С легким рычанием, сам не свой от постоянного удушающего притяжения, он наклоняется ко мне. Вспыхивающий страх, подсказывает мне, что я действительно его совсем не знаю.
— Скажи это! — он прижимает мои руки к груди еще сильнее, пока не создается ощущение, что ребра вот — вот треснут.
— Да… — пока мы смотрим друг на друга, я ищу правильный вариант ответа. Из меня вырывается стон, я знаю, что не смогу этого сделать. Я не смогу покориться воле человека, подобного ему. Он хочет, чтобы я пошла против своей сути. Он преступник, и я не буду подчиняться. Согласившись на это, я отдам ему всю власть.
— Только одно слово. Скажи, рабыня, — верхняя часть его тела прижимается ближе, и я отворачиваюсь, разрываясь между возможностью получить желаемое, и тем, что должна переломить себя.
— Ты не мой хозяин. Я буду называть тебя по имени, но я не отдам тебе звание, которое даст право мной владеть. Во — первых, ты этого не заслуживаешь. А во — вторых, ты ни хрена для этого не сделал, — говорю я, заглатывая воздух, которого не хватает моим легким.
Я осторожно поднимаю взгляд, почти боясь увидеть то, что меня ожидает. Последнее мгновение моей жизни? Форменное изнасилование? Встречая взор голубых глаз, я понимаю, что ход его мыслей намного хуже. Даже если я мужественно встречала все невзгоды, посылала его куда подальше, то когда взгляд мужчины приклеивается к моему лицу, я слишком напугана, чтобы двинуться.
— Так будет, — рука, поддерживающая меня под зад, исчезает и если бы не давление, толкающее к стенке меня в грудь, я бы упала. Он протягивает руку, поворачивает кран и регулирует душ, пока вода не начинает литься потоком. Скорость, с которой меня осыпает ледяная вода, когда он затаскивает меня внутрь кабины за волосы, почти сбивает меня с ног.
Непроизвольно из моего рта вырывается вопль, от холодной влаги, что орошает мои лицо и голову. Вода попадает в рот, и я захлебываюсь, прижимаясь к стене. Он отстраняется на несколько сантиметров, издавая рев, пока я пытаюсь откашляться.
— Я твой Господин и ты скажешь это.
Равнодушие снова вступает во владения. На сей раз, я могу отдышаться и удержать его даже при том, что оно почти исчезает от шока из — за перепада температуры. Проходят секунды, мои легкие горят, в то время как я пытаюсь отстраниться, чтобы мужские руки больше меня не касались. Но пока я не могу отодвинуться, поток воды хлещет по мне.
— Скажи это!
Меня тянут назад, и я глубоко вздыхаю.
— Нет, — удается выдать мне между вдохами.
— Ты так чертовски упряма, — вода выключается. — Ты назовешь меня Господином до того, как закончится ночь. Если же нет, — он распахивает дверь, вытаскивает меня, и марширует со мной на руках в ту ужасную комнату, — я заставлю тебя, тем единственным способом, которым тебя можно разговорить.
Множество видеокамер, наблюдающих за каждым моим шагом, по десять штук в каждой комнате, больше не сводят мою челюсть. Я едва слышу его угрозы, когда сосредотачиваю все свое внимание на кровати, которая выглядит ужасающе.
Мы продолжаем двигаться, и он тянет меня ближе к ней. Мои зубы стучат, но я не чувствую холода. Только страх от вида толстых удерживающих устройств, прикрепленных к передней части кровати. Это даже не наручники, а натуральные кожаные манжеты, как те, которые надевали на меня в больнице.
— Нет! — перед тем, как рухнуть на кровать, я начинаю сопротивляться, но его тело плотно прижимает меня к матрасу.
— О, да, — шипит он сквозь зубы.
Мужчина поднимает вверх мою руку, будто я не оказываю сопротивления. Другую он удерживает с той же легкостью. Я оказываюсь широко распластана напротив королевских размеров матраса, без возможности пошевелиться.
— Зачем ты это делаешь? — всхлипываю я, не в силах скрыть отчаяние, которое меня переполняет. И которое я пыталась сдержать внутри себя.
Он щурится, быстро скрывая промелькнувшее мягкое выражение лица, и откидывает назад мокрые волосы, которые прилипли к моей щеке.
— Потому что я могу. Скажи мне. Если бы тебе пришлось выбрать прямо сейчас, что бы ты выбрала: умереть здесь, в этом доме, или уйти и быть вынужденной прожить еще сорок лет в реальном мире?
Нет никаких сомнений, когда дело доходит до ответа.
— Я бы предпочла умереть. Независимо от того, где это произойдет. Но это в том случае, если бы у меня был выбор. Которого у меня нет.
— Разве ты не видишь ничего хорошего через сорок лет? Это почти вся твоя жизнь, плюс еще лет десять. Как можно прожить их и не захотеть узнать, что будет дальше?
Я не хочу об этом думать. Даже не хочу рассматривать такой вариант.
— Моя жизнь закончилась, когда погибли мои муж и ребенок. Какую из этого часть, ты не уяснил? И все, что ты запланировал для меня — бесполезно. Убей меня, или дай мне уйти. Зачем чего — то ждать? Я же говорила, что хочу умереть. Я не собираюсь менять свое решение. Все эти манипуляции — все зря. Пожалуйста, — шепчу я, пристально всматриваясь в его глаза. — Я умоляю тебя. Разве я не достаточно настрадалась?
Настоящая боль ощущается от его жалости, когда он начинает поглаживать пальцами мою щеку.
— Страдания проявляются в разных формах. Некоторые могут убить нас изнутри, но именно они делают нас сильнее, помимо того вреда, который приносят. Я чувствую твою боль, рабыня, как если бы она была моей собственной. Извини, но смерть не посетит тебя сегодня вечером. Не от моих рук. Пока нет.
С этими словами он поднимается и подходит к шкафу. Что он имел в виду, когда сказал, что чувствует мою боль как свою собственную? Неужели он потерял кого — то? Или же подумывал о самоубийстве и не довел дело до конца? Мужчина, на чью спину я смотрю, вдруг видится мне в другом свете. Интригующим. Что же он надеется сделать или доказать? Что я не заслуживаю закончить свою жизнь? Мысли скачут в голове, пока он что — то перебирает на верхней полке. Мышцы его бедер напрягаются, когда он наклоняется немного вперед и назад. Я медленно поднимаю глаза вверх, осматривая его задницу, пока не достигаю упругих мышц на спине и плечах. По моей коже распространяется огонь, и я невольно издаю звук отвращения к себе. Что я делаю? Я растаиваю от малейшего чувства понимания и теперь собираюсь довериться ему?
Ящик падает на пол, а потом слышатся его ругательства. Он наклоняется и поднимает содержимое, кровь стекает с промокших бинтов, которые привлекают его внимание в то время, как он кривится. Еще больше проклятий заполняет пространство между нами, и он набивает ящик до самого верха и приближается к видеокамере. Взгляд, который он бросает, проходя мимо меня — это смесь досады и чего — то еще, что выходит за рамки моего понимания.
— Прямо сейчас — тебе очень повезло. Ты даже не представляешь на сколько, — он хватает бинты, раскладывая их перед собой, пока снимает испачканные.
— Иисус, — мой рот раскрывается от того, как глубоко выглядят порезы, даже с такого расстояния. — Необходимо перетянуть рану и остановить кровотечение. Или даже зашить. Тебе это не помешает.
— Чего ты ждешь от меня? Что я оставлю тебя и отправлюсь в больницу, чтобы наложить швы? Нет. Я зашью себя позже, сам.
Я стискиваю зубы.
— Я сама сделаю это, если ты меня развяжешь.
Он смеется.
— Как будто я позволю тебе подойти ко мне с иглой. Вероятно, ты попытаешься выколоть мне глаза… этой чертовой штуковиной. Заманчиво, да, но я не дурак, который подумает, что ты вознамерилась отложить свое самоубийство и помочь мне. Это пустая трата времени. Я собираюсь просто разложить эти чертовы вещи на место, чтобы спокойно спать сегодня ночью. Вот и все.
Его веки опускаются от усталости.
— Ты ведь ходила в школу медсестер до того, как познакомилась со своим мужем.
Это не вопрос. Совершенно очевидно, что он знает.
— Да. Я работала на трех работах, когда ходила на занятия, но мне удалось закончить. А потом я поняла, что это не для меня. И тогда я начала писать. Это стало моим призванием.
Он закатывает глаза.
— Попробуй сказать правду, рабыня. Ты просто не смогла смотреть на смерть, которая тебя там окружала.
Ох, если бы я только могла стереть воспоминания.
— Я думала, что работая с детьми с онкологическими заболеваниями, смогу оказаться полезной. Смогу помочь им увидеть, что они все еще живы. Ты прав. Оказалось, что мы теряем больше, чем спасаем. Это разрывало меня на части, — я отворачиваюсь от него, смотрю на шкаф, но не вижу его. Те дети преследовали меня в течение многих лет, даже после того, как я сменила профессию. — Не пойми меня неправильно. Тем, кому я действительно хотела помочь… лучшее, что я могла сделать, это помочь и уйти. Я просто не могу видеть страдания других, когда не в силах ничего изменить.