Эмилия Остен - Невеста для виконта

– Обратитесь нынче к Господу, дети мои, обратитесь и узрите Его лик. Господь Бог есть истина; Он есть Бог живый и Царь вечный. От гнева Его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования Его. – Реми возвысил голос, обратив свой взгляд на виконта. – Ибо сказано в Писании: веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд.

Я чувствовала, что виконт напрягся, руку мою он стиснул сильнее. Он не понимал, отчего священник завел речь о гневе Господнем и к чему это сейчас, когда идет обряд венчания и уместней говорить о любви и супружеском долге. На скамьях зашушукались, шепоток защекотал слух. Впрочем, Реми не стал продолжать обличительную речь, пока лишь нам двоим и понятную, перешел к более уместным материям.

– Не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.

Таким я его тоже запомню: в отблесках пламени, в сиянии алтарных кружев, с Библией в худых руках. Виконт замер рядом со мною, спектакль шел к катарсису, вот-вот аудитория взорвется громом аплодисментов.

– Есть ли здесь, сейчас кто-то, кто может назвать причины, которые могут воспрепятствовать браку?

Повисла тишина. Стук сердец, дыхание, вырывающееся из горла; я ощущала, знала, что сейчас вот оно сдвинется и произойдет. Краткий миг между мирами лжи и откровенности, так, наверное, чувствует себя мать, дающая жизнь своему ребенку. Все меняется в одно мгновение, среди боли и страха и вместе с тем – в ликовании. Однажды у меня будет ребенок. Однажды я узнаю, правильно ли сравнила.

Словно щелчок кнута, ударил за спиною красивый женский голос:

– Я могу назвать.

Я обернулась: она шла по проходу между скамьями, все взгляды скрестились на ней. Она – высокая, в монашеском облачении, с округлым красивым лицом, излишне бледным только. Монастырская жизнь не красит, и все же она была хороша. Красный бенедиктинский крест казался сбрызнутым кровью. «Ora et labora», «Молись и работай»[25]. Она и молилась, и работала, я видела это в ней, хотя ее саму лицезрела в первый и, наверное, в последний раз.

Она остановилась в двух шагах от нас, виконт выпустил мою руку и смотрел на монашку во все глаза.

– Шарлотта! – воскликнул он нервно. – Что ты делаешь тут?

– Пришла уберечь эту невинную девушку, – короткий кивок на меня, – от брака с таким чудовищем, как ты. Мне незачем больше молчать, ибо своим молчанием я навлеку беду на невинную душу, как уже случилось однажды. Пусть знают все.

Она повернулась к застывшим гостям. Гости, подумала я отстраненно, так вот зачем Реми хотел созвать столько гостей. Ему нужны свидетели, виконту просто не удастся отрезать столько языков.

– Мое имя Шарлотта де Тавернье, хотя в монастыре теперь я сестра Кристина, виконт Бенуа де Мальмер – мой брат. Много лет назад, когда я была юна, я влюбилась в прекрасного юношу по имени Реми де Брагене. Он испросил согласия на наш брак, виконт отказал, тогда мы решились бежать. Мой брат настиг нас. Он устроил так, чтобы шевалье де Брагене осудили и отправили на каторгу за убийство, которого тот не совершал; я могла бы свидетельствовать в пользу возлюбленного, да только меня заперли дома. После суда мой брат силой принудил меня сожительствовать с ним. Он сказал, что всегда меня вожделел.

Вот этого я не знала, оглянувшись на Реми, я увидела, что он смотрит в спину Шарлотте горящими глазами. Не ведаю, знал ли он, но блистала в нем такая яркая, такая всепоглощающая ненависть, которая вряд ли уместна в церкви. Черная злость пылала в глазах виконта, смотревшего на сестру.

– Спустя какое-то время мне удалось бежать, я укрылась в монастыре и приняла постриг, не видя иного выхода. Брат оставил меня в покое. Однако долгие годы я не выпускала его из виду, опасаясь, что он причинит мне или кому-либо зло. Узнала слишком поздно, что он женился, и не успела познакомиться с его супругой – она вскоре умерла. Доверенный слуга рассказал, что погибла она от побоев мужа, однако кто бы поверил? Что я могла поделать? И я молилась, чтобы беда миновала других. Я думала, шевалье де Брагене сгинул на каторге.

– А он не сгинул, – сказал Реми.

Он отложил Библию, быстро расстегнул пуговицы сутаны, сбросил ее, оставшись в рубашке, бриджах и ботфортах. Поднял с пола лежавшую за алтарем шпагу, прицепил к поясу.

– У меня тоже есть причины, по которым я не могу скрепить этот брак, – произнес Реми почти весело, заложив руки за спину. – И самая первая из них – я не священник. Мое имя – Реми де Брагене, сын шевалье де Брагене из Шато-де-Вёв в Бургундии. Виконт де Мальмер отправил меня на каторгу. От горя, причиненного этим злодеянием, умер мой отец. Я невинен пред Господом и людьми, и Бог знает это, а люди узнают совсем скоро. Среди бумаг, хранимых виконтом, были доказательства его виновности перед государством, коль скоро в нечестивых деяниях, о которых говорим мы с сестрой Кристиной, его не слишком быстро удастся обвинить; теперь эти бумаги находятся в королевской канцелярии. Виконт де Мальмер вел дела с врагами Франции, в доказательство чего будут представлены письма и свидетельства. Здесь же ожидают сигнала королевские гвардейцы. Сегодня у вас свидание с ними, виконт, свидание и позор на вечные времена, и если не казнь, то ссылка.

Виконт был творожно бледен, сжимал зубы так, что они скрипели, я слышала. Он сделал шаг назад, едва не наскочив на меня. Я увидела их, за колоннами: гвардейцы, человека четыре, но этого хватит. Так я полагала.

– Мари… – сказал мой отец в двух шагах от меня.

Я не слышала его, видела лишь, как шевелятся губы. Реми стоял у алтаря, свободный весь, торжествующий, он ни слова не сказал ни обо мне, ни о моей матери. Он мстил за нас обоих, оберегая мою семью от позора, оставляя моему отцу его спокойное сердце. В тот миг я любила Реми гораздо больше, чем Бога. Впрочем, это часть высшей любви и есть.

– Простите, Мальмер, – сказал Реми, – свадьба не состоится.

– Но и вам меня не получить, ублюдки, – сказал виконт сиплым от ярости голосом.

Он рванул меня к себе, свистнула сталь, прижалась холодом к моему горлу, я поняла, что он достал кинжал. Даже венчаться виконт явился с оружием, и некому было остановить его. Королевские гвардейцы, молодые парни, двинулись было вперед, но в нерешительности остановились. Шея моя покрылась мурашками.

– Мари! – выдохнул отец.

– Отпусти ее, – процедил Реми. Краем глаза я видела его напряженное лицо.

– И не подумаю, – сказал виконт. – Иначе мне отсюда не уйти, сам понимаешь, Брагене. Так вот почему твое лицо мне не нравилось! Жаль, следовало тебя втихую прикончить. Впредь буду доверять своим инстинктам.

Он попятился, я знала, что рядом находится боковая дверь, видела ее мельком, туда-то виконт и шел.

– Ты не посмеешь ее тронуть, – сказал Реми.

– А если даже и посмеет, – сказала я, – это неважно. Правда ведь неважно, виконт?

Он озадачился. Мне же хотелось смеяться. Я не боялась его ни капли – ни его кинжала, ни его злости. После стольких лет ожидания страх испарился, словно утренняя роса. Лезвие холодило кожу, и только. Смерть стояла не за моей спиной – за его.

– Вот убьете вы меня, и что? Я вас не боюсь. Вы мразь, выродок; благородная девушка не должна знать таких слов, но это о вас – и я знаю. Давайте, пытайтесь бежать, все равно не сбежите. Остаток жизни проведете за решеткой или в сточной канаве. Вы больше не человек. Вы осужденный.

Рука его дрогнула, шее стало теплее, что-то побежало за вырез платья – наверное, струйка крови. Виконт двинулся к двери, таща меня за собой. Я видела, как поднимаются мужчины в зале. Видела мельком лицо отца. Хлопнула дверь, и нас обнял дождь.

Post tenebras lux[26]

Капли забарабанили по коже. Виконт тащил меня меж деревьями, а я смеялась. Я хохотала так, что он был вынужден остановиться; белые стены церкви призрачно светились в надвигающихся сумерках. Кинжал исчез от моей шеи, виконт встряхнул меня сильно. Он глядел на меня с подозрением, как на городскую сумасшедшую.

– Будешь орать, убью.

– Да не стану я орать, – сказала я, – ты далеко все равно не уйдешь.