Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что

— Я уже собрался идти спать, — сказал он.

— Разве так поздно? Я… только…

— Спала сладко два часа, — сухо докончил Джон.

— Какая ужасная невежливость и бесцеремонность с моей стороны! — попробовала отшутиться Виола. Но она чувствовала себя и виноватой, и больно задетой. Слова Джона звучали, как выговор.

Она подошла к нему и продолжала тем же легким тоном:

— Бедный мальчик, какой скучный вечер ты провел!

— В другой раз не будем забираться так далеко, — отвечал Джон небрежно. — Ты устала. Однако уже поздно, а мне завтра надо попасть на девятичасовый!

Виола в огорчении говорила себе, что любой может уснуть, когда устал, что глупо чувствовать себя виноватой. Но она не могла забыть выражения глаз Джона, устремленных на нее в тот момент, когда она проснулась.

Это — в последний вечер! И после такой долгой разлуки! Она в бессильном гневе на себя сжала кулаки.

Она чувствовала еще днем, во время прогулки, что сильно утомлена, потому что много лет не ездила верхом так далеко, но не хватало мужества сказать об этом Джону и испортить ему удовольствие. И вот расплата — глупая, но жестокая. Джон томился скукой и… какой она казалась ему, когда спала? Старой? Почему он так смотрел на нее? Во время сна редко выглядишь привлекательной! Виола с содроганием вспомнила о других женщинах, которых видела спящими. Как они были некрасивы! Неужели и ее видели такой требовательные глаза Джона?!

Она проклинала себя за то, что поддалась усталости. Но ведь это ради него, ради того, чтобы не испортить ему радости и подарить чудесный день она так переутомилась.

Она набросила свой самый красивый капот — лилового шелка с серебряной венецианской вышивкой — и, запахиваясь в него, ждала, напряженно вслушиваясь. Ей страстно хотелось показаться Джону красивой — а он, входя в ее комнату, потушил свет и даже не видел ее.

Теперь Джон, насвистывая, возился в ванной. Она постучала и вошла. Он стоял без пиджака у окна и докуривал последнюю папиросу.

— Хэлло, Ви!

Виола подошла, скрывая нервное волнение под самой чарующей из своих улыбок. И глаза Джона — она это видела — просветлели, когда он поднял их.

— Такая славная ночь…

Его рука крепче обвилась вокруг нее. Виола чувствовала, что он дрожит.

О Боже, чем была бы ее жизнь без этого человека, чье самое легкое прикосновение наполняло ее трепетом счастья? Чем только он не был для нее?

Она совсем повернулась к Джону, закинув обе руки ему на шею.

— Так я для тебя все еще та же, какой была в саду у солнечных часов?

Вся его молодая сила, казалось, сосредоточилась во внезапном могучем объятии. Виола видела сиявший любовью взгляд, услышала тихий ответ:

— Всегда, всегда дорогая, красавица, любимая!

Летом они два месяца путешествовали. Было только одно неудобство: приходилось выбирать никому не известные и не посещаемые места. Сначала им не везло — попадались все больше неудобные и неуютные; и обиднее всего было то, что это бывало так близко от знакомых, прекрасных мест с роскошными комфортабельными отелями.

— Да, добродетель имеет свои преимущества, — заметила однажды Виола с немного натянутым смехом.

В конце концов, они нашли нечто среднее между «шалэ» и виллой над Гриндельвальдом и, поселившись здесь, чувствовали себя вполне счастливыми, как когда-то в Рошлоу. Забыты были передряги первых недель. Погода стояла прекрасная, Джон купался в озере, вместе с Виолой предпринимал прогулки пешком и в автомобиле, — или вдруг решал, что «дома» лучше всего — и блаженствовал в саду, куря, читая, растянувшись у ног Виолы. Он даже газетами перестал интересоваться. А для Виолы эти недели были отзвуком райских песен. Маленькое шалэ укрывало от всего мира Джон принадлежал только ей.

Они рассчитывали вернуться в Англию к Рождеству. Не хотелось уезжать из этого очаровательного местечка, словно пропитанного ароматом цветущего здесь круглый год цикламена.

В Гриндельвальде они повстречали Леопольда Маркса остановившегося тут по дороге в Италию. Он чуточку побледнел при виде их, его гладкая кожа вдруг собралась в морщины. Но он не задавал никаких вопросов, был весел и любезен как всегда, и в тот же день уехал. Эта встреча как-то нарушила очарование, вернула Джона и его подругу к действительности.

«Черт бы его побрал, и зачем ему понадобилось заезжать сюда?» — злился про себя Джон. Виола видела, что он расстроен, но не могла бороться с этим. Джон не сумел бы объяснить ей, что его расстроило, и она не нашла бы слов утешения.

Презрев условности, она все же оставалась «дамой из общества», знала это общество, и знала, что если преступить принятые в нем правила, тебя не минет расплата. И ее мучило только одно: что это так тяжело Джону.

Она даже рада была, что Джон тотчас же по возвращении их в Англию с головой ушел в работу. Они не виделись несколько недель, потом он приехал в коттедж усталый и довольный успехом своих выступлений. Они продолжали встречаться тайно, как и раньше.

Рождество им не удалось провести в шалэ: премьер-министр пригласил Джона провести у него два дня. Джон приехал к Виоле, страшно довольный и веселый. Он собственно обещал ей приехать раньше, но в последнюю минуту решил погостить у министра еще день и сообщил ей об этом телеграммой.

— Я знал, что ты не обидишься на меня, — сказал он при встрече, целуя Виолу. — Знал, что ты поймешь.

Да, она поняла.

Леди Карней приезжала навестить ее и говорила об успехах Джона. Говорила еще о другом: о «глупостях» Виолы.

— Таким женщинам, как вы, моя милая, многое прощается — и друзья будут стоять за вас горой. Вам, конечно, трудновато теперь, но понемногу все перемелется. Половина лондонского общества уверена, что вы путешествуете за границей. Это я распространила такой слух.

— Я и не хочу возвращаться из этого путешествия, — сказала Виола, слегка вздрогнув при воспоминании о встрече с Леопольдом Марксом. — Дом на Одли-стрит я сдала внаймы на два года. Только в «Гейдон» наезжаю по временам… Я, вероятно, совсем переселюсь туда… когда-нибудь.

— Что вы хотите сказать этим «когда-нибудь»?

— Не знаю сама, — отвечала торопливо Виола, — и я не хочу об этом знать… пока.

Леди Карней уехала очень расстроенная. Случилось, что в этот же вечер она встретила Джона на балу во французском посольстве. Он усердно занимал какую-то важную даму, француженку. Оба хохотали, и красивая француженка, видимо, была очень довольна своим собеседником.

Леди Карней вспомнила коттедж и выражение глаз Виолы, когда она сказала: «не знаю и пока не хочу знать об этом».

Когда Джон отошел от своей дамы, леди Карней подозвала его знаком. Он направился к ней через весь зал, а она, вглядываясь в его лицо, пока он шел, и потом, когда они разговаривали, удивлялась про себя, что такого нашла в нем Виола, чтобы принести ему в жертву всю жизнь.

На этом вечере Джон получил приглашение провести конец недели у знакомых в пригородном доме, где гостила и красивая француженка. Ему очень хотелось уехать туда, но хотелось и увидеть Виолу. Он не знал, как быть.

На другое утро, встретясь за завтраком с Чипом, он упомянул о полученном приглашении.

— Да вот только меня смущает, что Виола будет одна, если я поеду…

— Тогда зачем же ехать? — сказал Чип, не подымая глаз и продолжая есть салат.

— Там будет Райвингтон Мэннерс, очень возможно, что и премьер… Необходимо время от времени напоминать о себе, знаешь ли…

— Вот как…

— Да. Послушай, Чип, а отчего бы тебе не прокатиться за город и не навестить Виолу? Я бы ее предупредил, что ты приедешь.

Чип вдруг густо покраснел.

— Плохая будет для нее замена, — сухо сказал он.

— Глупости! Виола тебя очень любит. Так поедешь?

— Да. Но, пожалуйста, напиши ей сам об этом.

Чип приехал в Эгхэм в субботу и остановился в маленькой деревенской гостинице.

Был теплый февральский день. Они с Виолой отправились в лес. Виола была очень рада Чипу. При встрече сказала:

— Джону пришлось ехать с деловым визитом. Ужасно досадно!

Они болтали, сидя на стволе срубленного дерева. Конечно, о Джоне. Чип стал первый говорить о нем, заметив, что это доставляет удовольствие Виоле.