Телеграмма была отправлена в пять часов пополудни из Алланда, то есть из ближайшего к Майерлингу телеграфного пункта. (Имеющийся при замке аппарат не был подготовлен к действию — не успели зарядить кислотой батареи и т. п., как сообщает придворный телеграфист Шульдес, спешно посланный вдогонку за Рудольфом. Недавно обнаруженные в рукописном виде воспоминания этого Шульдеса вроде бы подтверждают, что наследник внезапно решился на поездку в Майерлинг. Или же пытался сохранить ее в тайне?) В телеграмме стояло следующее:
"Прошу тебя передать папе, что покорнейше молю его простить, но к ужину явиться не могу по причине жестокой простуды, посему же предпочитаю не разъезжать, а остаться здесь с Йозефом Хойосом.
С любовью обнимаю, Рудольф".
Поезд, которым со станции в Бадене, находящейся недалеко от Майерлинга, Рудольф мог бы добраться до столицы и успеть к ужину, давным-давно ушел, когда была отправлена эта телеграмма.
Возникает вопрос (знай мы на него ответ, могли бы ответить почти на все прочие): лишь тогда, то есть в пять часов пополудни, принял Рудольф решение не ехать в Вену на семейный ужин, а, оставшись в Майерлинге, свести счеты с жизнью (если действительно произошло самоубийство, ведь и этот вопрос до сих пор остается открытым)? Или же запоздалая телеграмма была частью продуманного плана и сделала свое дело, то есть предупредила попытки вмешательства? Вполне возможно, что так оно и было. Ведь Рудольф должен был считаться с тем, что если не его, то уж Марию наверняка разыскивают в Вене, а девушка, хотя мы пока о ней не упоминали, конечно же, находилась с ним в майерлингском охотничьем замке. Однако об этом факте, помимо посвященных (еще один большой вопрос: кто и в какие подробности был посвящен), никто не знал наверняка, хотя и можно было догадываться.
Могла, например, догадываться (ни с кем не делясь) сама баронесса Вечера, которая к тому времени — вторник, вторая половина дня — подняла тревогу, заявив барону Краусу и премьер-министру, что ее дочь пропала. Посоветовавшись, шеф полиции и граф Тааффе — тем временем прочие члены габсбургской фамилии готовились к парадному ужину — порешили на том, что разумнее всего покамест вообще ничего не предпринимать, ведь Рудольф и так самое позднее к шести часам, то есть к началу ужина, будет в Вене, и тогда все выяснится в этом и без полицейского вмешательства щекотливом деле. "Майерлинг не в моем ведении…" — неловко оправдывался Краус, когда баронесса Вечера и один из братьев Балтацци потребовали от него принять меры.
Следовательно, произошло как раз то, на что мог рассчитывать Рудольф: вместо решительных действий власти ограничились протоколами и записями. После некоторых колебаний — оставленные Марией следы, как мы увидим, были крайне запутанны — официальные лица все же пришли к выводу, что исчезнувшая барышня, по всей очевидности, находится у наследника, а тот, по всей вероятности, пребывает у себя в охотничьем замке Майерлинг. Однако вести расследование против Рудольфа нельзя: член царствующего дома, да и по известным причинам излишне. Значит, нужно обождать.
Двум столь хорошо осведомленным персонам, как Тааффе и Краус, не требовалось особой остроты ума и силы воображения, чтобы догадаться о местонахождении Марии. К тому же и встревоженная графиня Лариш (возможно, события развертывались не по "плану"?) также явилась в полицию и рассказала им все — или почти все, — что знала, а знала она, как мы увидим в дальнейшем, очень многое. Многое, чуть ли не все, могла знать и прислуга Бурга, однако на этот раз, в порядке исключения, никому не пришло 6 голову заняться там расспросами.
Рудольф, во всяком случае, должен был знать, что его, то есть их, могут оставить в покое на один день, не более, а значит, во вторник во второй половине дня уже нужен какой-либо отвлекающий маневр, иначе за ними рано или поздно явятся. Таким обманным маневром, если мы не ошибаемся в своих домыслах, могла бы послужить телеграмма. (Но для этого следует принять за исходный пункт, что все шло по плану, то есть существовал разработанный "план", и Рудольф заранее не собирался возвращаться в Вену.)
Поездка в Майерлинг вообще не была тайной, просто Рудольф набросил на нее легкий маскирующий флер. Помимо прислуги в Бурге, об этом наверняка знала и Стефания. С ней Рудольф даже простился перед самым отъездом, заверив ее, что во вторник вечером на парадном ужине они встретятся. Он хотел было проститься и со своей единственной дочерью, но его не пустили в детскую, поскольку принцесса Лизхен как раз восседала на "троне”, рассказывала впоследствии горничная (а кто же еще?) Стефании.
Рудольф, когда его последний раз видели в Вене, пребывал в хорошем расположении духа, хотя и жаловался адъютанту на головную боль. (Может, вводил его. в заблуждение, чтобы создать предлог для внезапной отлучки?)
— На свежем воздухе голова прояснится, и дичь какую-нибудь, глядишь, удастся подстрелить! — весело сказал Рудольф и с тем навеки удалился из Бурга.
Стефания же вынуждена была одна отправиться на семейный ужин — да еще и с неприятной вестью! Должно быть, этот момент оказался для нее страшно мучительным, если она даже под старость (супруга наследника прожила очень долгую жизнь и умерла в Русовцах в 1945 году) вспоминала о нем с трепетом: "Едва я вошла в залу, как почувствовала, что взгляды всех присутствующих обратились ко мне. Император и императрица встретили меня вопросом, куда девался Рудольф, и я ответила, что он простудился и решил поберечь себя. Надо сказать, он уже длительное время недомогал, плохо выглядел, и это меня очень беспокоило. Однако я не решилась высказать свои опасения или обратиться с просьбой, чтобы в Майерлинг послали врача”.
Однако к чему такие бурные переживания? Неужто из-за легкой простуды, из-за какого-то насморка? Маловероятно. Или Рудольф отличался столь хрупким здоровьем, что при каждом его чихе непременно нужно было впадать в панику и посылать за врачом? Отнюдь нет, хотя по легенде ему, конечно, полагались бледный, печальный вид, сухой кашель, пятна крови на носовом платке и т. д. Кроме того, простуда, внезапно приключившаяся накануне семейного торжества, всегда смахивает на отговорку. Может, вся беда именно в этом?
Но тогда почему Стефания была напугана таким поворотом событий? Причина может быть только одна: супруга наследника опасалась, что ответственность за эту "простуду" возложат на нее. Или же — тут мы снова вынуждены довольствоваться лишь домыслами, а то и вовсе вымыслами, придворными сплетнями, которые (признаемся сами, пока другие нас не уличили) и без того насквозь пронизывают всю "майерлингскую загадку", — или же семейный ужин преследовал какую-то определенную цель — скажем, примирение наследника с супругой?
Этой причины Стефании вполне хватило бы для страха, и не только потому, что в Бурге заведомо все, включая даже прислугу, — как несправедлива порой бывает жизнь! — были на стороне изящного, стройного, заражающего (во всяком случае, прежде) живостью и одухотворенностью красавца Рудольфа против "расплывшейся, как квашня, унылой фламандской коровы". Дело еще и в том, что Стефания, безусловно отвергнутая супругом, тоже пыталась (если это правда) найти утешение в любви. Под упоминаемым в ее интимной переписке "Гамлетом" — какая сила страсти, должно быть, копилась в растолстевшей, ожесточенной в своем одиночестве женщине! — скрывался скорее всего граф Потоцкий, отец многодетного семейства. "Если до Рудольфа дошли слухи, — возможно, думала Стефания, — то он не захочет мириться…"
Нелепые опасения: слухи, конечно, могли дойти до Рудольфа, но кому пришло бы в голову всерьез воспринимать ее роман с "Гамлетом"? А вот развод — если о нем действительно заходила речь и он не являлся плодом досужих сплетен на уровне лакеев всех рангов и мастей, уподобляющих господские переживания своим собственным, — развод совсем другое дело! Это дело серьезное, в особенности если касается будущего помазанника божия. В таком случае у Стефании были все основания опасаться императорского гнева.
Выходит, мы опять упираемся в тот пресловутый разговор между отцом и сыном. Однако лучше забыть о нем, иначе из замкнутого круга нам не выбраться. Возвратимся к семейному застолью.
После того как Стефания передала содержание телеграммы, теперь уже наверняка со стола убрали лишний прибор и семья могла бы приступить к трапезе, однако по-прежнему отсутствовал еще один приглашенный — Филипп, князь Саксен-Кобург-Готский, человек веселый и добродушный, неизменный спутник Рудольфа во всех охотничьих увеселениях. Он прибыл с небольшим опозданием, зато прямиком из Майерлинга, где охотился вместе с наследником. Филипп подтвердил, что его свояк действительно простудился по пути в Майерлинг, и даже дополнил содержание телеграммы такой подробностью: не исключено, что у принца воспаление легких, поскольку печи в замке редко протапливаются и дают мало тепла.