— Поступим так: я все-таки слуга своего государя, а не его высочества, я снимаю с вас все обвинения, вас больше не будут разыскивать, и вот это, — он кинул на стол фальшивые документы, — вам больше не нужно. А вот знакомую вашу, Настю, по-прежнему будут разыскивать, мы изменим только легенду, разыскиваться будет не воровка, а пропавшая без вести.
— Я не знаю, как вас благодарить.
— Ступайте, мсье Тулье, считайте, что мы с вами в расчете. Признаться, не люблю ходить в должниках.
Спустя полтора часа Аника уже ехал в дилижансе по направлению к Кунгуру. Пейзаж за окном был однообразно сер. Конец лета в северной части империи не был красочным. Редкие села были так далеко друг от друга, что ехать от одного до другого порой приходилось с утра и до глубокого вечера. Аника почти дремал, когда дилижанс остановился на ночь в маленькой придорожной харчевне. Ямщик уверил, что на верхнем этаже есть комнаты для ночлега, а ехать ночью опасно. Путников встречал улыбчивый юноша:
— Прошу проходить. Ужин будет подан тотчас.
Аника с остальными прошел внутрь. Приятный запах жаркого на вертеле, свежей зелени и еще чего-то невообразимо душистого, легкого моментально пробудил в нем зверский аппетит. Встретивший их юноша подал горячую похлебку и мясо с овощами и зеленью. Аника повернулся, чтобы заказать вина, взгляд его упал на стену. Со стены на него смотрела Настя. Аника поперхнулся от неожиданности — портрет был таким точным, так глубоко передавал чувства и настроение, что сомнений не оставалось — это точно была она. Аника позвал юношу:
— Любезный, чей это портрет?
Юноша сокрушенно вздохнул:
— Одной монахини она у нас останавливалась на пару дней.
— Монахини?
— Она просто святая. Матушка моя была больна смертельно, мы уж и батюшку привезли её соборовать, да только не пришлось, она помолилась и матушка поправилась, а через два дня была уже на ногах.
— Странно, она очень похожа на одну девушку, которую я ищу, но она не была монашкой.
— Ну, она была не совсем монашкой — послушницей, она необыкновенная.
— А как её звали?
— Сестра Анастасия.
Сердце Аники забилось чаще. Анастасия. Настя. Сомнений больше не было, это точно была она. Но почему она стала послушницей? Он обернулся к юноше:
— Давно ли это случилось?
— Три дня назад я отвез её в Кунгур и посадил в почтовую карету до Екатеринбурга. Я оплатил дорогу, хотел в благодарность дать ей немного денег, но она наотрез отказалась.
— Отказалась?
— Говорю вам, она точно святая! У неё ведь совсем нет денег, а она отказывается. Доброты такой не видел от роду. А глаза! Видели бы вы, господин, её глаза! Я бы женился на ней, не будь она монашкой — ни за что бы не отпустил от себя.
— Да, — Аника покачал головой, сжав губы, — я тебя понимаю. Комната, где она ночевала свободна?
— Да, сударь, но…
— Отведи меня туда. Я дождусь утра в ней. И принеси мне туда еду и вино.
Лунный свет мягко падал на пол комнаты, в которую поднялся Аника. Он лег на кровать, в которой еще несколько дней назад спала его любимая. Казалось, подушка еще хранила запах её волос. Он вспомнил глаза Насти на портрете. Сколько грусти во взгляде. Каким он был идиотом, как он мог быть так холоден и жесток с ней. Она в опасности и возможно ему никогда не суждено больше увидеть её. Глаза закрывались, и во сне он видел Настю, держащую образ, светившийся необыкновенным светом, улыбающийся лик Божьей матери…
Акакий Петрович нервно курил в кресле. Жена открыла окно:
— Душа моя, малышке не стоит дышать дымом, у неё слабые легкие.
— Так вели няньке, чтобы шла с ней погулять, лапуля, я весь в нетерпении.
— Запаздывает твой художник.
— Придет, куда денется. Этих оборванцев пруд пруди, они за червонец готовы на все, а уж на те деньги, что я плачу, он полгода будет жить.
Раздался стук в дверь, вошедший лакей доложил:
— Господин Пехтерев прибыли.
— Зови! — Акакий Петрович потирал руки, — посмотрим, посмотрим…
Долговязый щуплый парнишка проскользнул в комнату, он достал из сумки образ и протянул Акакию Петровичу:
— Вот, извольте — с все по вашему заказу. Писано на вашей иконе — ни один знаток не подкопается.
— Смотри-ка ты, и краску истер, будто старинная. Мастер ты, однако!
— Извольте-с вознаградить за труды.
— Вот, — Акакий Петрович протянул деньги, — вторую половину получишь завтра, когда я твою мазню знатоку покажу. Если и он не усомнится — будет тебе и награда сверху.
Парень откланялся и вышел. Акакий Петрович подпрыгнул, словно мячик и обнял за довольно упитанную таллию жену:
— Голова ты у меня, душечка! Это ж надо, такое хитрое жульство придумала.
— Да уж, где тебе, ты бы до сих пор за этим циркачом гонялся.
— Лука в Тобольске их ждет, теперь главное, чтобы они настоящую икону на место не вернули — откроется тогда наша интрига. Нет! Ну, как ты ловко придумала, — написать эту икону на другой такой же старой. Ведь не подкопаешься. Повезу её в галерею немедленно, покажу Пуховскому, если он не засомневается, то и его высочество тоже.
Да! — Он снял с пальца перстень и протянул супруге, — отнеси батюшке, что икону для образца давал, поблагодари, как следует. — Он надел сюртук и вышел за дверь. Его супруга, накинув шаль, поспешила в церковь.
Вернувшись, она села с вязаньем у окна, высматривая коляску мужа. Часы шли, а его все не было. Она уже уложила спать девочку и, поцеловав её на ночь, собралась, было вернуться к вязанию, как звук подъезжающей кареты привлек её к окну. Это была дворцовая карета. Вышедшие оттуда люди были в черных плащах. В сумерках не то, что лиц, силуэты нельзя было разглядеть. Женщина кинулась в холл, дворецкий открывал двери. Мария Ивановна обалдело глазела на вошедших, ноги подкашивались в благоговейном трепете:
— Господи, Ваше Высочество!
— Без чинов, госпожа Семенова, где ваш супруг?
— Прошу вас, пройдите в гостиную, — она обернулась к лакею, — Ванька, чаю скорей подай, да коньяку принеси.
— Где ваш супруг?
— Он должен вот-вот вернуться.
Входная дверь в этот момент открылась, и сияющий Акакий Петрович влетел в холл. Увидев посетителей, он опешил, а потом, подобострастно склонившись, залебезил:
— Рад видеть вас, Ваше Высочество, в своей скромной обители…
— К делу, Семенов, где мы можем поговорить?
— Прошу, ко мне в кабинет.
Они поднялись по лестнице вверх. Марья Ивановна пила валерьянку и ждала. Вскоре послышались шаги и голоса:
— Ваше высочество, думаю, теперь вопрос вашего наместничества в царстве Польском будет решен однозначно в вашу пользу. За эту великую услугу для моей семьи я ваш вечный должник.
— Надеюсь, маркиз, чудо исцеления произойдет и ваша матушка поправится.
— Верю, что будет так, а главное — она свято верит, о силе этой иконы ходят легенды. Святой отец сказал, что она обязательно поможет.
Дай бог, Александр…
Послышался звук отъехавшей коляски. Акакий Петрович, устало улыбаясь, вошел в комнату:
— Ну, все, душечка, завтра расчет, сомнений нет никаких — Пуховский сказал: комар носа не подточит, а они с этим вельможным поляком вертели икону со всех сторон, потом завернули её как святыню и велели завтра прийти к казначею за расчетом.
— Слава богу, Акакий, я думала, что умру, когда увидела его высочество у нас дома.
— И не говори, душа моя, ведь на волоске был от крупных неприятностей, а все ты, спасительница моя, пойдем, душечка, спать пора, — он игриво ущипнул жену и потянул её в спальню.
Пыль и тусклая растительность Екатеринбурга говорили о том, что дождей в городе не было очень давно. Сухая и жаркая погода вызвала множество пожаров в округе. В воздухе был запах гари. Аника остановился в центральной городской гостинице, под своей настоящей фамилией. По пути в Екатеринбург он усиленно глядел в окна дилижанса, осматривая тракт в поисках фигуры в монашеском одеянии, но тщетно. Настя словно исчезла, испарилась. Его тоска становилась все сильнее. Дни шли один за другим, дилижансом можно было доехать только в окрестности Екатеринбурга. Далее можно было добираться только обозом, который ушел на север за день до его прибытия в город. Следующий был только через две недели. Аника не мог ждать так долго. Он с тоской и интересом рассматривал жизнь горожан и расспрашивал о ней окрестных жителей. Быть может, был какой то другой способ добраться до Тобольска. Местные помещики невеликого сословия, пропустив по рюмочке с Аникой, легко завязывавшим знакомства с кем угодно, с неохотой рассказывали о поездках на север. Мол, обозом и все тут, другое дело, что они любили порассказать о том, что почитали обязанностью каждый год, в декабре, со всем семейством отправляться из деревни, на собственных лошадях, и приезжать в Москву около Рождества, а на первой неделе поста возвращаться опять в деревню. Такие поездки им недорого стоили. Им предшествовали обычно на крестьянских лошадях длинные обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, с крупой, мукою и маслом, со всеми жизненными припасами. Каждого ожидал собственный деревянный дом, неприхотливо убранный, с широким двором и садом без дорожек, заглохшим крапивой, но где можно было, однако же, найти дюжину диких яблонь и сотню кустов малины и смородины.