– Неудивительно, – кивнул старик. – Если бы Господь хотел призвать тебя к себе, не стал бы Он выбрасывать тебя из моря прямо на наш порог. Значит, ты нужен Ему здесь, в миру. – Бинкли вновь принялся барабанить пальцами по столу. – Кто-то должен вправить тебе мозги, а лорд Рейвен слишком деликатен, чтобы помешать тебе «себя искать», как вы, нынешняя молодежь, это называете.
– Вот как?… – пробормотал Паскаль.
– Да, именно так. Знаешь, иногда мне кажется, что Господь, наделяя тебя дарами, забыл снабдить тебя здравым смыслом. Лорд Рейвен, добрая душа, официально тебя усыновил, а ты из глупого упрямства отказываешься взять его фамилию и хоть фартинг его денег. Мог хотя бы принять в дар Роуэнз-клоуз, который тебе столько раз предлагали. Да-да, я все об этом знаю, так что не удивляйся.
Паскаль раскрыл рот, но так ничего и не сказал. А старик тем временем продолжал:
– Я могу понять, почему ты так себя ведешь, и лорд Рейвен тоже все понимает. Но понимать – не значит оправдывать. А теперь ты говоришь, что не возьмешь ни фартинга из приданого жены – твоей жены, а не чужой!
– Это так, Бинкли, – сквозь зубы процедил Паскаль. – Так какой же вывод?
– А вывод такой, что ведешь ты себя как баран. Как баран, раздувшийся от гордости. Разве что слепой этого не увидит. И перестань катать по столу крошку, – в раздражении добавил старый дворецкий. – Ты вотрешь ее в стол, а мне потом неделю ее оттуда выскребать.
Паскаль вздохнул и положил хлебную крошку на тарелку.
– Ты спрашиваешь, что тебе следует делать со строптивой дочкой герцога, а сам понятия не имеешь, куда тебе податься и чем зарабатывать на жизнь. И при этом у тебя – ни гроша за душой! К тому же ты еще заявляешь, что не можешь тут остаться! Только дурак может так говорить.
– Да, я знаю, – кивнул Паскаль. – И в этом – корень всех моих проблем. Я и впрямь дурак, но, возможно, не настолько, как тебе кажется. Потому что за моим решением стоят кое-какие соображения. Ведь если у Элизабет – да и у меня тоже – еще не все потеряно, то мы ради собственного же спасения должны бежать как можно дальше от светских салонов и ото всей английской аристократии.
– И куда же ты надумал ее увезти? В Тибет? Или, может быть, в Сибирь?
– Да нет… Туда я ее, пожалуй, не довезу. Мне надо найти место, где мы могли бы жить просто, но не бесцельно, где деньги и титул не так уж много стоят.
– Нелегкая у тебя задача… – в задумчивости пробормотал Бинкли. – Но, пожалуй… Кажется, я начинаю тебя понимать.
– Думаю, я рассудил правильно, – подавшись вперед, продолжал Паскаль. – Видишь ли, Бинкли, если я воспользуюсь деньгами Элизабет, то она лишь утвердится в мысли, что я женился на ней из-за денег. Поэтому я должен работать. А Элизабет должна убедиться, что я и без ее денег в состоянии содержать семью. – Паскаль немного подумал и добавил: – Пожалуй, я еще хочу, чтобы Элизабет прочувствовала, что такое настоящая жизнь. Понимаешь, о чем я?…
– А ты сам понимаешь, о чем говоришь? Ты только что вернулся из монастыря, мальчик мой. Ты же не можешь назвать тамошнюю жизнь настоящей, верно?
Паскаль улыбнулся.
– Умеешь ты все разложить по полочкам, Бинкли. Хотя едва ли ты настолько хорошо знаком с монастырской жизнью, чтобы судить о том, настоящая она или нет.
Невнятное ворчание старика Паскаль воспринял как признание дворецким своей некомпетентности в вопросе монастырского быта.
– Я хотел сказать, – продолжил Паскаль, – что Элизабет еще многое предстоит узнать о людях. Об обычных людях, которые не живут в замках и роскошных особняках. Она не узнает истинную цену вещам и пребывает в полной уверенности, что нет на свете ничего важнее ее самой – дочки герцога. Ты можешь считать Чарли и прочих детей проказниками, но никто из них никогда не станет пользоваться своим аристократическим происхождением, чтобы унизить тех, кто не принадлежит привилегированному сословию. И в этом Элизабет на них совсем не похожа. Ох, не знаю, как смогу я прожить жизнь бок о бок с этой женщиной, если она такой и останется. – Паскаль со вздохом поднялся из-за стола и принялся убирать посуду на поднос.
– Оставь, пожалуйста, эту работу мне, – проворчал Бинкли. – Ты сейчас так зол, что непременно что-нибудь разобьешь. Что именно ты имел в виду? Твоя жена попрекает тебя тем, что она более знатная, чем ты?
– О господи, Бинкли! Она меня обзывает такими словами, каких ты, может, и не слышал никогда. Она думает, что я… Нет, не буду повторять.
– И ты чувствуешь себя в каком-то смысле ниже своей жены?
– Конечно, нет! Я ни на кого не смотрю снизу вверх. Кроме Господа, разумеется. Но я не думаю, что Его интересуют титулы, что бы там некоторые господа ни думали по этому поводу, – язвительно добавил Паскаль. – Нет, это Элизабет считает себя выше меня. Может, я и упрям, но гордецом себя никогда не считал. И все же должен признаться, что она задевает меня за живое…
– В самом деле? – спросил Бинкли. – Как же так?…
– Я с трудом держу себя в руках, – со вздохом продолжал Паскаль. – Меня хватает минуты на две, не больше. И чем дольше я с ней общаюсь, тем мне тяжелее сдерживать себя. Я презираю себя за гневливость, но ничего не могу с собой поделать. Хотя это меня, конечно же, не оправдывает, – добавил Паскаль, потупившись, но тотчас же вновь поднял глаза на старого дворецкого.
А Бинкли вдруг радостно улыбнулся. Помолчав, заявил:
– Верно, не оправдывает. Но, с другой стороны, никто из смертных в таких случаях не нуждается в оправдании, ибо ничто человеческое им не чуждо.
– Я не понимаю, почему вы поймали две рыбины, а я ни одной, – сказала Лили. Она сидела на суку, куда забралась, чтобы лучше было видно, как Чарли управлялся с удочкой. – Но, наверное, вы все делаете правильно, а я – нет. – Лили всматривалась в темные глубины реки, стараясь понять, как Чарли угадывает, куда именно надо забрасывать удочку.
– Вы никогда ничего не поймаете, если будете все время размахивать удочкой, Элизабет.
– Зовите меня Лили, ладно? Мне было бы приятно думать, что мы с вами на дружеской ноге. Увы, кроме вас, у меня тут друзей нет.
– А Паскаль не в счет? – улыбнулся Чарли.
– О нем и речи быть не может, – пробурчала Лили.
Чарли взглянул на нее с удивлением.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он называет меня Элизабет, и произносит мое имя так, словно от него его тошнит, словно само мое имя пропитано ядом. Но я считаю, что на него и яд тратить жалко…
– Мы точно говорим об одном и том же человеке? – спросил Чарли, с живейшим интересом глядя на собеседницу.
Лили безмятежно мотала босыми ногами.
– А много ли Паскалей Ламартинов вы знаете?
– Только одного. И этот Паскаль Ламартин – прекраснейший человек, уверяю вас.
– Выходит, вы его совсем не знаете, – со вздохом сообщила Лили.
– Не знаю?… Что-то не похоже, что ваш брак вершился на небесах, – с озабоченным видом произнес Чарли.
– Уж точно не на небесах. Скорее, в аду, – судорожно сглотнув, ответила Лили.
Чарли подошел к дереву и протянул ей руку.
– Давайте мне свою удочку и спускайтесь. Осторожнее, вот здесь… Похоже, вам действительно очень нужен друг.
И эти простые слова участия пробили словно плотину – слезы потоками хлынули из глаз Лили. У нее ведь никогда не было друзей, если не считать Жан-Жака и Коффи. Отец не позволял ей заводить друзей. Герцог любил повторять, что дружеские отношения – миф, что дружба может быть основана лишь на взаимной выгоде, а она, его дочь, не нуждается в чьих-либо услугах, зато титул и богатство делали ее лакомым кусочком для всякого рода проходимцев. Именно так говорил отец Лили, и поэтому ей приходилось обходиться совсем без подруг – Коффи не в счет. И вот сейчас, – когда она чувствовала себя особенно одинокой, потому что даже Коффи с ней не было, – ей предложил дружбу тот, кто совершенно в ней не нуждался. И это растрогало Лили до слез.
Тихонько всхлипывая, она осторожно спустилась с сука, на котором сидела. Чарли же, улыбнувшись ей, поднял с земли рыболовные снасти и ведерко с двумя пойманными им рыбинами, после чего сказал:
– Нам пора возвращаться. Я бы сейчас не отказался от плотного завтрака. Не могу говорить о серьезных вещах на голодный желудок.
– Но я не знаю, есть ли в доме хоть что-нибудь из еды, – сказала Лили. Мокрые туфли и чулки она прихватила с собой. – И прислуги у нас нет. Так что кто будет готовить, – понятия не имею…