Шэ’ар появляется через двадцать минут: приезжает на крутой черной тачке, за рулем которой сидит лысая рожа с выражением убийцы. Интересно, он правда думает, что сможет безнаказанно у всех на виду пустить мне пулю в лоб?
— Честно говоря, твоя смелость заслуживает уважения. - Шэ’ар садится напротив и с усмешкой смотрит на украшенный полосатой бело-розовой глазурью кекс. Как будто любовь к сладостям автоматически превращает меня в слабака.
— А ты почему без сопровождения? - Я так же выразительно смотрю на плохо замаскированные синяки на его лице. Хочется рассмеяться в голос: хорошо я его отделал, раз рожа не зажила даже спустя столько времени.
— Я подстраховался, - многозначительно говорит он.
«Понимающе» киваю.
— И так, правильно я понимаю, что речь пойдет о твоих нелепых попытках меня шантажировать? - Шэ’ар сразу берет быка за рога.
— Нет, не правильно.
— Хватит валять дурака, Ма’ну. Я деловой человек и привык говорить по существу, и какие-то твои предположения меня только смешат. Даже сочувствия не вызывают. Ты - сумасшедший придурок - это знаю я, это знала твоя мать и это знает мозгоправ, который окончательно превратил тебя в идиота. Я даже подумывал натравить на него адвокатов и лишить лицензии, но сейчас готов выразить благодарность в денежном эквиваленте.
— Ты сделал меня таким. Это знаешь ты и это знаю я.
Шэ’ар усмехается и закладывает ногу на ногу. Именно так и выглядит сраный король жизни: вседозволенность стоит позади него и разве что не стегает никчемных людишек невидимым кнутом. Но тем приятнее будет выбить трон из-под его жопы и наслаждаться громким падением.
— Предлагаю удобный для нас обоих компромисс, Ма’ну: я забываю о твоем существовании, а ты отваливаешь от Авроры и больше никогда не появляешься в ее жизни.
Я был готов к чему-то подобному, но яркая вспышка злости просто разрывает легкие сдерживаемым воплем ярости. Жаль, что в нашем цивилизованном мире мужчина не может открыто выразить свою звериную первобытную сущность: броситься на соперника и разорвать в клочья. Остается только отпустить фантазию и воображать Шэ’ара огромной бесформенной кучей мяса и переломанных костей. Мне бы доставило невероятное удовольствие сломать каждую из них, даже суставы пальцев.
— Зачем она тебе? - Я надеюсь, что не только мой голос, но и лицо ничего не выражает. Только холодный интерес к предмету «сделки». - Что ты вцепился в нее, как клещ?
— Тебе не понять.
— Это стандартная отговорка сопляка, который сам не знает, чего хочет.
Ему не хочется отвечать на этот вопрос, но мы оба понимаем, что в противном случае разговор не сдвинется с мертвой точки. И чем все кончится? Неизвестно, но для мордобоя еще явно недостаточный накал страстей.
Дьявол, не знаю, кто тот язвительный сукин сын, который думает все эти мысли в моей голове, но он мне определенно нравится.
— Я люблю ее, - говорит Шэ’ар, и на этот раз я демонстративно, громко смеюсь. Кстати, от души. Потому что он понятия не имеет, что значит любить. Он постукивает пальцем по столу, но не предпринимает никаких попыток меня остановить. - Я люблю Аврору Шереметьеву, как никогда не любил ни одну женщину.
Это означает: «Не любил твою мать». И он даже не пытается прикрыть тот факт, что делает это нарочно, дразнит зверя во мне запахом крови, порезав палец. Рассчитывает, что я сорвусь и дам ему повод. Видят боги - я этого хочу так же сильно, как умирающий от жажды, но он больше не сможет мной манипулировать.
— Те таблетки давно кончились, Шэ’ар. И у меня в голове все прояснилось.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Все ты прекрасно знаешь, ублюдочный хер. Ты обокрал мать и хочешь обокрасть меня. Хуй тебе.
Он прищуривается, и правое веко его глаза начинает предательски подергиваться. Человеческое лицо - лучший детектор лжи, достаточно просто внимательно смотреть.
— Я не обираюсь ни о чем с тобой договариваться, Шэ’ар. И не собирался, если тебя это утешит.
Шэ’ар ударяет кулаком по столу: резко, тяжело, неожиданно. Застывший воздух прорезают вибрации ненависти.
— И кстати, Аврора моя жена. Официальная.
Это словно положить вишенку на торт. Завершающий акцент, без которого даже самое воздушное в мире безе не будет вкусным.
— Ты врешь. - Он смотрит на мой палец с кольцом. И понимает, что нет - я не вру. Потому что обручальное кольцо из обсидиана могла подарить только такая небанальная девушка, как моя бабочка. Хотя вряд ли он знал ее настоящую.
Я почти готов праздновать победу. Но что-то в его взгляде мешает насладиться даже коротким триумфом.
— Ну и за кого из вас двоих она вышла замуж? - интересуется Шэ’ар с видом человека, который заранее знает, что любой ответ будет в его пользу, но наслаждается неведением жертвы.
Это очередная путаница, прикрытая паутиной обмана волчья яма, в которую он меня заманивает.
— Я всегда был собой. Второй раз ты меня психом не выставишь.
— Ты никогда не был собой, Ма’ну-Но’лу. Даже сейчас. Просто, мать его, удивительно, как до сих пор не превратился в овощ со всем тем дерьмом, которое плещется в твоей башке.
Он нарочно медленно тянется к внутреннему карману пиджака в надежде, что я занервничаю и выдам страх. Но мне правда все равно, даже если наставит мне в лоб пистолет. Но это никакой не пистолет, а простой желтоватый конверт. Шэ’ар бросает его на стол и взглядом предлагает ознакомиться с содержимым. Возможно, я совершаю глупость, но сразу же заглядываю внутрь и достаю оттуда целую кучу фотографий и каких-то бумаг. Медицинские выписки из роддома, какие-то экспертизы, записи непонятным почерком врачей, где все буквы больше похожи на неаккуратную кардиограмму. И фотографии: мать, Шэ’ар и лысый мальчишка между ними. Снимок вроем - первый на моей памяти.
— Тебя не смущает, что ребенок здесь один? - интересуется Шэ’ар.
— Меня смущает, что здесь есть ты.
— Но’лу умер в роддоме, на третьи сутки после рождения. И я не врал в тот день, когда сказал, что своими руками положил его в гроб. Не было никакого второй брата, Ма’ну. Его придумала твоя мать, и она всю жизнь травила тебя ядом своего горя.
— Пошел ты! - Я смахиваю со стола все: кекс и чашку, и посуда плещется на пол, разлетаясь брызгами осколков.
Официантка жмется неподалеку, глядя на наш «разговор» испуганными глазами. Шэ’ар делает ей знак, чтобы убралась, и девчонка пулей несется прочь.
— Вы оба были обречены еще до рождения. - Шэ’ар продолжает вливать отраву мне в уши. - Если бы Рина поняла это раньше и не пыталась перехитрить судьбу, ничего этого не было бы. Я всегда говорил, что аборт - лучшее средство от разочарования в детях.
Мне нужно оспорить его слова, разбить их одним неоспоримым доказательством, но… я просто не могу. Во мне словно открылись разом все двери всех потайных коморок, о существовании которых я даже не подозревал. И оттуда полезли чужие воспоминания.
Нет, не чужие - мои.
В тот день, когда бабочки улетели из моего дома, я вспомнил, что Но’лу сочинял истории. А я сказал Авроре, что всегда был фантазером. И это несоответствие режет изнутри, как будто прошлое обрело физическую форму и собирается вспороть мне брюхо, чтобы родиться.
— Не понимаю, как ты можешь быть рядом с ней, - добивает Шэ’ар, - если даже не знаешь, кто ты такой.
Я знаю, кто я: Красный ворон, спортивная звезда с тысячами фанатов. Я знаю все о бабочках, я люблю гонять на шикарной тачке по ночному городу и терпеть не могу галстуки. Я взял в жены самую красивую и умную женщину в мире, и она сделала меня безумно счастливым.
— Я понял, что она безумна, когда увидел, что Рина носит одного и того же младенца из кроватки в кроватку и называет его разными именами. Знаешь, на что способна убитая горем мать? На все. Даже уничтожить личность единственного ребенка, лишь бы самой поверить, что их все еще двое. Не было никакого второго брата, Ма’ну, его придумала твоя мать, а твоя же больная голова материализовала ее бред.
— А ты ей помог, пичкая меня фармакологическим дерьмом.
— Вы слишком зависели друг от друга, чтобы нормально жить по отдельности. Считай, что ты был ее любимой игрушкой и единственной успокоительной пилюлей.
Я хочу придумать сотню возражений против, но их попросту нет. Все равно, что черпать воду из высохшего колодца: сколько ни опускай ведро, единственное, что можно достать - грохот жести о камень.