Певерил продолжал писать портрет. Сейчас работа продвигалась не очень хорошо, и он понимал это. Он был странно встревожен. Флер стала вдохновением всей его жизни, но все же сегодня по какой-то непонятной причине оно его покинуло. Ему хотелось бросить работу, кинуться к ногам Флер и задать сотни вопросов о ней самой.
Ведь он не понимал, что происходит. Среди слуг ходило множество слухов и сплетен, которые он не мог полностью пропустить мимо ушей.
Много сокровенного он смог узнать от Одетты, служанки-француженки. Одетта была родом из Парижа и, не лишенная некоторой кокетливости, несмотря на то, что была вдвое старше молодого человека, удостоила своим вниманием красивого юношу, обладающего столь незаурядным талантом. Раза два она подстерегала его в саду и шептала, что смогла бы научить его очень многому, если бы он захотел. Однако он отвергал ее попытки к сближению. В результате она запрезирала его и не упускала случая поддразнить. И хотя Одетта не осмеливалась вслух высказать свои мысли, она была совершенно уверена в том, что юноша без памяти влюблен в миледи Сен-Шевиот. Поэтому она получала особенное удовольствие, рассказывая ему такого рода вещи, которые претили его натуре.
Она рассказывала о том, что его светлость переполнен безумной страстью к миледи. Она, Одетта, видела, как барон выскакивал из покоев ее светлости, осыпая жену проклятиями. А потом она заставала миледи в слезах, которые та пыталась скрыть, но не могла. Однажды Одетта шепотом поведала Певерилу, что видела свежие кровоподтеки на нежных плечах миледи — следы жестоких пальцев барона. Должно быть, в очаровательных покоях происходили мрачные и ужасные сцены. А ведь эту опочивальню Певерил отделывал для «счастливой невесты». Да, там, очевидно, необузданная страсть барона встречала сопротивление со стороны миледи.
Подобные рассказы приводили Певерила в состояние глубокой подавленности. Каждая новая информация только подтверждала его ужасное подозрение, что миледи прибыла сюда не по своей воле. Более того, все это начинало разрушать юношеское уважение и благоговение, которые молодой художник испытывал к человеку, оказавшему ему большую поддержку.
Этим утром Певерил рассказывал Флер о королеве.
Он сообщил ей, что 20 ноября молодая Виктория намерена открывать палату общин и палату лордов.
— Интересно, за кого она выйдет замуж, — тихо проговорила Флер.
— Вне всякого сомнения, этого человека изберут для нее политики, — отозвался Певерил, наклоняясь вперед, чтобы большим пальцем размазать крошечный толстый виток масляной краски.
— Увы, жаль, что большинству женщин приходится выходить замуж за тех людей, которых им выбирают, а не за тех, кого они выберут сами, — вздохнула Флер. — Каждую ночь я молю Бога, чтобы судьба нашей молодой королевы была счастливее, чем… — Она замолчала, покраснев от бровей до подбородка. Она почти позволила сорваться со своих губ предательским словам. Ведь она чуть не произнесла: «…счастливее, чем моя».
Певерил выронил кисть. Он неожиданно смертельно побледнел и нахмурился. Подойдя к камину, кочергой поправил полено, чтобы огонь разгорелся сильней. Он уже не сомневался в значении этих невысказанных слов, окончательно уверившись в том, что леди Сен-Шевиот не любит своего мужа.
— Простите меня, миледи, но я сегодня не в состоянии хорошо работать. Лучше оставим все до завтра, — пробормотал он.
Флер поднялась и приблизилась к камину, к теплу. Ветер сегодня изменился. Крупные капли дождя с силой ударяли в окна башни. Здесь, внутри, было тепло, но снаружи — холодно и пасмурно. «Так же пасмурно, как в будущем, ожидающем меня впереди», — грустно подумала Флер. Для нее была невыносима мысль о скором возвращении барона.
— Я не помешаю вашей работе, если останусь здесь еще ненадолго? — спросила она с простодушием совсем юной девушки, не заботясь сейчас о своем высоком положении в этом огромном замке.
Певерил вскочил с места. Он нервно теребил свой галстук а-ля Байрон, которого так любил.
— Но, миледи… это вы отдаете мне приказания, — запинаясь, проговорил он. — Если моя убогая студия нравится вам, то для меня огромная честь и радость принимать вас здесь.
Она с нежностью посмотрела на него, уголки ее печального рта чуть приподнялись.
— Мне нравится находиться здесь, — с серьезным видом проговорила она, поднося руки к пылающему огню камина.
— Миледи, — произнес он, — писать ваш портрет — это огромная честь для меня. А беседовать с вами… это как… это удивительным образом раскрепощает мои мысли.
— И мои тоже, — прошептала она.
Впервые эти два молодых человека осмелились откровенно признаться друг другу, что они получают удовольствие от общения.
А Певерил продолжал:
— Мне бы хотелось сделать очень, очень многое! Моя дорогая миледи, только скажите, как я могу способствовать вашему счастью?!
Она повернула свою головку грациозным и одновременно гордым движением, но, когда отвечала ему, мировая скорбь звучала в ее голосе:
— Я не знаю, что такое счастье, с тех пор, как по чудовищной жестокости судьбы мои родители покинули меня.
Внезапно послышались тяжелые шаги, звук которых перекрывал завывание ветра и удары дождя. Кто-то поднимался к ним по винтовой лестнице. Флер первая узнала эти шаги. И цвет, появившийся на ее лице от жара камина и пылких слов Певерила, мгновенно покинул его.
— Это мой муж. Очевидно, барон вернулся раньше, чем намеревался, — сказала она.
Ужасные подозрения юного художника находили подтверждение, но он ничем не мог помочь, только молча созерцать муку и страх, так внезапно появившиеся на лице молодой женщины, стоящей перед ним.
«О Господи, — подумал он. — Она ненавидит его!»
И его медленно пронзила еще одна мысль: «Значит, и я тоже должен ненавидеть его».
Глава 14
Дверь студии была распахнута настежь без особых церемоний. На пороге стоял Сен-Шевиот в неброской, но очень модной одежде. На нем был плащ, в руке он держал перчатки. Он выглядел так, как выглядел всегда по приезде из Лондона, куда уезжал на несколько дней: мрачным, развязным, со следами скверного времяпрепровождения на лице. Огромного роста, он, казалось, заполнил собою весь дверной проем. Сердце Флер упало от страха при виде этих могучих плеч и красного красивого лица. Оглядев ее с головы до ног, Сен-Шевиот молниеносным взглядом обвел студию, почти не обращая внимания на Певерила. Затем снова воззрился на жену.
— Ну, ну, прекрасно, так вот, значит, где прячется моя любимая супруга. А я тщетно искал ее у себя.
Она шагнула вперед.
— Я не ожидала, что вы вернетесь так рано.
— Очевидно, — с презрительной ухмылкой откликнулся он, развязал плащ и небрежно швырнул его на стул. Проводя ладонью по пышным вьющимся черным волосам, Сен-Шевиот по-прежнему зловеще улыбался. — Я прибыл раньше, потому что за мной послала миссис Динглефут, — сказал он.
Флер спросила:
— Послала за вами? С какой стати?
Сен-Шевиот ответил не сразу, пересек студию и приблизился к мольберту. Широко расставив ноги, держа руки в карманах, он раскачивался на каблуках, внимательно изучая портрет Флер. Прищурившись, произнес:
— Миссис Динглефут, это прекрасное создание, всегда и всем сердцем желает мне только добра. Я просил ее связаться со мной, если здесь будет что-нибудь не так.
— Прошу вас, ответьте, что же она такое заметила? — спросила Флер, прижав руку к груди. Ее сердце билось все сильнее и сильнее.
Певерил стоял совершенно прямо и молчал.
Заговорил Сен-Шевиот:
— Славная миссис Д. прислала мне письмо, где в самых осторожных выражениях дала понять, что вы не лучшим образом себя чувствуете и слишком много времени проводите в рыданиях.
Флер, тревожно взглянув на Певерила, проговорила:
— Не думаю, что мое здоровье… или мои слезы… обеспокоили бы миссис Динглефут.
Сен-Шевиот, казалось, не обратил внимания на ее слова. Уставившись на портрет, он продолжал:
— Как старая и верная служанка этого дома, она сочла своим долгом сообщить мне, что вы слишком много времени и энергии тратите на то, чтобы подниматься в эту студию и подолгу оставаться здесь. Вам лучше было бы выезжать в новом фаэтоне, осматривая владения или заглядывая к соседям. Уверяю вас, такое поведение больше соответствовало бы достоинству знатной леди. Скажем, вам следовало бы больше обращать внимания на соблюдение некоторых условностей.