Кэтрин Кингсли - Небеса любви

– Да, могу представить. Но суть в том, что вера – это не то, чему можно найти объяснение. Она или есть, или ее нет. Но если видишь руку Господа в каких-то событиях, что происходят у тебя на глазах, то поверить проще. Так вот, наблюдая рождение и смерть, я обнаружил, что таким образом можно упорядочить свое представление о мире.

– Не думаю, что мне захочется видеть роды или смерть. – Лили поморщилась. – Ни то, ни другое не кажется мне приятным для глаз.

Паскаль взглянул на жену с восхищением.

– У вас и впрямь интересные представления о жизни, – заметил он. – Вижу, нам с вами предстоит много трудиться…

– Если вы надеетесь обратить меня в свою веру, то зря теряете время, – язвительно проговорила Лили. – Падре Меллит очень старался, только ничего у него не вышло. Я своего мнения не изменю. У меня к жизни научный подход, и я не верю в то, что не имеет разумного объяснения.

Паскаль вонзил зубы в яблоко.

– Насчет научного подхода я с вами согласен, – сказал он, прожевав.

– Правда?… – удивилась Лили.

– Да, конечно. Знания и мастерство необходимы в самых различных делах. – Паскаль снова куснул яблоко. – Так вот, я… Я думаю, что наши с вами взгляды на жизнь различаются в следующем: я верю, что мы существуем на этой земле не просто в результате биологического процесса. Мы существуем благодаря биологическому процессу… в высшей степени совершенному. И наше тело – лишь временное пристанище. Тело преходяще, а мы – нет. Теперь понимаете?

Лили молча пожала плечами. Она никогда прежде не слышала, чтобы так говорили о вере, и подобные речи мужа вызывали у нее тревогу, но в то же время интриговали.

– А как насчет греха? – спросила она с лукавой улыбкой. Лили прекрасно знала, что ее муж – грешник, закоренелый к тому же, так как никогда в своих грехах не признается.

– Что насчет греха? – переспросил Паскаль. – Если вы спрашиваете о человеческих слабостях, то ответ будет один: мы все им подвержены.

– Нет-нет! – теряя терпение, воскликнула Лили. – Я имею в виду настоящий грех, тот самый, из-за которого вам век в аду гореть.

Паскаль пожевал нижнюю губу, затем скосил взгляд на жену.

– Я должен сделать признание, – сказал он. – Я не верю в ад.

– Так я и знала! – возликовала Лили. – Так можете ли вы назвать себя христианином? А в рай вы верите?

– Да, в рай верю.

– Но как можно верить в одно и не верить в другое? – спросила Лили. – Вы непоследовательны.

– Пожалуй, я мог бы объяснить свою позицию, – с улыбкой ответил Паскаль.

– Так объясните же, – сказала Лили. Ох, почему он так посмотрел на нее?! Ведь когда муж так на нее посмотрел, она не могла не подумать о том, что он представляет серьезную опасность для женских сердец. И в этом не было ничего удивительного. При его-то внешних данных! И если кому-то и стоило переживать из-за перспективы попасть в ад, то это ее негодяю мужу!

– Я верю, что Господь любит все Свои создания вне зависимости от их ошибок, – сказал Паскаль, глядя куда-то вдаль. – И поэтому Он не отправляет тех из нас, кто сбился с пути, в геенну огненную – это было бы совершенно бессмысленно. Я думаю, Он дает нам шанс возвращаться вновь и вновь, пока мы не исправимся окончательно.

– Тогда вы не можете считать себя католиком, – сказала Лили, глядя на мужа так, словно перед ней был черт с рогами. – Вы вообще христианином быть не можете! Как вас пустили в монастырь?!

Паскаль тихо засмеялся.

– С этим проблем не возникло. Может, вы и правы, считая меня никчемным католиком. Но я очень хороший садовник. К тому же хочу вам напомнить: я не был там монахом. Кроме того, Элизабет, Бог есть Бог – как бы вы на Него ни смотрели.

– Существует только одна истина, – с важным видом заявила Лили.

– Неужели?… А чем же тогда занимался Бог до того, как был составлен символ веры? Наказывал Своих тварей за пробелы в теологии?

Лили насупилась. Она никогда не думала о Боге таким образом.

– Но разве вы не должны верить в то, что Христос – Сын Божий, что он умер и смертью своей искупил наши грехи, благодаря чему мы приобрели жизнь вечную? То есть так считается, – поспешно добавила Лили.

– Да, я верю в это. Хотя не совсем так, как излагает Церковь. Как-нибудь спросите меня о первых двух Вселенских Соборах – Никейском и Константинопольском. Они проливают интересный свет на некоторые теологические доктрины.

Лили закатила глаза.

– Никейский Собор состоялся в 325 году, а Константинопольский – в 381. И Константинопольский Собор был созван специально для того, чтобы покончить с доставляющими неприятности еретиками вроде вас.

– Да, так считается. Но моя версия того, что на самом деле происходило на обоих этих Соборах, сильно отличается от той, которой потчевали вас. Церковь порой передергивает факты ради собственной выгоды. А вас, Элизабет, так закормили теологией, что хватит на всю жизнь. Потому я не могу вас осуждать.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – ехидно заметила Лили. – Что же все-таки происходит с нехристианами, если Господь не поленился послать нам Христа со Словом Божьим?

– Я думал, что ответил на ваш вопрос. Рай остается раем, Элизабет, верите вы в него или нет. Неужели вы считаете, что Господь может отвергнуть Им же созданных тварей только потому, что они не являются адептами какой-то определенной религии? Есть ли в этом смысл?

У Лили не было ответа на этот вопрос.

– И все же я считаю вас еретиком, – заявила она.

– А вы – атеистка. Мы составляем прекрасную пару, не находите? Как вы думаете, какого мнения о нас был бы падре Меллит? Скорее всего, он бы очень пожалел о том, что не может вернуть испанскую инквизицию.

Лили ухмыльнулась.

– Он и есть испанская инквизиция!

– Я тоже так думаю. Впрочем, не важно. Падре Меллит больше не имеет отношения к вашей жизни.

«Зато ты имеешь, – подумала Лили. – И мне хотелось бы знать, что из этого получится».

Когда впереди показались скалистые отроги из белого известняка, Лили поняла, что они уже близки к цели, и затаила дыхание.

И действительно, вскоре они приблизились к повороту, за которым открывался вид на поместье Сен-Симон, которое Лили любила больше, чем Сазерби-Парк или любое из отцовских имений (включая и те, что принадлежали ей, вернее – ее мужу, как это ни печально). В Сен-Симоне было нечто такое – несмотря на его запущенность, – что находило горячий отклик в ее душе, а чувства, которые она испытывала к этим местам, были сродни тем, которые мать может испытывать к своему младенцу. Поместье нуждалось в защите, в надлежащем уходе, но главное – в любви. Конечно, ее сводный брат не был беспомощным младенцем, но Лили относилась к нему именно как к младенцу.

Маленькая речка Сер (приток гораздо более полноводной реки Дордонь), по мосту через которую они только что проехали, таинственно поблескивала, и Лили, глядя в ее воды, радостно улыбалась.

– Смотрите, смотрите туда! – воскликнула она, дергая Паскаля за рукав. И указала рукой наверх.

Шато де Сен-Симон – древний замок – был построен предками Жан-Жака на вершине холма, и казалось, что прямоугольные башни и островерхие крыши замка, упирались прямо в закатное небо.

Паскаль остановил лошадь и, задрав голову, посмотрел на замок. Он тотчас узнал серый и желтый известняк, послуживший материалом для строителей, оценил изящество зубчатых стен и башенок, формой напоминавших перечницы, затем перевел взгляд на холмы, склоны которых были засажены лозой. Но виноградники эти вовсе не выглядели здоровыми и сильными. Паскаль закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь прочувствовать место. Сен-Симон произвел на него неожиданно сильное впечатление, а от красоты замка дух захватило. Но куда важнее земля, а она явно была больна, и это обстоятельство показалось Паскалю довольно странным – ведь все прочие земли, через которые они проезжали, выглядели вполне здоровыми. Так отчего же тут земля бесплодна?

Прищурившись, Паскаль вновь окинул взглядом холмы с виноградниками и соседние земли. Он не заметил каких-то явных различий в топографии; возможно, здесь был какой-то особенный микроклимат, но ничего определенного нельзя было сказать, пока он тщательно все не изучил.

– Сразу же отведете меня к вашему брату, – сказал Паскаль, обернувшись к жене. – Тут предстоит много работы.

Стоя у окна, Жан-Жак с удивлением смотрел на замковый двор, куда только что по перекидному мосту въехал экипаж. С тех пор, как три года назад он перебрался из Парижа в эту глушь, к нему мало кто заглядывал – и слух о том, что у него кончились деньги, быстро разнеслись по столице. А где нет денег, там и веселья нет – эта истина в столице известна всякому.