Чуть ли не прищелкнув каблуками, этот мальчишка (ну не подлюка, а?) удалился, цапнув по дороге одну из своих одноклассниц и вовлекая ее в танец, отчего девчонка вся аж засветилась явным удовольствием, ловя завистливые взгляды тех, с кем только что стояла и перешептывалась хихикая.
Еле сдерживая закипающие слезы, я рванула из актового зала и понеслась на второй этаж в учительскую, плотно прикрыла дверь и прокралась к своему рабочему столу, включив только настольную лампу – в моем нынешнем состоянии не очень хотелось, чтобы сюда зашли на пробивающийся из-под двери свет. Так и сидела, заполняя журналы и понемногу успокаивая разбушевавшееся от только что произошедшей нелепости либидо. Кто-то думает, что он действительно ошибся? Как же! «Ага-ага» триста тридцать три раза. Кто угодно, только не он! Но и я хороша! Стояла там, вытаращив глаза и боясь вздохнуть, позволяя ему тискать меня практически при всем честном народе! И плевать, что продолжалось все едва ли даже полминуты, сам факт – вот что имеет тут значение. Он снова начал игру и выиграл, получив в качестве приза очередную дозу моего смущения и полной беззащитности. Да до каких же пор это будет продолжаться? В какой момент я стала любимой игрушкой этого мелкого садюги, и главное – за что? Нужно прекращать это немедленно и решительно! Да, именно так я и начну вести себя с понедельника, и пусть умается этот поганец донимать меня. Не будет реакции – самому надоест и отвалит.
Закрытая дверь тихо скрипнула, впуская коллегу. Я глубоко вдохнула, прогоняя с лица отражение царившего внутри хаоса, и подняла голову, лупая глазами в темноту и ожидая, что сейчас зажжется верхний свет. Но этого так и не случилось. Судя по следующему звуку, ключ провернули в замке дважды. Сокрушительная дрожь беспощадного обреченного понимания, такого, что приходит раньше любой разумной мысли, сотрясла нутро. Паника, идущая с ним рука об руку, была до обидного легко подвинута бесстыдным предвкушением. Тем самым, для которого все мои «да зачем же мне это и за что» были смехотворно жалкими. От основания черепа и до самого копчика прокатилась тягуче-обволакивающая волна, стремительно стекшая в низ живота. Да что же со мной творится?
– Ольга Алексеевна, это вы? – Конечно же нет! И, надо быть честной, я это знала уже на подсознательном уровне. Для чего вообще спрашивала? Чтобы дать малюсенькую зацепку за готовую уже пойти наперекосяк реальность себе или ему – шанс на раздумье, чтобы развернуться и уйти? Ну, должно же остаться в его голове хоть какое-то понятие о границах, страх… да черт еще знает что!
Вскочив со стула, я попятилась, щурясь в ставшую вдруг вязкой темноту только для того, чтобы узнать этот уже до боли знакомый силуэт.
– Максим, тебе нельзя здесь находиться! – решительно нахмурившись, сказала я. Ладно, попыталась сказать, потому что на самом деле вышло слабое тихое возражение с таким непристойным придыханием, что я вспыхнула окончательно и отступила еще быстрее. Осознала, что выдаю свою неспособность контролировать эту невозможную ситуацию каждым суетливым движением, но сейчас это воспринималось не просто противостоянием молодого учителя и ученика-задиры. Вообще уже совершенно не игры. Собственно, сражение за выживание, пусть и не физическое – или он меня, или я его. О, смешно, исход слишком предсказуем!
– Макс, уходи, пожалуйста, – промямлила я, наткнувшись спиной на стену и выставив вперед руку в жалкой попытке остановить надвигающийся неумолимый шквал тестостерона.
Но Шереметьев, не останавливаясь, перехватил мое запястье и прижал его к стене над головой. Наклонился, упираясь своим лбом в мой, обездвиживая и не позволяя ускользнуть от своего голодного, выжигающего способность к сопротивлению взгляда.
– Боже! – пробормотала я и трусливо зажмурилась, признавая, что ничем уже не управляю. Даже собственным телом, и от этого хотелось забиться в истерике, вот только не понятно: то ли от негодования и унижения, то ли от острого, рвущего все внутренние запреты удовольствия ощущать этого пацана настолько близко. Как, черт побери, в считанные секунды все могло дойти до такой крайности?
– Нельзя-нельзя-нельзя, – повторяла и сама не понимала смысла и, совсем сорвавшись, отчаянно толкнула в грудь парня, стремясь вырваться, при этом не делая ни шага. Но Шереметьев поймал и вторую руку и прижал ее в район своего бухающего сердца, а затем медленно опустил голову, проводя носом от моего виска до подбородка и потерся своей немного колючей щекой об мою.
– Мне восемнадцать исполнилось вчера, Светлана Николаевна, – чуть отстранившись, он ухмыльнулся в своей так раздражающей меня манере, но огрубевший голос, рваное дыхание и цепкий взгляд готового к атаке хищника выдавали его предельное напряжение. – Так что мне уже можно и даже офигеть как нужно.
И тут же нет, не поцеловал, а совершил самый настоящий бросок, молниеносную атаку, пользуясь тем, что я вскинула голову для возражения. Мальчишка? Молокосос? Не-е-ет! Захватчик, абсолютно точно знающий, что он вершит своими губами и языком, в отличие от меня, мгновенно потерявшей последнюю ориентацию и понимание, где я и что творю, цепляющейся за его плечо и отвечающей на это дерзкое разграбление моего рта. Господи, милостивый боже, вот за такие поцелуи в прежние времена женщины готовы были отдать хоть честь, хоть душу, не вспоминая и на секунду о последствиях. Потому что это был никакой не поцелуй вовсе. Полноценный секс, заявление прав, требование капитуляции, признание в смертельной степени жажды по другому человеку. Контакт из разряда столкновения стихий, приносящих непоправимый ущерб и разрушения. Воздух вдруг закончился, и Шереметьев прервался лишь на пару секунд, дав жадно вдохнуть обоим и сипло, прерывисто шепча что-то нежное, абсолютно противоположное каждому его агрессивному, захватническому движению.
– Свет ты мой… девочка моя… я же совсем дурак из-за тебя стал… не видишь… не замечаешь… дышать не могу… – И в голове все закружило-закружило и поплыло-поплыло от обнаженной трепетности его слов, и плевать, что девочкой меня называл мальчишка младше меня лет на сколько? Семь, десять, пять? В этот краткий миг я могла и желала быть его девочкой, его светом, центром его желаний, ибо никогда в жизни такого не испытывала.
И все я прекрасно осознавала: и как сильное тело вжало меня в стену, как в живот уперлась однозначная твердость, как мощное бедро вторглось между моих ног, бесстыдно задирая юбку, как широкая мозолистая ладонь, подрагивая от возбуждения, оказалась под одеждой и скользнула вверх. И прекрасно осознавала, к чему все шло… Да только не осталось во мне сейчас ни гордости, ни порядочности, ни страха, ни упрекающей совести. Был только он, сгорающий от желания и сжигающий меня со всей беспощадной жадностью и безоглядностью своей юности. И как же я горела! Полыхала лютым пламенем от каждого нового поцелуя, уже сама под них подставляясь, умоляя хриплыми вздохами коснуться еще и еще, предавая собственную вечную скромность. Все больше дурела от лихорадочного шепота, что постепенно стал не только нежным, но и искушающе бесстыдным, как и губы, и руки, что уже не метались по моему телу, беспорядочно и жадно насыщаясь самим фактом внезапно доступных запретных прикосновений, а выискивали самые уязвимые места целенаправленно.
– Вот так… вот так, моя девочка… позволь мне… пусти меня… – рвано выдыхая, жег Максим кожу моей шеи шепотом, перемежая его короткими требовательными поцелуями, пока его широкая ладонь стремительно и совершенно уверенно скользнула под мою юбку и, огладив бедра, расположилась в самом низу живота.
И я пустила, сдалась, не просто позволив ногам приглашающе раздвинуться, но и дернулась, толкаясь навстречу его руке.
– Твою же ж-ж-ж… – пробормотал он, захлебнувшись первым вдохом, когда его пальцы погладили меня через влажный хлопок, попадая сразу же сокрушающе идеально, и я, дернувшись, как от разряда, врезалась затылком в стену. – Если бы ты знала… если бы только представить себе могла…
И снова немыслимо сладкое трение, настоящее бесстыдное волшебство, от которого перед глазами искристая пелена, неконтролируемая судорога промчалась сверху вниз по позвоночнику, заставляя выгнуться и прижаться к нему крепче некуда, а мышцы бедер начали мелко-мелко дрожать.
– Тш-ш-ш… тише… – счастливо и чисто по-мужски торжествующе усмехнулся у моей щеки Максим и замедлил вытягивающие из меня душу движения внизу. – Какая же ты у меня торопыжка… взрывоопасная… словно порох… сейчас все будет, девочка моя… сейчас…