Взгляд Блуда то ли осуждал, то ли сочувствовал – и не понять.
– А где князь?
– Снова со степняками воюет. Извечная наша беда. И княжичи оба с ним.
– Да ведь маленькие совсем? – ахнула Рогнеда. – К чему таких с собой брать?
– Он не на сечу берет, а просто чтобы к коню приучить да к звону мечей. То не страшно.
Князь приехал на следующий день. С ним княжичи. Рогнеда кинулась сначала не к мужу, а к сыновьям. Обхватила обоих, прижала к себе, целуя щеки, руки, волосы, горячо зашептала:
– Сыночки! Сыночки мои!
Глядя, как прижимает к себе и гладит светлые головки мать, как приникли к ней, украдкой оглядываясь на отца, княжичи, Владимир чувствовал угрызения совести. Как мог он лишить Рогнеду ее детей, а мальчиков материнской заботы? Ведь сам такой не знал с детских лет.
Но Рогнеду только строго спросил:
– Вернулась?
Та от такого приема сначала растерянно замерла, но потом решила для себя, что главное теперь вот эти мальчики, да еще тот, что остался в Изяславле.
Они не заметили третьего княжича. Святополк стоял у стремени своей лошади, глядя широко раскрытыми глазами на Рогнеду с сыновьями. В его глазах даже заблестели слезы, княжич с досадой дернул поводья лошади, отчего та всхрапнула, потом кинул их подскочившему холопу и почти бегом направился к крыльцу. Князь наконец повернулся к пасынку, окликнул:
– Святополк!
Но мальчик уже взбежал по ступеням, с отчаяньем махнув рукой. Княжича душила обида. Он никому не нужен, ни отцу, ни матери, которая только и знает, что свои молитвы! Святополк не видел такой вот ласки, а потому завидовал братьям, и эта зависть много лет разъедала душу княжича.
Вечером Рогнеда с тревогой ждала в ложнице, придет ли князь. Не дождалась. Это было настолько обидно, что она дала себе слово, что никогда больше не сделает навстречу мужу ни одного шага. Зачем нужно возвращать ее сюда, если к себе не зовет и сам не идет?! Очень хотелось уехать обратно в Изяславль, только забрать с собой Ярослава и Всеволода. Княгиня чувствовала себя обманутой. За ночь она передумала многое. Заснула лишь на рассвете и проснулась тоже не рано. В ложницу никто не заходил, ей даже не принесли попить, как делали раньше. Стало совсем обидно.
Вдруг она услышала, как в дверь кто-то довольно крепко стучит. Накинув на плечи большой плат, подошла, взялась за ручку и только тут сообразила, что сама же заложила ее на ночь большой щеколдой! Едва сняла задвижку, дверь тут же резко распахнулась. На пороге стоял взволнованный князь:
– Ты?! Что с тобой?
– Со мной? – изумилась Рогнеда.
– Ты почему заперлась на всю ночь и все утро?! – Владимир вошел и сел на лавку. – Ну ночью меня впустить не хотела, а утром-то что? Всех холопов перепугала. На улице день-деньской, а у тебя заперто.
Рогнеда без сил опустилась на ложе. Только сейчас она поняла, что муж и войти не смог, потому что заперто. Ее губы неожиданно дрогнули в улыбке. Князь смотрел недоуменно:
– Что? Ну что?
– Я… закрылась по привычке… Как в Изяславле делала, пока там жила. – Ее глаза смотрели со смехом и умоляюще одновременно. Владимир тоже усмехнулся, потом улыбнулся, потом… потом они от души хохотали. Ну, а потом все же было все остальное, чего не случилось ночью из-за ненужной привычки княгини.
Рогнеда не сразу привыкла к тому, что не надо заботиться о работе челяди, о том, что творится в поварне, на конюшне, чем заняты те или иные холопы в любой день, отвезли ли должное на торг и не пустуют ли ткацкие станы… Князь с изумлением наблюдал, как жена пытается вмешиваться в хозяйские дела княжьего двора:
– К чему тебе это? Ключники же есть…
Та смущенно жала плечами:
– Привыкла.
Сначала Владимир не понимал:
– К чему привыкла?
Постепенно понял, что Рогнеда в Изяславле не бездельничала, что она уже хорошо разбирается в ведении большого хозяйства и распоряжается с толком. Но все равно, это занятие не для княгини, ни к чему самой ходить к кожемякам или в шерстобитную. Рогнеде пришлось отвыкать, этому помогло то, что она снова тяжела, для дитяти вредно, чтобы мать дышала кислым запахом кож или глядела на огонь в ковне. Но вот за челядью еще долго приглядывала, те сразу почувствовали, что прибыла хозяйка. Князь смеялся над ее заботами, уговаривая оставить работу и ключникам.
Однажды вечером Владимир вдруг улегся на бок, опершись на согнутую в локте руку, и, уставившись в лицо Рогнеде, начал рассказывать ей… как ночевал у князя в Турове, где ему приснился необычный сон. От внимательного взгляда князя не укрылось смущение жены.
– А утром на подушке вдруг увидел волосок… Он у меня до сих пор хранится. Не ведаешь, чей это?
Рогнеда полыхнула краской по самые уши и прижала палец к губам:
– Тсс! Зачем выяснять?
Князь хотел спросить еще что-то, но жена не дала, горячо обняла и закрыла рот поцелуем…
Позже, откинувшись на спину, Владимир удовлетворенно пробормотал:
– Не сон…
Рогнеда постаралась спрятать улыбку.
Князь лежал, закинув руки за голову, и задумчиво глядел в потолок. Рогнеда смотрела на любимое лицо и пыталась понять, о чем муж думает. За те годы, что жили в разлуке, Владимир сильно изменился. Он стал настоящим князем, много воевал, многих покорил, дань Киеву платят даже те, кто не платил при его отце князе Святославе. Владимир чувствовал себя хозяином на Руси. В князе проявилось и другое – стал участливым, добрым к тем, кому нужна помощь. Княгиня уже видела, как по улицам Киева ездят большие телеги, груженные снедью, с них раздают пищу сирым и убогим. Любой нуждающийся мог прийти на княжий двор и попросить помочь, кормили и поили всех, кто шел. Конечно, пользовались и те, кто просто ленился добывать пропитание сам, но это быстро становилось понятно, таких гнали и больше не пускали. Но каждый киянин знал, что князь в беде не бросит. Князя любили в Киеве, Рогнеда это видела и радовалась.
И все равно оставалось что-то непонятное, пожалуй, во взгляде Владимира появилась мягкость. Нет, он оставался нетерпеливым, легко ярился, легко начинал злиться, но быстро успокаивался и жалел о сказанном резком слове.
Князь, все так же глядя в потолок, вдруг произнес:
– В Берестье встретил одного монаха!.. От Мешка бежал… Чудные слова говорил. – Владимир перевернулся на бок, подперев голову согнутой рукой, и, не отрываясь, смотрел на жену. Потом все же не вытерпел, протянул правую руку, провел кончиками пальцев по ее крупной груди, коснулся яркого выпуклого соска, пока говорил, так и водил, заставляя сердце женщины биться все сильнее. Но вместе с тем она внимательно слушала, понимая, что муж говорит не просто так. – В мире всем правит любовь…
Вот с этим Рогнеда была полностью согласна, она придвинулась к князю ближе, тот поддержал движение жены, притянул к себе, гладя теперь уже спину и то, что пониже. Такие ласки всегда приводили княгиню в трепет, а ласкать Владимир умел. Чувствуя, что женщина задрожала под его руками, перевернул на спину, и беседа продолжилась не скоро.
Все же на рассвете князь принялся рассказывать снова. Он говорил об уверениях монаха в том, что все люди должны любить друг дружку. Рогнеда ахнула:
– Как все?! Как я могу любить татей, едва не лишивших меня жизни?!
И тут же прикусила язык, осознав, что невольно проговорилась. Она не рассказывала Владимиру о происшествии на дороге, о том, как чуть не погибла. Князь понял, что здесь что-то от него скрыто, резко повернул Рогнеду к свету, пытливо посмотрел в глаза:
– А ну расскажи!..
Стало ясно, что отпираться бесполезно, княгиня попыталась все свести к нескольким фразам, но Владимир уже не позволил юлить, строго велел говорить все как было. Рогнеда дрожала, заново переживая сначала кошмар пожара в тереме, а потом ужас одиночества посреди дороги в замерзшем лесу с одиннадцатью мертвецами и раненым Изоком. Князь снова притянул ее к себе, гладя и уговаривая:
– Ну все, все, успокойся, забудь…
Рогнеда впервые почувствовала себя в его руках маленькой девочкой. Это было так необычно, что сердце женщины буквально растаяло, она всей душой любила мужа и готова для него на все! Услышав это, Владимир рассмеялся:
– На все не надо, а вот на живот перевернись…
Теперь Рогнеда позволяла князю то, чему так противилась раньше. Они не скоро позвали ближнюю холопку, чтобы принесла одежду.
Но это была не последняя беседа о монахе и его словах. Только теперь князь не стал говорить на ложе, понимая, что с голой Рогнедой разговора у него не получится. Княгиня почувствовала его интерес к христианской вере, о какой говорил монах. Она тоже устала от бесконечной мести, нелепой, ненужной смерти людей, потому слушала внимательно. А еще их объединяло видение женщины с умершим ребенком на руках на крепостной стене Родни. Когда оба поняли, что не забыли о Василе, даже обрадовались, такую боль вдвоем нести легче.