Она вдруг засмеялась. Искренне и заразительно. Уткнулась ему в плечо, вздрагивая всем телом и не в силах унять необъяснимый приступ веселья. А потом неожиданно потянулась выше, поцеловала его в губы. Улыбнулась так тепло и ласково, будто он только что пообещал ей что-то на редкость приятное.
- Ты невозможный человек!
- Я хочу о тебе позаботиться. По-настоящему позаботиться, а не заниматься ерундой, - ещё раз попробовал он объяснить, надеясь разобраться хотя бы с одним моментом.
- Хорошо, - неожиданно согласилась Соня. – Только ты можешь думать обо мне в это время? Не о солидности затрат, не о том, чему бы порадовались твои… предыдущие женщины, а обо мне?
И вот как её понимать? Он ведь и так только о ней в последнее время и думает! Настолько в голове засела, что это уже ненормально! И всё равно – всё не так. Он что, должен быть волшебником? Мысли читать?
Пытаться выяснить конкретные запросы не имело смысла. Разговор бы просто пошёл по второму кругу, а он уже наслушался про цветочки и прочее.
Глеб задумался. Попытался вспомнить, как увивался за своей Ингой друг. На его ведь глазах всё происходило. Но мелочи, которые в его представлении никогда не были значимыми, не отложились в памяти. Кажется, букеты там были… И концерты-театры…
Глеб невольно скривился. Его театралом нельзя было назвать даже с натяжкой. Он попробовал представить себя в роли галантного кавалера, но ничего не вышло. Чёрт, да от него будет за километр нести лицемерием, если даже он постарается. Это не дело. Да и Соня почувствует фальшь.
Ничего толкового не приходило в голову. Деньги и сила – главные ресурсы, на которые он привык опираться, сейчас оказались бесполезны. Глеб чувствовал себя загнанным в тупик.
Не то чтобы ему было так уж важно ублажить девчонку, но… удержать было важно. И гадкая мысль о том, что если он так и не разгадает её заскоков, то скоро рядом с его девочкой вновь засветится какой-нибудь «Маркуша», которого она вполне может посчитать более подходящим партнёром, не давала покоя.
После ужина Глеб улучил момент, когда Соня была занята домашними делами, и он мог застать мать одну.
Та по своему обыкновению возилась в зимнем саду. Глеб остановился рядом, без всякого интереса взглянул на какие-то гранулы, которые матушка сосредоточенно смешивала с водой, тщательно отмеряя пропорции.
- Не загораживай мне свет, - не поднимая головы, проворчала Валентина Григорьевна. – Не видишь, я спатифиллумы подкармливаю.
Он отступил на пару шагов, остановился с другой стороны. Обычно несвойственная ему неуверенность мешала начать разговор.
- Ты что-то хотел? – снова нарушила молчание мать. – Не стой столбом.
- Мам, почему ты когда-то не захотела жить с моим отцом? – выпалил Глеб, поняв, что не сумеет сформулировать это как-нибудь деликатнее.
Его любопытство к собственному происхождению иссякло как-то само собой ещё когда он был подростком. Тогда мать считала, что он ещё слишком мал, чтобы вдаваться в подробности. Потом вроде бы хотела рассказать, но Глебу уже не было интересно.
У них с матерью всегда хорошо складывались отношения, и ему хватало такой семьи. А о чём шушукаются люди за спиной, его по мере взросления волновало всё меньше.
Но вот сейчас захотелось узнать. Разобраться.
К счастью, Валентина Григорьевна умела не задавать лишних вопросов. И сейчас не стала. Бережно отодвинула свои пакетики и леечки, отряхнула руки и только тогда перевела взгляд на сына. Задумчиво, мечтательно улыбнулась, словно сейчас видела перед собой кого-то другого.
- Он был из тех, кого называют «рубаха-парень». Открытый, весёлый, душа любой компании. Как ухаживал, фильм можно было снимать. Один раз залез ко мне на балкон с гитарой, представляешь? Мы тогда на втором этаже жили, я была в жутком восторге!
- Что за бред… - невольно вырвалось у Глеба. – Извини, мам. Это я о своём.
Валентина Григорьевна усмехнулась без тени обиды.
- У нас всё было очень красиво. Цветы, костры и песни, прогулки под звёздами, встречи рассвета у реки… Он любил красивые жесты. Мог влезть в холодную воду, чтобы достать для меня кувшинку; если я хотела яблоко или грушу, обязательно залезал на дерево, чтобы выбрать самое красивое…
Глеб поморщился. Ничего толкового. Неужели на подобные представления действительно можно вестись? Неужели его Соня поведётся, если кто-то... Да нет, их истории вообще не похожи. Зря только начал спрашивать, сравнивать.
- Все восхищались и завидовали, - продолжала мать. - Почти год я жила, как в сказке. В девятнадцать лет так казалось.
- А потом?
- А потом устала. От бесконечных костров и посиделок с гитарами, от бесчисленных друзей, которые круглыми сутками толкались у него дома. Когда мы съехались, это оказалось совсем не так весело. Мы ни одних выходных не проводили вдвоём! А деньги! Всё, что он зарабатывал, улетало в первые же три-четыре дня. Остальное время мы справлялись на мою стипендию, но и ту он порывался спустить на гулянки. На любые мои возражения, на предложения хоть когда-нибудь просто побыть наедине ответ был один: «Валюш, тебе не идут капризы. Всё же хорошо, чего ты?»
Валентина Григорьевна повысила голос, будто спорила с невидимым собеседником. В голосе прорезалась совершенно нехарактерная для его матери обида.
- Он меня не слышал, не воспринимал ничего, что выходило за рамки его интересов! Когда я забеременела, стало совсем тяжело. Я никогда не высыпалась, уставала и большую часть времени хотела лишь тишины и покоя, но дома ничего не менялось. Я поняла, что жить в таких условиях с маленьким ребёнком просто невозможно.
- И ты сбежала?
- Да. Именно сбежала, не оставив даже нового адреса. Казалось, если рвать, то раз и навсегда.
- И потом никогда не жалела?
Нет, жалеть там явно было не о чем, но всё же желание разобраться в движениях женской души заставило уточнить.
Мать неопределённо пожала плечами.
- Не знаю. Как когда. Временами думала, что всё сделала правильно, а временами… Однажды я съездила туда, где мы с ним жили. Тебе пора было идти в первый класс, и я подумала, было бы хорошо, если бы на линейку тебя привели оба родителя. Но не вышло. Соседи рассказали, что через год после нашего расставания он женился, ещё через три месяца развёлся, а потом уехал искать счастья в Америку. Насколько я знаю от общих знакомых, он стал там художником. Не из знаменитых, но достаточно востребованным, чтобы зарабатывать на жизнь любимым делом. Связаться я больше не пыталась: не сложилось – значит, не сложилось.
Она замолчала. Глеб машинально кивнул, отвечая скорее собственным мыслям.
Честно говоря, он ожидал услышать что-то другое. Сам не знал, что, но точно не всё вот это. Наверное, ожидал, что у него окажется больше общего с отцом. Должна же как-то родная кровь сказаться?! Рассчитывал на готовом примере понять что-нибудь… что-нибудь полезное. А понял лишь то, что мать в своё время поступила разумно и правильно, и он ей может только поаплодировать. Ну и ещё то, что «меня не понимают» - похоже, всеобщая женская песня. Вот что мешает признать, что сама сглупила с самого начала? Это матери. А Соне начать изъясняться конкретнее.
Глеб уже собирался пожелать матушке доброй ночи и отправиться к себе, когда она снова заговорила – словно между делом, попутно вернувшись к своим растениям.
- В юности первая влюблённость редко бывает удачной. В то время живёшь яркими впечатлениями и совсем не думаешь, что жизнь не может быть нескончаемым праздником, и важно не только удивлять друг друга, но и находить совсем обыденные занятия, которые нравятся обоим. Если этого нет, никакие фейерверки не помогут.
Глеб задумался. Ну надо же, и удивлять, и в быту развлекать. Не много пожеланий, нет? Интересно, у его Сони тоже такие запросы?
И всё же он не мог не признать, что что-то в этом есть. К тому же мысли о повседневности по крайней мере не вгоняли в ступор, в отличие от попыток придумать, чем особенным можно порадовать девочку. Уж приятные общие занятия для них найдутся. Одно так точно!
Впрочем, если вспомнить, они ведь однажды гуляли по саду, и Соне понравилось. И шашлыки с Ветровыми. Никто ведь не мешает повторить отдых на природе и без гостей. Да, в самом деле, будет неплохо проводить с ней больше времени.