Хранилось в семье смутное воспоминание об одном тайном периоде в жизни деда, Гаврилы Никитича, чреватом большими потрясениями. Но все как-то обошлось, утряслось, рассосалось благодаря мудрым стараниям его жены Анны Вениаминовны.
В семье эта тема была под запретом и никогда не обсуждалась. И вот теперь Женя решила этот запрет нарушить.
5
Не откладывая дела в долгий ящик, она поехала к бабушке.
Анна Вениаминовна единственную внучку обожала и сразу поняла, что у Жени случилось что-то серьезное.
Они сели за большой стол в сумрачной столовой, домработница Катя, тихо шаркая мягкими шлепанцами, подала обед, и Женя начала свой горестный рассказ.
Анна Вениаминовна слушала не перебивая, а когда Женя замолчала, сказала:
— Ну что ж, девочка, у тебя есть три варианта. Либо ты указываешь ему на дверь; либо ставишь перед выбором, и тогда он сам решит, уйти ему или остаться; либо, если хочешь сохранить свою семью во что бы то ни стало, делай вид, что ничего не происходит, создай в доме такую обстановку, чтобы ему хотелось туда вернуться. Это трудно, но возможно. А там уж куда кривая вывезет…
— А ты тогда какой вариант для себя выбрала? — Подперев щеку рукой, Женя внимательно смотрела на бабушку.
Анна Вениаминовна растерялась, не ожидая такого поворота в разговоре. Ни с кем и никогда она не обсуждала то давнее событие. Она взяла тонкую коричневую сигарету, вставила в длинный костяной мундштук, щелкнула зажигалкой.
Женя увидела, как мелко дрожат ее пальцы, обняла пожилую женщину и уткнулась ей сзади в плечо.
— Прости, бабуля. Но мне так тяжело сейчас. И так стыдно, будто я сделала что-то недостойное. Я даже маме ничего не сказала. Только Таньке и тебе. Помоги мне…
Анна Вениаминовна похлопала Женю по руке, затушила сигарету. Домработница Катя, скорбно покачивая головой, убирала посуду. Она помнила ту давнюю историю и дивилась, как причудливо повторяется все в жизни — опять то же самое, только теперь вот с Женькой.
И Анна Вениаминовна рассказала внучке, как много лет тому назад, когда Жениному отцу, Толеньке, не исполнилось еще и года, уехали они в далекий сибирский город, где Гаврила Никитич возглавил строительство большого металлургического завода. Единственным близким человеком рядом с ней оказалась домработница Катя, в ту пору молодая деревенская женщина, которая помогала ей вести хозяйство и нянчить Толю.
И вот однажды получила она анонимное письмо, из которого узнала то, о чем уже давно судачила вся стройка: у начальника роман с секретаршей — банальная история.
А она-то объясняла себе его постоянное отсутствие горением на работе, а почти полное охлаждение хронической усталостью.
Мир, казавшийся только что таким надежным и счастливым, обрушился, погребая ее под своими обломками. Толенька плакал, а она лежала на кровати, как мертвая, изнемогая от невыносимой боли. И, если бы не Катя, неизвестно, чем могло дело кончиться: не дала ни в Москву уехать, ни вещи Гаврилы Никитича за порог выставить. И такую в ней злость пробудила, мол, неужели позволишь вертихвостке семью свою разрушить и Толеньку без отца оставить?! Да и любила она Гаврилу Никитича, очень любила…
Анна Вениаминовна достала из рукава белоснежный платочек и промокнула глаза. А Женя с грустью подумала, что вот, видимо, не все раны лечит время, и она тоже еще долгие годы будет мучиться этой болью.
А Анна Вениаминовна продолжала между тем свое печальное повествование.
Решили они с Катей показать Гавриле Никитичу, что такое истинное счастье и почему им надо дорожить, в отличие от постыдной и мимолетной греховной связи.
И Гаврила Никитич по-прежнему приходил в уютный, спокойный и сытный дом, где его встречала улыбающаяся жена и смешно топал навстречу маленький сын, радостно гукая и пуская слюни.
А на другой чаше весов были торопливые встречи с требовательной любовницей, недовольной своим унизительным статусом, после которых оставалось легкое чувство гадливости.
Этот ли расклад сыграл свою роль, или страсть угасла так же необъяснимо, как и вспыхнула когда-то, только однажды Гаврила Никитич пришел домой с цветами, поцеловал жене руки, и Анна Вениаминовна поняла: кошмар закончился. И еще она поняла, что муж знает об их с Катей тайном сговоре и благодарен за мудрость, терпение и любовь.
Вслух они об этом не сказали друг другу ни слова.
Анна Вениаминовна замолчала, и две женщины, молодая и старая, еще какое-то время тихо сидели в сгущающихся сумерках, погруженные каждая в свои мысли и воспоминания.
И Женя решила, что и она тоже проявит мудрость, терпение и любовь и тем самым вернет Бориса и сохранит свою маленькую семью. Но не было у нее ни гукающего сына, ни верной единомышленницы Кати, да и легкомысленной любовнице Гаврилы Никитича далеко было до умной и властной подружки Бориса с загадочным именем Зульфия.
6
Зульфия Халилулина была бухгалтером, но профессию свою не любила, поэтому, наверное, и высот особых в ней не достигла, оставаясь на вторых ролях, чем, впрочем, не тяготилась, ибо сфера ее интересов лежала совсем в другой области.
Ее абсолютно не привлекала карьера, а суматошная жизнь деловой женщины казалась нелепой. Она мечтала иметь богатого мужа, красивых детей и большой дом.
А пока Зульфия жила в Кузьминках, в трехкомнатной квартире на последнем этаже обшарпанной пятиэтажки, где помимо нее обитали еще отец с матерью и средний брат с женой и двумя детьми.
Старший, Рафаэль, давно вылетел из родительского гнезда и жил у своей жены Марины, которая работала главным бухгалтером в той самой строительной фирме. Именно по ее протекции в один прекрасный день Зульфия и возникла на пороге «Нового дома».
Это было настоящее мужское царство, и появление невысокой худой девицы с бездонными черными глазами, длинными прямыми волосами цвета воронова крыла, кроваво-красным ртом и такими же яркими ногтями не осталось незамеченным. И Зульфия ловко раскинула сети с крупными ячейками, через которые должна была отсеяться не представляющая интереса мелочь.
Поначалу Бориса она в расчет не приняла, хотя тот ее своим вниманием не обошел. Но был он не в ее вкусе, да еще и женат на хозяйской дочке. Впрочем, подобными сомнениями Зульфия никогда не мучилась и последнему обстоятельству особого значения не придавала — просто лишние ненужные проблемы. А любую заинтересовавшуюся рыбку прикармливала, так, на всякий случай.
Первая обжигающая искра пробежала между ними в день рождения Марины. По этому поводу в бухгалтерии всегда устраивался шумный праздник с цветами и подношениями ото всех других подразделений. Обильный стол был накрыт весь день, а вечером оставались только избранные.
Именно к этому моменту подъезжала обычно любящая свекровь, подвозила восхитительные домашние беляши. На этот раз блюдо подхватила ловкая, услужливая Зульфия, понесла вокруг стола еще горячие ароматные с хрустящей золотой корочкой пирожки.
Борис впился крепкими зубами в пружинящее тесто, театрально закатил глаза. Струйка прозрачного сока побежала по щетинистому в угоду последней моде подбородку. Зульфия быстро поставила блюдо, взяла салфетку и заботливо промокнула лоснящуюся каплю, готовую вот-вот упасть на лацкан дорогого костюма.
Борис перехватил ее руку, той же салфеткой отер жирные от беляша губы и поцеловал тыльную сторону запястья. Зульфия мягко улыбнулась. Гости весело шумели. Разыгранную как по нотам сценку заметила только мать, Наиля Зуфаровна.
Рыбка заглотила наживку. Осталось только мастерски подсечь, чтобы не сорвалась с крючка, и бери ее голыми руками! Зульфия правила любовной игры знала на «отлично», и Борис все глубже увязал в этом сладостном болоте, пребывая в полной и абсолютной уверенности, что это именно он столь удачно штурмует данную крепость и та шаг за шагом сдается на милость победителя.
Но до полной победы дело никак не доходило, и это еще больше распаляло его страсть.
Тем временем Борис возглавил дочернюю фирму, которая занималась строительством коттеджей, и Зульфию взял с собой на новое место. Теперь они были практически неразлучны.
Он перестал завтракать дома, потому что утренним кофе с неизменными тостами, яйцом, маслом и сыром кормила его Зульфия. Она заботилась о его обеде, а он — о ее ужине, как правило, в каком-нибудь маленьком ресторане, где под тихую музыку он рассказывал ей о себе, любимом. Никто и никогда не слушал его с таким вниманием. Это льстило, возвышало в собственных глазах.