По левую руку от него сидела вечно молчаливая молодая жена, принцесса Элейна, а чуть поодаль королева-мать Гвиневра.                                                                                                                

Стэйн нутром чувствовал страх, исходящий от этих людишек. Не только королевская семья смотрела на группу северян с опаской, но и их придворные также благоразумно расступились, несмотря на то, что стража в полной боевой готовности окружила закованных в кандалы пленных.

«Немудрено, что англосаксы трусливы и слабы духом,​ —​​ отметил про себя Стэйн, разглядывая собравшихся в зале благородных леди, —​ если даже их король окружает себя юбками».

Будто прочитав мысли своего предводителя, Кнуд резко дёрнулся в сторону ближайшей придворной дамы, натянув цепь, что сковывала кандалы всей группы северян. Викинг грозно зарычал на испуганную до смерти саксонку и состроил такую злобную гримасу, что дама тут же закатила глаза и упала на пол без чувств.                                                                                                         

Стэйн на это лишь едва заметно усмехнулся, а Кнуд, довольный произведённым эффектом, словно и не замечал направленных на него мечей стражников. Смертельно раненный Ярой и с исполосованным ею же лицом, он еле стоял на ногах, а его бессмысленная выходка и вовсе отняла последние силы. Сам Стэйн в схватке с Ярой вслепую отделался более лёгкими ранениями в отличие от Бальдера, что пал замертво пронзённый её мечом, не успев даже осознать этого.

А потом он увидел в тронном зале и её саму. Рыжеволосую воительницу, которая колдовством заманила их ночью в западню и перебила, как слепых котят. Полоснув своим «детским» мечом по боку Стэйна, Яра без сомнения бы его добила в темноте, не будь слишком занята Кнудом. Когда тусклый свет свечи погас, он сразу ринулся в её сторону, чем и спас Стэйна от последнего смертельного удара.

Сейчас она снова смотрела на него с презрением своими зелёными глазами. Против воли он всё же восхищался ею. Бледная, укутанная накидкой, из-под которой виднелось раненое плечо, она едва стояла на ногах. Казалось, стоит лишь её легонько толкнуть, и Яра упадёт навзничь. Но взгляд ведьминских глаз был тверже стали, из которой был изготовлен её «игрушечный» меч.

Как и любой викинг, Стэйн презирал трусов. Смелость же вызывала у таких, как он, уважение, а в этой женщине её оказалось больше, чем у дюжего воина.

Но была ещё одна причина тому, почему Стэйн, второй сын Вольфа из рода Ирвенгов, не мог отвести взгляда от Яры, словно та приковала его к себе навеки. Всё потому, что он узнал в ней ведьму, встречу с которой ему предсказал их жрец: что брат пойдёт против брата, прольётся кровь да развяжется война из-за женщины с зелёными глазами, зрящей в кромешной тьме. Женщины, чья плоть не горит в огне, потому что огонь горит внутри неё самой. И лишь взглянув в горящие яростью зелёные глаза воительницы этой ночью, Стэйн смог, наконец, истолковать пророчество жреца.

«Чужестранка, прозванная огненной ведьмой, подарит вольному народу наследника небывалой силы, —​​ гласило предсказание. —​​ И станет он великим правителем. Королём всех норманнов! А в жилах его будет течь кровь Ирвенгов и последней из ведьм древнего рода Эзаран».  

Глава 11



Наконец, в тронный зал ввели щуплого старичка и подтолкнули в спину ближе к центру.

Оторвав взгляд от Яры, Стэйн пошатнулся, ощутив, как его бок под туникой заливает тёплая кровь. Будто лишённого опоры, его сразу повело в сторону. И если бы не Кнуд, на которого он оперся, то ему вряд ли бы удалось устоять на ногах. Вот только Кнуд сам держался на последнем дыхании, но всё же устоял. А в рядах стражников поведение северян опять вызвало беспокойство —​​ не зная чего ожидать от этих варваров, стража вновь схватилась за свои мечи.                                                           

Старик же принялся что-то несвязно бормотать, но чужую речь разобрать Стэйн не смог.​ К тому же старик был явно пьян.                                                                                                  

Старый Иакин действительно был любителем залить за воротник, но он также был единственным в городе, кто говорил на языке северян. В своих странствиях он многое повидал и даже внешне чем-то походил на чужестранца: длиной волос и одеждой, отороченной пушниной.

При виде его король Этельберт резко подался корпусом вперёд:

—​​ Иакин, —​​ обратился он к старому страннику, —​​ пусть эти дикари назовут свои имена!

Иакин, запинаясь, перевёл приказ короля на язык викингов, но никто из северян не промолвил в ответ ни слова. Побеждённые, но не сломленные, они с превосходством взирали на молодого правителя​ —​ маленького жалкого человечка по своей сути, даже несмотря на сверкающую золотом и самоцветами корону на его голове.                                                                                                   

—​​ Ваше величество,​ —​​ Иакин, вжав голову в плечи, повернулся к своему королю.​ —​​ Северяне​ —​​ гордый народ, даже под пытками вы не дождётесь от них ни слова. Но в этом и нет необходимости!​ —​​поспешно добавил он.                                              

Несмотря на три выпитых кубка эля, старый Иакин всё же понимал, что из-за упрямства язычников он и сам мог попасть в немилость. А оказаться в темнице или быть высеченным розгами ему совсем не хотелось.                                                                                       

—​​ Вот этот,​ —​​ ткнул он в Стэйна своим узловатым пальцем,​ —​​ сын конунга Вольфа Ирвенга, величайшего из викингов северных земель. Очень важный человек для ведения переговоров, ваше величество…                                               

—​​ Откуда тебе известно, чей это сын, старик?​ —​​ поинтересовался Этельберт, украдкой взглянув на свою мать.                                                                                           

—​​ Я лишь странник,​ —​​ честно признался Иакин.​ —​​ К таким, как я, северяне всегда относились лояльно. И мне довелось повстречать на своём пути сыновей конунга Вольфа. Ходит молва, что старший из них, прозванный в честь отца Молодым Волком, —​​ лучший мореплаватель и покоритель новых земель. О его деяниях слагают легенды.                                                           

Помолчав, Иакин кивком головы указал на запястья Стэйна и добавил:

—​​ А ещё о принадлежности к правящей династии говорит его священный браслет.​

—​​ Довольно!​ —​​ королева-мать встала со своего места и гневно сверкнула глазами в сторону старого Иакина.​ —​​ Переговоров не будет! Их всех казнят завтра на рассвете!

В зале вновь повисло молчание. Этельберт всегда полагался на мнение Гвиневры, не стал он перечить матери и сейчас.                                                                                       

—​​ Ваше величество!​ —​​ Яре никто не давал слова, но и смолчать она не могла.​ —​​ В плену у северян наши люди. Герцог Вильгельм Брей в том числе. Казнив этих язычников, вы обрекаете и их всех на верную смерть!                                                                 

—​ Любая война не обходится без жертв, леди Карлайл! —​ ответила Яре королева-мать вместо своего сына. —​ Мы одержали две победы над варварами! Мы отстояли Винсдорф! И лишь это имеет наивысшее значение!

Стиснув зубы, до сих пор хранил молчание и Граф Карлайл. За то, что Вильгельм сделал с его старшей дочерью перед нападением на Винсдорф, Юргенс Карлайл охотнее всего задушил бы герцога собственными руками. На Мелисандре места живого не осталось! Его дочь обесчещена и сломлена! Она отказывается от еды и всё время рыдает, обвиняя герцога в совершённом над ней непотребстве.

И хоть сам Карлайл с трудом верил, что Вильгельм мог сотворить с ней подобное, но факт остаётся фактом: его дочь обесчещена, и спасти её сейчас может только брак с виновником произошедшего. А значит герцог Брей должен до этого дня, как минимум, дожить.

—​​ Мы выиграли битву,​ ваше величество,​ но не войну, —​ поддержал он всё же свою младшую дочь. —​ Северяне нападут снова.                                         

И Юргенс Карлайл знал, о чём говорил. Единственное, чего он не знал, ​—​ это как донести свои слова до Гвиневры, которая от начала правления её сына фактически держала весь город в своих руках.​