- И что же стало с твоей любовью? – спросила я, продолжая тешить мамины иллюзии о великой дружбе между нами. – Не могла же ты просто взять и перестать любить своего Стаса просто потому, что вам не суждено быть вместе.


- Я очень страдала, - призналась мама. – Целых два года хранила свою любовь в тайне, только лучшая подруга знала о моих чувствах к Стасу. Я представляла, как на выпускном подойду к нему и отдам тетрадь со своими стихами – тогда я немного сочиняла, правда, получалось довольно примитивно. Но, разумеется, мой план не удался. Весь выпускной Стас танцевал со своей девушкой, и они не замечали ничего вокруг…


Моя мама писала стихи. Любила кого-то до папы. И сейчас пыталась доказать, что любить кого-то в шестнадцать лет вовсе не такой большой грех, как всегда утверждал папа. Интересно, что бы она сказала, выложи я ей все, как есть? Про Алису, про Катю, про мои собственные чувства?


- Ты ошиблась, мам, - сказала я, вставая из-за стола. – У меня нет никакого мальчика. И мне совершенно не знакомы все те переживания, которые ты сейчас описываешь.


- Но как же…


- А тройки у меня в дневнике потому, что нагрузка большая. Не справляемся мы совсем, задают много. Можно, я пойду? Надо на ночь еще раз физику прочитать.


- Да, конечно, - мама выглядела недоуменной, но задерживать меня не стала.


Итак, нагло врать в глаза оказалось вовсе не таким уж и сложным делом. Да и Господь, наверное, уже давно махнул на меня рукой – больше никаких знаков в виде разбитых игрушек, призывающих меня одуматься, я не замечала. Или Он был согласен закрыть глаза на более мелкие грехи, чтобы не случилось одного большого? Я лгала всем – Алисе, родителям, даже Соне. Особенно стыдно было перед сестрой, ведь она, невинная душа, искренне верила, что я сижу над учебниками, и старалась вести себя потише, а я в это время просто сидела и смотрела в одну точку. Ложь опутала меня толстыми нитями, и я увязала в ней все больше, скрывая ото всех свои истинные мысли и чувства. Вот только пряча все это от других, я делала их еще ближе к себе, а душе не соврешь, она все видит, и у нее к тебе все новые и новые вопросы…


Но тот «кухонный» разговор с мамой подкинул мне небольшую идею насчет того, как мне можно хотя бы немного облегчить свои страдания. Если я не могу сказать Алисе о том, что на самом деле думаю, то кто мешает мне об этом написать? И пусть я никогда не решусь отдать это письмо адресату, пусть Алиса его никогда не прочитает и будет вечно меня ненавидеть, я поговорю с ней, скажу все то, о чем с каждым днем все трудней молчать.


Выскользнуть на кухню ночью было проще простого – Соня, уморившись за день, спала без задних ног, и не проснулась бы, наверное, даже начнись Страшный Суд. Свет включать я не стала на тот случай, если кому-то из домочадцев вдруг приспичит в туалет, а позаимствовала из красного угла пару восковых свечей. Буду как летописец Нестор…


Сначала у меня никак не получалось начать, но потом слова будто полились прямо из сердца и рука стала не поспевать за мыслью. Лишь поставив последнюю точку, я поняла, что плачу, слезы текли по щекам и кое-где попали на бумагу, от чего чернила слегка расплылись. Но тем ценнее были эти листы, покрытые моим торопливым почерком… Они останутся со мной навсегда и будут хранить тайну, пока я сама не захочу с ней расстаться – так я думала, перелистывая свои откровения.


"Друг мой Алиса, - так начиналось письмо, - ты никогда не прочтешь этих слов, а, значит, никогда не узнаешь правду. Впрочем, ложь не только мое нынешнее к тебе отношение, из лжи состоит вся моя жизнь. Родители врут окружающим, нам с сестрой и друг другу, что у них идеальный православный брак, хотя на деле мама уже дет пять как недовольно хмурится, когда отец начинает читать свои проповеди о христианской морали. Мы с Соней тоже постоянно недоговариваем или откровенно обманываем, и даже в храме, казалось бы, единственном месте, где не должно быть лжи, даже там сталкиваешься с темными делами, которые, разумеется, тщательно скрываются от глаз простых прихожан. И все постоянно закрывают глаза на чужую ложь, пока она их не касается, пока еще можно жить, думая, что знаешь об этой жизни все. А ведь это не так, совсем не так! Я сама заблуждалась, думая, что существуют только праведники и грешники, что ты либо ведешь праведную жизнь, либо погряз во грехе и нуждаешься в помощи. Сейчас я сама совершаю грех за грехом, сознательно, но не прошу помощи у Господа, потому что верю в правильность своих действий. Я ведь люблю тебя, Алиса, люблю всей душой и, наверное, полюбила с первого же дня твоего появления в нашем классе. Это самая невозможная любовь, которую только можно себе представить, потому что мои чувства были изначально обречены. Нет, не подумай, я больше не считаю, что они оскорбляют Господа, хоть осознание этого и далось мне нелегко. Бог показал наглядно, почему всякая любовь – это Его дар, и теперь я точно знаю, что долгие годы ошибалась, повторяя за родителями и священниками слова, которых Иисус никогда не говорил своим ученикам. Грех однополых отношений придумали люди. И пусть я буду одна во всем приходе, во всем городе, во всей стране или даже во всем мире, кто так считает. Главное, что я больше не в стаде и сама отвечаю за себя. Конечно, не стоит ожидать от меня, что я пойду на улицы и буду проповедовать, подобно апостолам – я и с одним собеседником не способна отстоять свою позицию, - но я правда буду стараться, обещаю.


Должно быть, ты еще не поняла, почему я говорю о своей любви, а на деле веду себя так, как будто презираю тебя. Все просто – это крест, который я добровольно возложила на себя, чтобы ты больше не страдала. Катя сделала твою жизнь адом, разрешив тебе собой увлечься, я не повторю ее ошибок. Ты слишком сильно настрадалась, и я хочу, чтобы ты наконец-то получила возможность жить нормально. И пусть мое сердце разрывается всякий раз, когда ты смеешься над глупыми пошлыми шутками Соколова, Коля тебе подходит куда больше, чем я. Хотя бы потому, что он мальчик… Ты и сама уже можешь заметить, что одноклассники перестали смеяться над вами, и слово Голиковой больше не воспринимается ими за святую истину. Через месяц-полтора все забудут, что называли вас с Аней лесбиянками, у тебя появятся новые подруги… А я буду тихонько наблюдать за твоей жизнью со стороны и стараться всему этому радоваться, хотя, признаюсь, это будет непросто. Храни тебя Бог, любимая, и пусть даже ты некрещеная, я все равно буду за тебя молиться. Навеки твоя Таня".


***


Я закончила свое письмо глубоко за полночь, поэтому утром чувствовала себя жутко не выспавшейся. Мама приучала нас с Соней собирать вещи с вечера, чтобы не тратить на это время, которое можно посвятить молитве, но последнее время я забывала даже помолиться перед сном, не то что учебники собрать. На письменном столе царила полный хаос, но мне уже было некогда разбираться, что из всей этой кучи мне понадобится на занятиях, поэтому просто одним движением сгребла все в рюкзак и начала одеваться.


Погода была просто кошмарной. Осень, похоже, решила все-таки уступить место зиме, но делала она это так неохотно, что особой разницы не чувствовалось – все та же грязь и те же лужи, что и в начале сентября, только по утрам все это покрывалось ледяной коркой. Соня недовольно сопела, шагая рядом – из-за меня мы опаздывали к первому уроку, - но вслух ничего не сказала, только буркнула «угу» на мое рассеянное пожелание удачи и скрылась за дверью своего класса.


Первой у нас была литература. Нужно было, кажется, законспектировать критическую статью или еще что-то в таком духе – честно говоря, я никак не могла вспомнить. Голова просто раскалывалась, и непонятно, то ли я так ужасно не выспалась, то ли «первый снег» в виде ледяного дождя так повлиял на мое давление… В общем, на уроке сидела вовсе не я, а мое ссутулившееся бренное тело, больше всего на свете желающее оказаться в каком-нибудь удаленном уголке космоса, где нет людей, школы, уроков и произведений великих русских классиков.


Я далеко не сразу сообразила, что за листы засунуты в тетрадку с конспектом, а, когда поняла, что это мое письмо Алисе, то у меня похолодели руки. Чтобы наверняка убедиться в том, что я действительно совершила такую глупость, я бегло пробежалась по тексту, но это действительно были мои излияния, а не, скажем, черновики прошлого сочинения по литературе. Ну да, все правильно, я оставила письмо на столе, когда ложилась спать, а утром, собирая сумку, не обратила на него внимания…