лишившихся отца, воздерживались от визитов в дом, но родственники миссис Аскуит приходили выразить ей свои соболезнования.
Брайони с Каллистой, одетые в черное, работали в кабинете, разбирая бумаги отца. В его столе хранилось великое множество старых приглашений, визиток, открыток и писем. Похоже, мистер Аскуит за всю жизнь не выбросил ни одной адресованной ему записки. Были еще бесчисленные коробки с рукописями, газетными вырезками и наскоро исписанными клочками бумаги, с самыми разнообразными изречениями, от афоризмов Джона Донна до заметок Джонсона о гигиене.
— Интересно, ушли они или нет? — задумчиво проговорила сидевшая на ковре Каллиста, подняв голову.
— Кто?
— Миссис Берн и миссис Лоренс. — Эти дамы приходились миссис Аскуит сестрами. — Миссис Лоренс ужасно раздражает матушку, — вздохнула Каллиста. — Боюсь, едва ли у нее сейчас хватит сил выдержать это испытание.
— Я сейчас же пойду туда и заявлю как врач, что миссис Аскуит нуждается в отдыхе.
— Правда?
— Конечно.
Но, едва ступив в холл, Брайони услышала приближающиеся шаги на лестнице и женские голоса. А потом и свое имя.
— …Никогда не понимала, что Лео Марзден нашел в этой Брайони Аскуит. Он мог бы выбрать любую. Говорю тебе, я ни капельки не удивилась, когда он потребовал признать брак недействительным.
— Да ладно тебе, Летти, ты ведь не знаешь, почему они решили расторгнуть брак. Замужество похоже на туфли: пока не наденешь, не узнаешь, пришлись ли они впору.
— Не смеши меня, все кругом видели, что Лео Марзден несчастен в этом браке. Разве удачно женатый мужчина станет сам устраивать званые обеды, а после проводить всю ночь за игрой в карты?
— Ш-ш, Летти. Только не при слугах.
Гостьи ушли. Брайони прижала руку к груди, пытаясь унять бешеные удары сердца. За три года, проведенных за границей, она успела забыть, что значит оказаться мишенью для сплетен и как это унизительно, когда все вокруг судачат о твоем неудавшемся браке.
— Брайони, — окликнула сестру Каллиста, появившись у нее за спиной. — Что ты здесь делаешь?
— Ничего. Миссис Берн и миссис Лоренс только что ушли.
— Слава Богу. Терпеть не могу миссис Лоренс. Она вечно болтает о вещах, в которых ничегошеньки не смыслит. Глупая корова.
«Что можно сказать о найдем с Лео браке, если даже такая недалекая женщина, как миссис Лоренс, поняла, что муж со мной несчастен?» — подумала Брайони.
— Нечего здесь стоять, пойдем со мной. — Каллиста направилась обратно в кабинет, маня за собой Брайони. — Пойдем, увидишь, что я нашла.
Находка Каллисты — большая фотография, восемь на десять дюймов, — лежала на столе. Увидев группу, собравшуюся для пикника — запечатленное мгновение прошлого, — Брайони восхищенно замерла. Этот пикник устроили в день ее шестилетия. Она тотчас нашла себя — впереди, в самой середине изображения. Маленькая девочка в нарядном платьице. На фотографии оно вышло каким-то бурым, коричневатым, но Брайони хорошо помнила его цвет, прелестный оттенок зеленого яблока. Рядом сидел Уилл с таким невинным видом, словно никогда и не слышал о мальчиках, бегающих у всех на виду в чем мать родила. Снимок сделали до того, как все веселое сборище погрузилось в два шарабана и поехало на заранее выбранное место для пикника в двух милях от усадьбы, так что памятный инцидент случился позднее. При виде Тодди, стоявшей в заднем ряду, у Брайони больно сжалось сердце: неужели этой юной, грациозной девушке на фотографии оставалось жить всего лишь год?
— Это твоя мама, — тихо проговорила она.
— Да, знаю, — с грустью отозвалась Каллиста. — Я всегда узнаю ее, как будто вижу себя в незнакомой одежде.
Брайони осторожно коснулась пальцем края фотографии.
— Это был один из лучших дней в моей жизни.
— Могу себе представить, — улыбнулась Каллиста. — Смотри-ка, это Лео. — Она указала на детскую фигурку впереди.
Брайони мгновенно узнала Лео, пухлого ребенка справа, одетого в темное платьице — ее шестой день рождения наступил задолго до того, как Лео впервые нарядили в брюки, вернее, в короткие штанишки.
— Господи, какой он маленький.
— Ничего удивительного. Ему здесь всего два года, — рассмеялась Каллиста. — Но он уже тогда не сводил с тебя глаз.
Брайони не рискнула бы сделать подобный вывод. Однако на фотографии Лео, повернув голову, с любопытством рассматривал нарядную девочку рядом с собой, как будто это захватывающее зрелище интересовало его куда больше, чем камера фотографа да и весь остальной мир.
«Какое странное, волнующее чувство пронизывает, когда видишь двух самых дорогих тебе людей вместе, на одном снимке», — подумала Брайони. А вот и она сама, радостная, счастливая, сияющая.
— Можно, я возьму себе фотографию?
— Конечно, — кивнула Каллиста. — Едва увидев этот снимок, я сразу поняла, что его нужно отдать тебе.
Темные воды Ла-Манша неохотно расступались перед тупым носом парома. Над покрытым зыбью морем нависла серая пелена тумана, и призрачная Англия, хорошо видимая с берегов Кале в ясные дни, казалось, не приближалась, а отступала.
Путешествие Лео длилось целую вечность.
Через два дня после отъезда Брайони в Ноушеру в форт Чакдарра прибыл Имран с носильщиками. Тревожные дни осады они пережидали в небольшой деревушке, в трех переходах от крепости.
Добраться до Ноушеры и доставить туда вещи оказалось весьма непросто. Сообщение между Малакандом и Ноушерой прервалось. На пыльной дороге в пятьдесят миль длиной то и дело встречались заторы: мулы, запряженные лошадьми повозки, верблюды, вереницы бредущих людей сбивались в одну густую толпу и вынуждены были часами стоять под палящим солнцем, не имея возможности двинуться дальше или отступить.
В Ноушере царил хаос: все новые и новые войска прибывали с севера и с юга, а вместе с ними — вьючные животные и тяжелая артиллерия. Лео освободился от всех вещей, приобретенных за время путешествия, как от ненужного балласта. Каждому из кули и айя он выделил мула, а купленных в пути лошадей разделил между Имраном, Хамидом и Саиф-Ханом, оставив себе лишь храбрую кобылку, благополучно доставившую его и Брайони в Чакдарру. Эту славную лошадку ожидала счастливая привольная жизнь на английских пастбищах.
Лео пришлось выдержать настоящую битву, чтобы выбраться из Ноушеры с вещами Брайони и Удьяной (кобылка получила имя в честь древнего буддистского царства в долине Сват). Ему пришлось задействовать все имеющиеся в его распоряжении связи и бесстыдно воспользоваться славой героя Чакдарры. В конечном счете уловка сработала. Лео добился своего и, погрузившись в поезд, вконец измученный, проспал всю дорогу до Бобмея.
В сезон юго-западных муссонов пароходы «Пи энд Оу» отправлялись из Бомбея по пятницам. Приехав в Бомбей, Лео обнаружил, что последний пароход отбыл три дня назад, но ему повезло: дополнительный пароход австрийской судоходной компании «Ллойде» отплывал в Триест на следующий день. Пересев в Триесте на поезд, Лео пересек Альпы и из Италии прибыл во Францию, в Париж, где его встретил Мэтью, затем добрался до Кале, а там воспользовался паромом, чтобы переправиться через Ла-Манш и вернуться наконец в Англию.