– Так ведь и правы были врачи! – не выдержал Севастьян. – Ты вечно потом по больницам и моталась!
На него зашикали, и Сева уткнулся в свою кружку, куда заботливый хозяин тоже плеснул коньяка.
– Верно, я потом часто в больницах лежала. Но Ляночка такой умницей росла, ходить рано начала, песенки уже в годик пела, детские такие песенки… про серенького котика…
– И чего с девчушкой-то приключилось? – заинтересовалась Анна Ивановна.
На лице Ирины блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то в темень за окном…
– Ей два годика было, когда меня в очередной раз положили на обследование. А чтобы Севе нетяжело было с ребенком, я им на работе специально путевку выбила в санаторий, к Черному морю. Думаю – пока я лежу, пусть мои позагорают… Только Сева на море один поехал, а Ляночку… своей матери оставил…
– Я же не знал, что она пьет, как конь! Если бы знал…
– Знал. Она уже тогда сильно пила, и мы с тобой все время хотели ее на принудительное лечение отправить. Знал. И двухлетнего ребенка на пьяницу бросил, – равнодушно говорила Ирина.
Севастьян дернул бровями, дескать, что делать, бросил. Гутя не могла в это поверить.
– А может, он тоже лечиться поехал? Может, у него тоже что-то с головой, а? – с надеждой спросила она.
– Ну что ты, Гутиэра, – фыркнула Ирина. – Разве у него вообще есть голова? Он всегда заботился о туловище, держал себя в прекрасной физической форме. И не терпел, когда у его дам фигура была не идеальная.
Аллочка в гневе толкнула Севастьяна в бок:
– Эти мужики прям вредители какие-то! Фигуру им! Вот не зря я толстею, это таким вот фигуристам назло! Говори, Ира.
Ирина тяжело, с надрывом вздохнула. Анна Ивановна тоже посчитала своим долгом отвесить Севастьяну оплеуху, тот тюкнулся в стол лицом, но только обиженно швыркнул носом.
– Говори, Ирина, – ласково попросила хозяйка.
– А чего говорить… Тетка Люба даже с малолетним ребенком пить не бросила. Ну и в пьянке… Где уж она ее таскала, не знаю, только… Ляночка пропала без вести…
По комнате прошелестел вздох. Только Анна Ивановна бурно закивала головой:
– Ага, слыхала я, бабы деревенские болтали… А потом уж чего было… Ты расскажи сама, а то они соврут, недорого возьмут…
Тут распрямил плечи Севастьян:
– Да и чего там было-то?! – как-то слишком беспечно проговорил он и даже для убедительности пару раз фальшиво хихикнул. – Тоже, напридумывают… Ну да, пропал ребенок! А остальное Ира сама себе в башку вбила! И меня еще винит!
– Молчи, паразит! – Анна Ивановна снова треснула гостя по загривку. – Ирина, и чего ты себе придумала?
– Да ничего не придумала… Я искала Ляну, долго искала… Потом снова в больницу угодила, Сева тогда сразу на развод подал… Потом уж и не помню, жила как-то… Я тогда к старикам пристрастилась. Сама ходила по домам, помогала… Особенно к одиноким. Мне ничего от них не нужно было. Нет, честно!.. Хотя, не совсем правда, нужно. Я с ними часами разговаривала. И эти разговоры… Я без них просто задыхалась! Старики ведь на своем веку тоже многих потеряли, кто жен, кто мужей, а кто и детей. И находили слова какие-то спокойные… Я им о дочери рассказывала, а они в меня старались веру вселить, успокоить. И у них это получалось. Потом, когда я узнала, что один дедушка на меня квартиру переписал, а тихая старушка передала по наследству целую коллекцию картин и какие-то бронзовые статуэтки, я даже сердилась…
Севастьян оживился. Он даже и не оживился, а как-то воспрял, расправил плечи, заиграл глазами и не к месту засуетился:
– Подожди-ка, подожди! Так, если я правильно понял, ты теперь богатая наследница?
– Очень богатая! Ты даже не представляешь насколько! – окатила его ледяным взглядом бывшая жена. – Только ты зря хвостом машешь, ты мне не муж!
– А девочку так и не нашли? Вот ведь, ни могилки, да? Ни памятника… – проняло Аллочку. – Даже веночек некуда положить…
Ирина тряхнула головой:
– А я и не хотела могилку. Я знала, что моя дочь жива… Письма везде писала… А однажды, уже больше десяти лет прошло, приезжает ко мне маленькая такая, хрупкая девушка…
– Дочка? – ахнула Гутя.
– Да нет, взрослая девушка, просто… хрупкая такая… Девушка журналисткой оказалась, в местной газете работала. И рассказывает мне странную историю…
– Я знаю, я! – вскочила Анна Ивановна. – Тода меня еще не было здеся, но бабы болтают…
На нее шикнула дочь:
– Мам, ну не лезь, пусть человек говорит!
– Ага, говори!
Ирина поежилась, будто ей вдруг стало холодно в натопленном доме, и ее снова начало потряхивать. Зять, уже не дожидаясь, быстренько налил коньяка, и все с замиранием ждали, когда Ирина продолжит рассказ. Гутя никак не могла поверить словам женщины, однако и на Севастьяна теперь было жалко смотреть – нет прежнего лоска, фальшивое равнодушие, а глаза так и мечутся от страха.
– Журналистка мне рассказала, что в окрестностях деревни Маловка отловили стаю… бродячих собак… и в этой стае нашли… девочку, – вдруг выговорила Ирина.
– Ах ты, ужас какой! Мертвую? – всколыхнулась Аллочка.
– Нет, почему? Живую…
– Да лучше б мертвую, – не удержался Севастьян.
Его облили молчаливым презрением.
– Девочка была жива, – продолжала Ирина. – Но… она… она перестала быть человеком…
– Как это? – ужаснулась Гутя.
Ирина пожала плечами и, сдерживая слезы, пояснила:
– Ну… она не могла говорить, пряталась от людей, ходила на четырех конечностях, не признавала одежду…
– Она с собаками прожила больше десяти лет, – тихо пояснил Кареев. – Переняла их повадки и привычки…
– Эту девочку с трудом отловили, – продолжала Ирина. – Она боялась людей, кусалась, царапалась, рычала… К тому же стая никак не хотела ее отдавать, кидались на людей… ну в общем… Это Ляна была…
Севастьян вскочил:
– Ну с чего ты взяла, что это была Ляна?! Ну с чего?! Времени черт-те сколько прошло, как девочка потерялась, а ты вот так сразу увидела какую-то полусобаку – и ах! Это моя Ляна!
– Замолчи!!! – страшно закричала Ирина. – Ты не можешь понять!! Ты не знаешь!! Я… Одиннадцать лет ложилась спать, вспоминая только свою дочь! Я помнила каждую родинку на ее тельце! Я знала каждую ресничку! Каждый пальчик! Пусть ее не было, да!! Но она всегда была перед глазами!! А тот шрамчик, ты помнишь? Над бровью!! Она в годик из коляски выпала по твоей вине!!! Он был у той полусобаки!! И четыре родинки на лопатке, будто кто вилкой прикоснулся, они тоже были!!! И возраст! И еще… она была копия ты!!!
– Я же говорю – кобель… – тихо шепнула Гуте Аллочка.
– …Она уже взрослая, тринадцатилетняя, была на тебя похожа как две капли!! Но… ты же не видел, а я… это я видела!
Теперь уже Ирину трясло как в лихорадке, даже коньяк не помогал. Все притихли, и только Севастьян шагал по комнате, засунув руки в карман, не зная, как возразить.
– Да сядь ты, не мельтеши! Прямо ходит он тут еще… – рыкнул на него молодой хозяин. И Севастьян тихонько присел.
Ирина после крика сникла, припала к кружке, которую ей заботливо наполняли, и заговорила тихо, опустошенно:
– Восемь месяцев я боролась за Ляну. Сначала в больнице, потом нас выписали домой, под наблюдение врачей… Ох уж это наблюдение. Постоянная толкотня в комнатах, какие-то посторонние люди, разговоры, хихиканья за спиной… Это сначала было всем в диковинку, а потом уже как-то привыклось, и самим медикам уже надоело нас пасти… А Ляна боялась. Она старалась спрятаться куда только можно – под диван, под кровать… только поздно вечером, когда мы оставались одни, она вылезала из шкафа, где устроила себе какое-то подобие норы… выла… Каждую ночь она так страшно выла. Говорить так и не научилась, мясо любила… сырое.
– Это как же вы жили? – покачала головой Анна Ивановна. – Мясо-то нынче… Я говорю – ты ж, поди, и не работала, жили-то на что?
– Мне помогали… картину продала… Да не помню я – как… Я тогда каждую минуту только возле дочери крутилась, ее кормить пыталась, говорила с ней тепло, ласково… – Ирина горько усмехнулась и тихо, будто по секрету, добавила: – Я даже сама с ней лаяла, ну, чтобы ей не так одиноко было. Она уже ко мне привыкать стала, а потом… А потом у Ляны какие-то проблемы с желудком начались. Снова медики забегали, ну и… У нее организм какое-то лекарство не принял, и она… она умерла…
Повисло тягостное молчание. Потом Анна Ивановна подошла к Ирине, укутала ее пушистым платком и, утирая себе нос, мягко произнесла: