ГЛАВА 30

А потом Вероника с Алексеем поженились и были счастливы всю жизнь, пока не умерли в один день. Похоже на правду? Конечно нет. Никто не может быть счастлив всю жизнь – если он не сумасшедший. Разумеется, сразу после того, как первые любовные восторги утихли, Вера стала пытать мужа и выспрашивать у него – как он мог связаться с «этой» и не находит ли он «эту» красивей и сексуальней ее, Веры. И Алексей сначала смеялся, но потом рассердился не на шутку и строго-настрого приказал жене больше про «эту» не вспоминать – если хочет мира во всем мире и в отдельно взятой семье.

Разумеется, они, как и все, ссорились и порой засыпали спиной друг к другу, и Веронике (как ни странно) совершенно не понравился дизайн швейцарского поместья, а сама Вероника не понравилась свекрови, которая в честь радостного события вышла из клиники раньше обычного срока. Впрочем, дом вскоре декорировали заново, а Анну Вадимовну примирило с невесткой рождение внука – ровно через девять месяцев после свадьбы. Пожилая дама забыла о зеленом змие – а ведь сколько средств и сил было вложено, чтобы излечить ее от алкоголизма! Счастливая бабушка принялась вдохновенно заниматься маленьким Петькой. Она искренне полагала, что никто, кроме нее, не сможет правильно ухаживать за младенцем, что, в свою очередь, вызвало волну семейных сцен. Когда же все улеглось, когда закончились все дрязги и семейство Быковых, казалось, вступило в самую благополучную пору своей жизни, стряслась новая неприятность. Петька уже был трехлетним, толстощеким, очень серьезным и самостоятельным парнем, когда Вероника стала посещать художественную школу – чтобы не погрязнуть в домашнем быту и завести себе новых друзей. Ее прозрачные, отрешенно-красивые акварели хвалили профессионалы, и она была бы полностью счастлива, но как-то, возвращаясь домой, она остановилась у заправки и увидела...

Быть может, зрение подвело начинающую художницу, но беспокойно заворочавшееся сердце обмануть не могло. В прозрачном аквариуме придорожного кафе вспыхнуло бледное пламя рыжих волос, и знакомое лицо медленно повернулось в сторону Вероникиной машины, и тогда она рывком тронулась с места, невзирая на возмущенные вопли служителя заправки... Могла бы попасть в автокатастрофу – все стояли перед глазами те фотографии, где рядом с мамой стоит не она, Вероника, а та, другая... Куприянов их принес, в ногах валялся, каялся. Его-то Вероника простила... Нет, лучше не думать, не вспоминать!

С тех пор Вера-Вероника художества забросила, по той дороге ездить отказывалась, и вообще начала вести себя странно. С акварели перешла на графику, и в ломаных, трагических линиях ее рисунков Алексей то и дело узнавал черты той, подменной Вероники. А порой появлялось и вовсе страшное и необъяснимое – босая, беременная, в лохмотьях цыганка с лицом разгневанной фурии...

И Вероника стала плакать по ночам. Плакать и говорить страшные вещи.

– У манхагов нет ни души, ни сердца... Убить манхага – не преступление. Огонь богини Эйи очистит мир...

Вероятно, Веронике пришлось бы завести близкое знакомство с психиатрами, но освобождение пришло без вмешательства медицины. Решив, что жене нужно сменить обстановку и развеяться, Алексей повез все семейство на Французскую Ривьеру. Там Вероника и потеряла кольцо. Заветное кольцо, спаянное заново и спаявшее навеки двух предназначенных друг другу... Было оно ей чуть велико, но она не давала его сжимать, берегла. А тут забылась, заигралась с сыном в лазурных хохочущих волнах, и кольцо соскользнуло, должно быть, с пальца. Пропажа обнаружилась вечером. Вопреки ожиданиям мужа и свекрови, Вера не убивалась по кольцу. Напротив, ей показалось, что без него и руке ее, и сердцу стало легче. Там же, на Ривьере, она догадалась о том, что снова беременна, и в Швейцарии врачи подтвердили ее блаженное предчувствие. На этот раз родились двойняшки-сестренки, а к их рождению приехал из России отец, приехала Вика с мужем и сыном – малолетним бандитом, говорящим на дикой смеси русского и немецкого, не расстающимся с футбольным мячом.

Праздничный обед удался. Вероника только вздыхала, украдкой осматривая свою располневшую фигурку:

– Опять диета насмарку! Это ужасно... Только чуть похудела и вот снова как слоненок. Викуль, а вот ты почему не располнела после родов? Диета, да?

– Нет никакой диеты, – помотала головой сестра, беззаботно уминая кусок шоколадно-грушевого торта. – Это наследственность, Веруш. Я в маму пошла, а ты в бабушку, Веронику Андреевну. Недаром ты на нее так похожа...

– Да, в бабушку...

Вера задумалась, и в эту секунду необычайно ярко, в первый (и в последний) раз в жизни увидела она отчего-то перед собой побережье Ривьеры.

Веселая темнокудрая девушка (Мэри? Мари? Маша?) нашла в воде настоящую драгоценность. Несомненно золотое кольцо лежало на узкой, прозрачной ладошке, и его рассматривал молодой человек, сложенный, как Аполлон.

– Оно старинное, ты видишь? Это будет наше колечко. И смотри, что я еще заметила: два шовчика. Знаешь, что я поняла? Это кольцо разрезали надвое, а потом снова запаивали.

– Хочешь, мы тоже так сделаем? А когда встретимся, соединим его...

– А мы встретимся?

– Если захочешь.

– Я? Захочу...

– Веруш, ты что задумалась? И загрустила... Жалеешь, что бабуля не смогла приехать?

– Ох, извините, задумалась. Да, жаль. Пап, что ж ты ее не уговорил?

– Уговоришь ее, – пробормотал Юрий Иванович, спуская с колен Петьку. – Упрямая, как... Говорит: старая, не доеду. Да что ж это я! Она ж тебе письмо прислала и подарок.

– Какой подарок?

– Не знаю. Сама увидишь.

Юрий Иванович вручил дочери довольно большой, но легкий пакет и письмо. В письме были обычные поцелуи, приветы, совет непременно назвать новорожденных Наденькой и Любочкой – самые лучшие имена! – и приписка второпях, карандашом. Ее Вероника прочитала вслух:

– «Верочка, посылаю тебе подарок, какого ни в одной загранице ни за какие деньги не купишь. Я знаю, ты любишь, чтобы ножки в тепле были».

– Что там? – заинтересовался Алексей.

Из полотняного аккуратного мешочка Вера вытряхнула пару валенок. Они уютно устроились на ковре – словно котята.

– Вот это бабуля расстаралась, вот это подарок! – засмеялась Вероника, и все засмеялись.

Они смеялись так, словно в мире нет и никогда не было ни горя, ни зла..