— А ты стал наглым! Это заразно?

— А ты стала занудой. Но тут нет никого, кто бы мог быть разносчиком занудства.

Это было их первое утро в целой череде незабываемых и разных утренних пробуждений. Но теперь подобные эпиозоды были разбросаны во времени. После этого дня скрытность перестала быть интригующим дополнением к романтике, она начала только мешать.

* * *

Все сразу стало просто и сложно. Просто — в плане принятия своих чувств, сложно — со всем остальным. Теперь Яна врала отцу постоянно, что стало почти привычкой. То она ночевала у Людмилы, то шла в клуб с Катей, то ей срочно надо было позвонить Оле. В этом не было ничего приятного, но и других способов не находилось. Нельзя заставить человека не думать о ком-то, даже если заточить в высокой башне. Но в данном случае отец и не знал, что дочь его где-то заточена. Да еще и успевает устраивать свиданки с драконом.

Жизнь становилась полной, только когда они оказывались вместе. Единственное, что смущало Яну в такие моменты — Вадим всячески избегал разговоров о будущем, поэтому приходилось затрагивать эту тему издалека.

— Знаешь, чего я хочу? — она уместилась на плече Вадима, когда они смотрели телевизор. — Погулять босиком по пляжу. Ночью. Танцевать и петь песни.

Он переплел свои пальцы с ее и поцеловал в плечо.

— Ноябрь на дворе. Но если сможешь улизнуть на несколько дней, то организуем перелет куда-нибудь в теплые страны. Только при одном условии — петь ты не будешь! Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая караоке.

— Было бы неплохо… — мечтательно подхватила Яна. — Но вряд ли получится. Проще тут лета дождаться. Как думаешь, мы продержимся с тобой до лета?

Это был уже прямой вопрос, но Вадим ее удивил однозначным и быстрым ответом:

— А почему бы нам не продержаться? Вот только если твой отец узнает про нас, то меня кастрирует, а тебя подстрижет в монахини.

Яна рассмеялась:

— А ты мне и кастрированный будешь нравиться! Так что это не проблема.

— Неуверен, что я сам себе буду нравиться…

А иногда она спрашивала и о другом:

— Вадим, а ты мне точно не изменяешь? Только давай честно!

Он даже не пытался скрыть иронии:

— Зачем? Ты у меня и так тайная любовница. Это каким же надо быть идиотом, чтобы изменять тайной любовнице с еще более тайной любовницей? Мне куда легче было бы тебя бросить и упростить себе жизнь.

Она и без того в этом давно не сомневалась, но было приятно, когда он, пусть и неявно, но признавался в своих чувствах. Вадим вообще не любил проблем, и сам факт того, что он усложняет ради нее свое существование, о многом говорил.

— Вадим, а, Вадим! А что тебе больше всего нравится во мне — мои прекрасные волосы, изящная фигура или мои изысканные манеры?

— Отсутствие тормозов.

— Чего?!

Он смеялся, обнимая ее и не давая возможности для активных возмущений.

— Яна, ты вообще не умеешь себя контролировать. Если тебе хочется броситься мне на шею — ты бросишься. Если хочешь поцеловать — поцелуешь. А мне остается только смотреть на твои терзания с твердой уверенностью, что все равно не сдержишься. В итоге я всегда в выигрыше.

— Как это эгоистично! Только о себе и думаешь!

— Ладно-ладно. Тогда скажи — что тебе больше всего нравится во мне?

Яна ненадолго задумалась, чтобы найти самый честный ответ:

— То, что тебе не нужно ничего повторять дважды. Один раз сказала, что люблю миндальное мороженое, и больше ты ничего уточнять не будешь, пока тебя не перепрограммируешь. В общем, ты очень удобен в обращении.

— Ага. И ни капли эгоизма. Да мы идеальная парочка.

И в подобных репликах звучали самые настоящие признания, куда более важные, чем описания романтических чувств, которые на деле ничего не значат. Зато он никогда не упускал возможности, чтобы ее подначить:

— А знаешь, о чем мечтаю я? Чтобы ты какие-нибудь курсы массажа закончила. Прихожу я с работы — нервный и злой, и тут ты такая меня встречаешь со своими золотыми рученьками.

— Я?! На курсы массажа? Размечтался!

— А что? Если уж ваша Светлана курсы маникюра потянула, то и ты бы могла хоть чему-то научиться.

— Я научилась жарить картошку!

— Давай не будем использовать такие громкие слова, как «научилась». Ладно, иди сюда, я тебе массаж сделаю. Только обещай не хрюкать, как в прошлый раз.

Справедливости ради стоило бы вспомнить, что в прошлый раз хрюкал именно он, но сейчас Яне было не до споров. Сложно заставлять себя переругиваться по пустякам, когда ощущаешь такое блаженство.

— Когда-нибудь это закончится.

— Все когда-нибудь заканчивается, Ян.

Конечно, подобное положение вещей не могло сохраняться бесконечно, особенно когда Вадим даже не пытался строить из себя прекрасного принца. Он желал ее открыто, без подводных камней, и выражал недовольство всякий раз, когда ей приходилось уходить. Вадиму это не нравилось, но пока он был терпелив к ее нуждам. Раздражал его только тот факт, что это были не Янины нужды, а какие-то непонятные требования третьих лиц. Эта тема поднималась все чаще и чаще, начиная сильно омрачать первоначальную гармонию.

Поэтому Яна готовилась к разговору — отец заслуживал шанса все узнать, вдоволь накричаться, а потом простить ей всё и позволить быть счастливой. Но не так-то легко выбрать нужный момент для такого сложного разговора. Но всегда, когда что-то долго сдерживаешь, оно дает о себе знать. Надо только дождаться спускового крючка.

Таким крючком стало неожиданное заявление отца о том, что он планирует сойтись со Светланой. У них, мол, все закрутилось, прекрасная и романтичная история новой старой любви. Светлана до сих пор просила развода, но при этом не отказывалась провести в его обществе лишних полчаса. Отец видел в этом не странность, а определенное будущее. Яна же отчетливо понимала, что вся предыстория Вадима могла бы забыться только при условии, что Светланы в жизни отца уже не будет. Григорьев дочь очень любил и мог пойти на колоссальные уступки, но вряд ли смог бы справиться с такой постановкой вопроса. Им четверым даже за одним столом не усидеть, где уж думать о нормальном сосуществовании?

Как раз после очередного душевного излияния отца нервы у Яны и сдали:

— Почему твою жену можно простить, а Вадима никак?

— Вадима? — отец к тому времени словно и позабыл его имя. Немудрено, если учесть, что сама Яна о нем вслух и не вспоминала.

— Вадима! — упрямо повторила она, понимая, что или сейчас, или никогда. — Почему мои чувства к нему не учитываются, а твои — к жене-шлюхе — стоят на первом месте?!

Она не побоялась грубой формулировки, да и несло ее уже так, что она не могла сдерживаться.

— Какие еще чувства? — отец выглядел скорее растерянным, чем разъяренным. — К кому?

Яна запоздало поняла, что этот вопрос действительно ни разу раньше не всплывал — отец считал, что Яна только прикрывала Вадима, чтобы не усугублять ситуацию, но о серьезных намерениях — и тем более о чувствах — он слышал впервые. Потому теперь отец говорил без злости, задумчиво, пытаясь разобраться:

— Я… но ведь… Я видел, что он тебе нравился, но не до такой же степени!

— До такой! — добивала Яна. — Я тебе больше скажу — мы продолжаем с ним встречаться…

Лицо у отца стало такое, будто она ему пощечину отвесила: смесь боли и полного непонимания. Но он всегда отличался исключительной стойкостью, поэтому после небольшой заминки собрался и вперил в дочь уверенный взгляд:

— То есть этот проходимец и тебя в оборот взял?

Он начинал привычно орать, и теперь настала очередь Яны тушеваться:

— В какой еще оборот? Ты не понимаешь…

Но отец не слушал. Он схватил Яну за руку и потащил из комнаты:

— Едем к нему. Пора уже нам лицом к лицу поговорить.

И хоть прозвучало это угрозой, Яна вдруг поняла, что это и есть единственный способ разрешить ситуацию. Пусть они поругаются, пусть выскажут все, что накипело, да наконец-то придут хоть к чему-то. А эта холодная война может затянуться на столетия. В машине отец только спросил адрес, а потом угрюмо молчал, что многое говорило о его состоянии.

Вадим открыл почти сразу, но не успел улыбнуться Яне, как был отодвинут с прохода. Он мгновенно понял, что случилось: