Наталия Кочелаева - Невеста без места

– И кого ты тут собираешься убить, душа? Я же слышал, что ты тут бормочешь! Ну? Как я сра-азу не понял, еще думал, ос-то-лоп! Тебя ж заслали, да? Фатеев? Ну? Говори, сучка, башку снесу!

Вероника зажмурилась и опустила голову. Пунктирной линией наметился ей дальнейший ход событий – заряд крупной дроби летит ей в лицо, запаха пороховой гари она не успеет почувствовать... Или успеет? И куда метнется ее испуганная душа? К Холодному берегу?

Но выстрела не было, не было, не было. Она открыла глаза и увидела собственные ноги. Черные махровые носочки были густо облеплены серым речным песком, песок набился в отвороты на джинсах...

И когда она наконец смогла поднять голову, увидела – ружье на полу, Лапутин, привалившись к косяку, медленно сползает на пол, держится за виски и шепчет что-то без голоса, одними губами:

– Огонь... Огнем горит... Да что же это... Огонь в голове...

Он упал без сознания, и следующий час Вероника потратила на то, чтобы дотащить тяжелое, пьяное тело до гостиной и кое-как взвалить на топчан. Она потеряла чувство времени, все часы в доме загадочным образом остановились, а за окнами зависла серо-кисельная мгла – то ли вечер там был, то ли утро... Отыскала аптечку, припрятала к себе в шкаф ружье, терла Лапутину виски нашатырем, брызгала в лицо водой, вспоминала, чему учили в университете на занятиях по медицине... Но вспоминалась только повязка «шапка летчика», которая вряд ли бы сейчас пригодилась. А в аптечке был только нашатырь, йод, валидол и анальгин. Да, и бинты для «шапки летчика». А Ярослав Алексеевич не приходил в себя, но дышал. Хрипло, тяжело.

– Манхаг не помешает тебе больше. Он отправился в странствие...

– Вот уж спасибо тебе, жрица, – прошептала Вероника, обмякнув в кресле. – Может быть, ты спасла мне жизнь, но я теперь осталась одна. Совсем одна. В лесу, в снегу...

– Ты должна идти.

Голос прозвучал прямо в ее голове, но лимит страха и удивления Вероника уже исчерпала.

– Ты должна идти. Я покажу тебе дорогу. Этот дом скоро погибнет в животворящем огне Эйи. Ничего не бойся, иди. И найди талисман. Найди – иначе ты умрешь.

Безумие, овладевшее Вероникой, было на редкость конструктивным и целесообразным. Она нацепила на себя все самое теплое и легкое, взяла в кладовой лыжи. Неплохие лыжи, только старые и несмазанные. Наплевать, она все равно почти не умеет на них ходить. Собрала в рюкзачок незначительные «походные припасы» – фонарик, батарейки, радио, спички. Прихватила плоскую бутылочку виски, пару ломтей копченой колбасы, шоколад. Поколебавшись, взяла зачем-то нашатырь и анальгин из аптечки. И наконец, сунула в карман куртки мобильный телефон Лапутина.

– Простите меня, – сказала она ему, лежащему без сознания. – Я пришлю помощь. Обещаю. У манхагов нет сердца, нет дыхания. Но совесть не позволяет нам забыть и оставить человека беспомощным, даже если он манхаг.

Серо-кисельный свет за окном оказался все же рассветом, и вот теперь наступил день, тоже бледно-немочный. Вероника отправилась в путь. Подальше от Холодного берега.

Через час после ее ухода из камина на пол выпал уголек. Камин прогорел, углей в нем не было и откуда он взялся – маленький, холодным синим светом отливающий – неизвестно. Тем более странно, что сыроватый пол вспыхнул и загорелся, как папиросная бумага. Марьяшкины хоромы сгорели дотла за несколько часов. Даже снег вокруг дома горел. Люди, которые придут сюда через пару дней, обнаружат только каменный закопченный фундамент, и никаких следов Ярослава Алексеевича Лапутина, строителя-депутата. Ни живого, ни мертвого, его не нашли во всей округе. Вероника никогда не узнала об этом, а ведь только она могла бы сказать, что случилось с манхагом.

– Огненная жертва богине Эйе принесена. Он не сгорел, не сгинул – он был живьем взят на Холодный берег и теперь будет ждать своего Спасителя. Быть может, напрасно.

Последний телефонный разговор многое переменил в душе Алексея. Краткий разговор, зародыш полноценной беседы – но как же много сказал ему прерывающийся от волнения, несчастный голос Веры! Ради того, чтобы утешить обладательницу этого голоса, хотелось лететь за тридевять земель, поцелуями осушить ее слезы, подхватить на руки, унести далеко-далеко, укрыть от боли и разочарований. Но нельзя. Нельзя.

Впервые он почувствовал то, что в медицине называется раздвоением личности. Один Быков, преуспевающий швейцарский бизнесмен, импозантный мужчина немного за тридцать, твердо намеревался жениться на своей рыжеволосой красавице невесте, приводил знакомые уже резоны: она будет прекрасной женой, с ней приятно показаться на люди, в конце концов, такова воля покойного отца. Быть может, последний аргумент несколько старомодно-сентиментален, но... Факты – вещь упрямая. Другой Быков, одинокий, полноватый, лысеющий, замкнутый, почти-скоро-уже-сорокалетний, – мучительно тосковал по простому, человеческому теплу, по близкой и далекой девушке Вере.

– А, собственно, почему нельзя? – говорил Алексей сам себе, расхаживая по спальне своего швейцарского дома. – Почему? Не разорваться ж моей душе, не треснуть по швам? Исполнить отцовское завещание? Смешно. С тех пор, как он встретил мать Вероники (кстати, ее тоже звали Верой, не знак ли это?), он жил с мамой по обязанности, по долгу. И я собираюсь жениться – по долгу. Но ведь он хотел, чтобы по любви, по любви! И я хочу того же? Тогда зачем?

В бескровном, но жестоком сражении импозантный бизнесмен победил. Вероника была официально приглашена в гости, неофициально приглашена замуж. Тут уж вылез одинокий Быков – напрямую о свадьбе сказано не было. Партизанская вылазка оказалась успешной, превосходящие силы противника были сломлены, и, встречая невесту в аэропорту, Алексей уже знал – он не сможет жениться на этой девушке. Испортит жизнь и себе и ей, зачем это надо? Жениться ради внешнего благополучия? Это отвратительно. Она красивая, неглупая, должно быть, славный человечек – но не тянет к ней, она ему безразлична. И отец бы понял его!

Но у Вероники были свои планы. Это Алексей понял, как только увидел ее в аэропорту – она выглядела очень взволнованной, возбужденной и... счастливой? Обхватила его за шею, прильнула всем телом, стала быстро целовать в лицо, смеясь мелким, как от щекотки, смехом. Он, смущенно что-то бормоча, пытался стряхнуть девушку, но та прилипла, как пиявка. Всю дорогу мешала вести машину – лезла с поцелуями, обнимала за шею, взахлеб делилась путевыми впечатлениями и вообще казалась непохожей на себя прежнюю, весьма сдержанную особу. Это Алексей заметил вслух.

– Я просто очень боюсь летать, вся извелась. И соскучилась по тебе. Но теперь мы больше никогда не расстанемся, правда?

Она спешила, лихорадочно спешила, чувствуя – он уходит, ускользает, и все эти сложные кульбиты были зря! Зря она распоряжалась судьбой дурочки Солодковой и судьбой своего отца, зря тряслась во время проверки документов, врала, подличала, предавала – зря, зря, зря! Не давай ему сорваться с крючка, говори, забалтывай, зацеловывай – пусть почувствует твою близость, пусть одуреет, потеряет голову...

От волнения она натворила много глупостей. Навредила своему имиджу достойно-сдержанной девицы нервными поцелуями у всех на виду. Это стоило сделать дома, но дома, когда он показывал ей апартаменты, ее угораздило совершить очередной ляп. Дом большой, красивый, но отделан и обставлен по-дурацки. При таких деньгах можно позволить себе роскошь, верно? А этот увалень оформил дизайн «в духе японского минимализма» и доволен. Много света и пустоты. Мебель скучная, строгая, стены везде однотонные, полы не блестят. Он говорит «беленый дуб», смотрит со значением. А нам-то что? Дуб не дуб. Доски, как в деревне. А в Эрмитаже, где новоявленной Веронике Солодковой привили вкус к настоящей роскоши, паркет тоже дубовый, но покрыт лаком, и как блестит!

– На стенах кварцевая краска. Когда на нее падает луч солнца – происходит естественная процедура кварцевания. Очень полезно.

Все же он зануда. Ну ничего, после свадьбы мы здесь все переменим. Хочет Японию, будет ему Япония, но с хризантемами, сакурой, кимоно – и чтобы было много красного и золотого!

– Это твоя комната. – Алексей открыл дверь. – Ты можешь отдохнуть, принять душ, переодеться... Через три часа будет ужин.

«Вот как, торжественная трапеза. Надеюсь, что торжественная. Ну, голубчик, если уж я сюда попала – никуда не уеду, сяду прочно! Ты не представляешь, какой сюрприз ждет тебя к ужину!»