Вот, кажется, и все, дорогие мои.
Хотя нет, нет! Мы же вам не рассказали о Kaтином синем платье!
В Государственном Историческом музее, который покамест еще помещается в Москве аккурат на краю Красной площади, там, где, чуть пожелают какие бы то ни было высшие силы устроить для граждан военный парад, именно там, под окном, танки въезжают на площадь – справа от Музея, меж Музеем и Кремлевской стеною, в которой когда-то, во времена нашей юности, помещался общественный туалет для людей, стоящих в очереди в Мавзолей, там, в обычном зале Музея, внутри вертикального стеклянного ящика, словно бы внутри скромного саркофага, вывешено Катино платье, выстиранное, вычищенное, починенное, отреставрированное, снабженное пусть и не теми, настоящими, Катиными, серебряными и золотыми, но все-таки бронзовыми и мельхиоровыми пуговицами под золото и серебро, и написано и на самом стекле, и внизу на табличке, что, дескать, золотые и серебряные это пуговицы, так и пусть, Бог с ними, с музейщиками, у них своя работа, не правда ли? Главное, что платье это – то самое, и висит оно не на плечиках, а на полихлорвиниловом полуманекене с выделкой под кожу – на белом, с чуть розоватым оттенком, ну, точно такого цвета, какою была кожа нашей Кати в ее молодости. Кати! Кати! Кати! И написано и на стекле саркофага, и на табличке внизу, что вот это – типичное дворянское платье середины XIX века: «Амазонка» женская. Россия». Катя надевала его не каждый день – как вы знаете, до всех событий того страшного и прекрасного дня, до того случая в усадьбе всего лишь один раз, а в тот день, когда встречали они с Красиным приехавшего Хермана и вымокли под страшным ливнем, и потом… и потом… и потом они с Красиным так любили друг друга… – второй и последний раз надевала Катя свое синее платье, а уж про Женщину в доме под огромным дубом вообще ничего мы не знаем и не смеем сказать, а про Настоятельницу Высокоборисовского женского Богоявленского монастыря возле села Кутье-Борисово Преподобную Екатерину точно можем засвидетельствовать, что ни разу! ни разу не надевала она синего платья, но хранила в сундуке до самого своего успения, случившегося в десять часов утра шестнадцатого августа тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда все монашки монастыря были изнасилованы и потом приколоты штыками или застрелeны красногвардейцами. Место общего погребения всех насельниц неизвестно. Зато достоверно известно, что тело Настоятельницы в той общей могиле отсутствует, хотя Преподобная Екатерина первою, впереди своих монахинь вышла к ломаемым монастырским воротам и первою прямо в сердце была заколота первым же ворвавшимся в монастырь революционным солдатом – в серой папахе с полоскою красной материи на тулье. И каким чудом Господним попало Катино платье в Исторический музей почти не рваным и годным к восстановлению – поистине Бог весть. И мы иногда, кстати тут признаться, дорогие мои, приходим в Музей к саркофагу с Катиным платьем, словно к самой дорогой для нас могиле, и тогда Катя, нам кажется, встает от далеких и потаенных мощей своих, словно бы оживает, и мы, делая вид, что сморкаемся в грязный скомканный носовой платок, утираем этим же платком сами собою катящиеся слезы и улыбаемся Кате в ответ на ее сияющую прищуристую улыбку, и заставляем себя думать, что, может быть, нам все-таки еще стоит жить хотя бы для того, чтобы – пока остаются силы вставать с постели и, тяжело опираясь на палку, выползать из дома, как из норы – жить, чтобы приезжать сюда и улыбаться Кате.