Леопольд Захер-Мазох - Нерон в Кринолине

— Простите, что я не говорю вам о любви, мадам, что я прошу вас незамедлительно отпустить меня. Вы бросили вызов моей отваге и таким образом вынудили предстать перед вами, однако любить вас я не могу. Мое признание должно казаться вам оскорбительным, потому что я по-прежнему вас не знаю, потому что еще даже не видел вашего лица.

— Вы можете его увидеть.

— Нет, боже упаси!

В ответ дама озорно расхохоталась и скинула маску. Ему открылось незнакомое, но прелестное личико, пара больших темных глаз в томительном ожидании остановилась на Мировиче, алые губы так взывали о поцелуе.

— Ну, я вам не нравлюсь?

Мирович бросился к ногам очаровательной женщины.

— Смейтесь надо мною, мадам, вы заслуживаете того, чтобы боготворить вас, чтобы ради вас погибнуть, но мое сердце не позволяет мне любить вас, а моя честь — вас обманывать.

— Вы уже кого-то любите! — разочарованно воскликнула красавица.

— Да, мадам, — ответил Мирович, поднимаясь.

— Значит, есть другая?

— Да, есть другая.

— Но ведь мне говорили… — пробормотала дама.

— Что именно, мадам?

— Что вы ни с кем не связаны узами любви, что у вас никогда не было любовной связи.

— Вам говорили правду.

— Как мне понимать это?

— О мадам, вы прекрасны, вы благородны, если вы полюбите, то полюбите счастливо. Разве вы в состоянии понять такую любовь, как моя, любовь без счастья, без надежды, любовь, которая приходит в ужас от себя самой?

— Я понимаю вас, вы любите женщину, которая кажется недостижимой. Глупое дитя, кто вам сказал, что для любви это недостижимо. Если только, конечно, не иметь в виду любовь к Казанской богоматери.

— Речь о чем-то почти таком и идет, мадам.

— Вы любите?.. — радостно воскликнула дама.

— Мою императрицу! Подданный — свою монархиню, раб — свою госпожу!

В этот момент занавес, сверху донизу прикрывавший окно покоя, зашевелился.

— Конечно, мало шансов на успех, — промолвила дама, — но у меня доброе сердце и я хочу вам помочь, насколько это в моих силах. Есть у меня одна подруга, Мирович, внешне очень похожая на императрицу…

— Нет, мадам, вы не понимаете меня. Умоляю, отпустите меня, — воскликнул Мирович.

— Да вы только взгляните на нее, она совершенно в вашем вкусе. Впрочем, вот она.

Занавес раздвинулся и высокая, с пышными формами женщина, в платье из тяжелого голубого шелка, модный четырехугольный вырез которого приоткрывал роскошную грудь, и в черной бархатной маске на лице подошла к обомлевшему офицеру. Одного ее кивка оказалось достаточно, чтобы ее подруга исчезла, она, подойдя к дивану, жестом руки пригласила Мировича присесть рядом с ней.

У молодого офицера упало сердце. Весь внешний вид этой женщины излучал сладострастие, которое пьянило его, величием дышало все ее существо, совершенно подчиняя его. Скрестив руки на груди, она некоторое время внимательно смотрела на него, потом рассмеялась и голосом, от которого весь он затрепетал, спросила:

— Ты сможешь полюбить меня, Мирович?

— Нет.

Она опять засмеялась.

— Стало быть, ты любишь свою императрицу?

— Я люблю ее и люблю так страстно, так безумно, что даме вашего положения этого не понять, — воскликнул Мирович.

— Почему же не понять?

Мирович вскочил с дивана и принялся беспокойно расхаживать по комнате из конца в конец.

— Успокойтесь, пожалуйста. Поговаривают, что императрица весьма влюбчива и лакома до галантных приключений. Не исключено, что вы удостоитесь ее милости.

Мирович остановился и почти испуганно посмотрел на пышную красавицу.

— Я полагаю, вы не испугались бы собственного счастья?

Мирович отступил на несколько шагов, у него даже губы побледнели, он задрожал как осиновый лист. Теперь он узнал этот сладострастный голос, он как подкошенный рухнул на колени, склонившись лицом до земли.

— Так у тебя хватит смелости любить свою императрицу? — воскликнула она и сорвала маску. Перед ним властно, во всей своей пленительной красоте стояла Екатерина Вторая.

— Иди сюда! — она подняла его. — Ты принадлежишь мне. Я хочу тебя. — Пышные руки деспотини обвили его и привлекли к страстно вздымающейся груди. Мирович дрожал как в лихорадке.

Екатерина Вторая нетерпеливо топнула ногой.

— Смелее, Мирович, ты должен меня любить, я хочу этого. Ты мой раб, sans phrase.[15] Бывают часы, когда я становлюсь ребенком, и тогда мне нужны игрушки. Иди сюда, я хочу поиграть тобой.

Это переполнило чашу.

Мирович выхватил шпагу из ножен и бросил на пол, а затем заключил царицу в страстные объятия. Она прижалась к его груди, ее губы буквально высасывали из него душу, ее руки так взъерошили ему локоны, что пудра с них легким инеем осыпалась на плечи.

— Я люблю тебя, — шептала императрица, — я хочу сделать тебя счастливым, если у тебя хватит мужества, если ты сможешь сохранить тайну. Никто не должен догадаться, что я принадлежу тебе. Здесь в Гатчинском дворце, в павильоне княгини Дашковой, ты сможешь отныне видеть меня каждый вечер. Но настанет время, когда моя любовь возвысит тебя над всеми. Твоя судьба в моих руках. Будь отважен, будь осмотрителен и люби меня. Мне так приятно быть любимой.

Екатерина Вторая и княгиня Дашкова сидели в Гатчинском павильоне и вели доверительный разговор. Царица прибыла верхом, на ней были высокие мужские сапоги из сафьяна, какие по всей стране обыкновенно носят жены русских крестьян и купцов, темный мужской сюртук, какие носили модницы того времени, и маленькая треуголка с раскачивающимся белым пером. Она нетерпеливо похлопывала себя нагайкой по каблуку сапога, то и дело вставала и с явным неудовольствием снова опускалась на мягкие подушки оттоманки.

Дашкова поглядывала на нее с нескрываемым любопытством и внезапно на ее губах заиграла тонкая улыбка.

— Ты смеешься надо мной, Катенька, — промолвила царица, — что же тебя так веселит?

— Да ты по уши влюблена.

— Видит бог, очень влюблена, воистину самым неимператорским образом.

— Вот уже целый месяц ты из вечера в вечер встречаешься у меня с Мировичем, он как раб принадлежит тебе, а твое удовольствие от общения с ним все еще по-прежнему свежо. Я тебе поражаюсь. И сегодня, когда он уже больше месяца является твоей собственностью, ты даже первой являешься на свидание и едва сдерживаешь нетерпеливое желание поскорее увидеть его. Ты действительно влюблена.

— Действительно, — кивнула императрица и небрежно закинула правую ногу на левую. — Я влюблена, но это еще не все. Мирович любит меня. Не слишком часто тебя любят и никогда всем сердцем, всеми чувствами, так, что для какой-то другой не остается ни мысли, ни побуждения. Я вкушаю его и его любовь, как гурман изысканное и редкое блюдо.

Некоторое время обе женщины молчали. Императрица прислушалась.

— Это не топот копыт?

— Нет.

— Верно, это у меня сердце так стучит, — сказала Екатерина Вторая и приложила ладонь к груди.

— Ты великая маленькая женщина, — воскликнула Дашкова, — а что ты собираешься с ним делать потом?

— Даже не знаю, — ответила императрица и подошла к окну, чтобы скрыть смущение.

— Не знаешь?

— Я знаю только одно, — серьезным тоном проговорила прекрасная деспотиня, — так просто это закончиться не должно.

— Тогда как?

— Как пламя, которое пожирает само себя.

— Это ужасная мысль.

— Может быть, но мысль, исполненная поэзии.

— Нужен ли ему вообще такой конец? — спросила княгиня.

Императрица кивнула.

— Я обманулась в нем, Катенька. Сердце мое может увлечься, но голова остается свободной. Мирович не тот человек, чтобы оттолкнуть Орлова и заменить его, он мечтатель. То, что делает его таким привлекательным для меня, для государства делает его опасным. С ним можно исполнить только короткое сладострастное интермеццо. Но что с ним делать потом?

— В твоей любви страшная логика.

Екатерина Вторая, заложив руки за спину и наклонив голову, расхаживала взад и вперед.

— Он со временем станет мне неудобен, он любит меня и, будучи пылким и смелым, чего доброго, устроит спектакль и скомпрометирует меня.

— Да и наскучит, верно, тебе, — вставила Дашкова.