Муж все ждал, когда дел будет меньше, все вспоминал о чердачных сокровищах.
А потом нашел себе сокровище поважнее. И обо всем ином позабыл.
Теперь вот Люба копошилась в пыли, как в сухой траве забвения. Раскладывала, сортировала. Чем не дело?
Ночами было хуже. Гораздо хуже. Засыпала она только с включенным телевизором. Пока программа шла, раздавались звуки, голоса, музыка, она могла дремать. Но в тишине сон снимало как рукой. Начинались кошмары, мысли, вопросы… Разговоры с мужем. Почти наяву. О том о сем.
Постепенно приходила к ней мудрость. Прощение. Прощание.
Родство остается. И годы вместе никуда не деваются. И любовь…
А потом… Потом он пришел к ней попрощаться… Навсегда.
Больнее всего было вспоминать, как она говорила ему: «Лучше бы ты умер». Именно тогда, когда душа его трепещущая стремилась к ее душе приникнуть. Когда он уже умер. А она ему желала… Для себя – его смерти. Это давило страшной тяжестью.
Люба прижимала к груди его фотографию, говорила ему, объясняла, каялась…
Настало время узнать его последнюю волю.
Завещание.
Люба об этом и не думала. А что думать? Дом муж переоформил на них с сыном. Спасибо ему! Что еще ей могло причитаться?
Оказалось, он все, что имел, завещал им. Ей, Любе, все еще законной жене, и сыну. Явился к нотариусу за неделю до смерти и оформил по всем правилам свое распоряжение. Почему? Кто теперь узнает? Может, прожив почти год со своей молодой «женой», начал что-то понимать. Поостыл и на ясный рассудок разглядел… Причину все равно не угадать. Оставалось одно ясное понимание: последние его мысли устремлялись к Любе. О ней он заботился. Резон в этом был. Ведь Сесильке-то двадцать четыре годочка всего. Успеет взять свое. Вся жизнь у нее впереди.
Сын Миша собрался переезжать в отцовский дом. Раз отец сам так хотел, причем за неделю до кончины, почему бы и нет? Приехал туда, а Сесилька забаррикадировалась. Вызвала журналистов на подмогу. Еще бы! Она-то в своей стране. А они – иностранцы. Это ничего, что она с иностранцем жила и собиралась использовать его долго-долго. Теперь ей терять оказалось нечего. Состоялся настоящий мультимедийный перформанс: скорбные слезы, вой, интервью, перемежающиеся рыданиями и задыханиями безутешной молодицы, вспышки фотокамер, а потом статьи в желтой прессе и демонстрация неподдельного горя по всем новостным каналам страны. Основные темы обозначались следующим образом: юная возлюбленная жена, происки русской мафии, иностранцы, от которых нет житья…
На газеты и ТВ пришлось подавать в суд. Псевдожену разоблачили. Справедливость восторжествовала. Все завещанное принадлежало им по праву.
Тогда Сесилька решила действовать по-другому. Ей же надо было хоть что-то получить за год своих стараний и удовлетворения прихотей безмозглого козла, оставившего ее ни с чем.
Она опубликовала мемуары о маэстро. Толстенную книженцию, страниц около тысячи! Как успела? Кто подсобил? Ну, не сама, понятное дело. Стало быть, помощники есть и ждут своей доли. Мемуары назывались «Только с тобой я понял смысл моей жизни…» Это, естественно, преподносилось как слова музыканта, обращенные к его музе, то есть автору мемуаров, Сесильке. Никакого документального подтверждения этой фразы не было. Просто, со слов несчастной, ее возлюбленный повторял ей это ежедневно, все время совместной жизни.
Далее выяснилось, что Мастер называл ее, Сесильку, своей Маргаритой. Велел ей прочитать этот русский роман и сказал: «Ты – Маргарита».
Люба хорошо помнила, как они впервые с будущим мужем читали журнал «Москва», доставшийся ей всего на сутки. Так тогда читали: из рук в руки, да еще и в считаные часы. Как великое благодеяние и знак доверия вручали вожделенное произведение. Они сидели в ее комнате, на диванчике, прижавшись друг к другу, читали не отрываясь. Переглядывались, повторяли вслух фразы… «В белом плаще с кровавым подбоем… Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат…»
Собственно, они до этого почти и не знали друг друга. Виделись пару раз мельком. Просто драгоценный журнал давал им общий знакомый. Он-то и посоветовал вместе читать, иначе совсем времени не хватит. Практичный и разумный совет.
Они читали.
Ее родители, с пониманием относившиеся к тому, что некоторые книги приходится проглатывать с невероятной скоростью, да еще и ночами, улеглись.
Они читали. Внимательно, цепко, чтоб все вобрать в себя навсегда. И чтоб успеть.
А под утро стали целоваться. Жадно, как исстрадавшиеся от жажды в пустыне. Просто умопомрачение нашло. Целовались, ласкали друг друга, ничего не выгадывая, не планируя, не загадывая. Все у них было тогда впервые. Любовь накрыла. Задыхались от любви. От судьбы. А разве не судьба? И если бы не книга! Не было бы общей судьбы. Но тогда, в день после той ночи, Люба в своем институте сгорала от любви. Она провела бессонную ночь, но совсем не хотела спать. Ей бы увидеть еще раз того, с кем читала она волшебную книгу. А он, может быть, и не придет больше никогда. Решит, что она доступная, развратная. Без ухаживаний и просьб бросилась в объятия к незнакомому практически парню. Она, кстати, ни капельки об этом не жалела. Упрекала себя в одном: надо было позвать вечером в гости. Пообещать очередную редкую книгу и…
Возвращаясь домой, увидела его издалека, стоял у ее подъезда со свертком под мышкой.
Она не бежала к нему. Летела. Ноги земли не касались. Точно.
– Вот, смотри, что мне на одну ночь дали, – развернул он сверток.
Люба пыталась прочитать название и не смогла. Какая разница!
Дома никого не было. До возвращения родителей с работы оставалось часа три, не меньше. Им все равно не хватило. Хотя на чтение они не потратили ни одной минутки. Только друг на друга.
Так и «читали». Недолго. Пару недель. Потом он пришел за ней в институт и повел подавать заявление в загс. Объяснил, что они оба так долго не протянут, если ни днем, ни ночью не спать. Ей до восемнадцати оставалось три недели. Заявление поначалу не принимали. Он объяснил, что вступать в брак можно в первый же день по достижении совершеннолетия. Но как осуществить это право, если они не примут заявление сейчас? Тетки страшно поразились стройности рассуждений и неоспоримой правоте влюбленного юноши. Подчинились. И расписали их в день ее рождения.
Грех они, конечно, тогда совершили, не попросив родительского благословения. Боялись, что те станут скандалить, требовать подождать, подумать. А о чем думать, когда они отодраться друг от дружки не могут. И в своих учебных заведениях ни о чем другом не мечтают, как вжаться, слиться, отдаться своей любви, чтобы хоть чуть-чуть полегчало, чуть-чуть получилось бы дышать…
В день Любиного рождения учиться они не пошли. Поехали расписываться. Потом гуляли на Ленинских горах. Их окружал дикий лес, ни души вокруг, тишина. Запах листьев, земли. Люба опять не чувствовала земного притяжения, хоть и лежала на траве в объятиях любимого. Мужа! И он ничего не сознавал… Только повторял:
– Все по-прежнему, ничего не изменилось. Я схожу с ума от тебя. Я уже сошел с ума. Ты – жена. Но я боюсь тебя потерять не меньше, чем вчера и позавчера. Только вот так, когда делаемся одним целым, верю себе и своему счастью.
Они были одни в раю. Деревья, птицы, небо, шелест листьев, если набегал ветерок. Их наивное бесстыдство, их ласки, их уверенность друг в друге, открытость любви.
Поверив, наконец, самим себе, что все это не сон, что теперь они и ночью, и днем, и когда захотят могут, не прячась, принадлежать своему чувству, новоиспеченные муж с женой отправились отмечать Любин день рождения. Конечно, едва переступив порог, тут же сообщили родителям о сюрпризе.
Неожиданно для них новость была воспринята на ура. Зять пришелся Любиным родным очень по душе. И понравилось, что удался замечательный праздник. С гостями, подарками, песнями и плясками. Настоящая свадьба! Чего еще душе желать?
Так и зажили, душа в душу.
И вот он нашел другую Маргариту. Тут Сесилька явно не выдумывала, откуда бы ей знать такое?
Но опять же Люба поняла. Он говорил о той книге, как о проводнике любви. Он ждал от Сесильки духовного родства, подсказывал ей путь. Бедный. Бедный.
Люба рассказывала Свете об их с мужем любви, близости, страсти так, будто все это никуда не ушло, будто все происходит с ней сейчас: ожидание объятий, ласк, чуда. И Света откликалась на эти рассказы всем сердцем, вспоминая свою любовь. Не с Марио, нет. С забытым, казалось, навсегда Сережей. Ее Сережей.