Хелена была последней из отпрысков Балтацци, кто еще удовольствовался баронским титулом (к тому же тогда лишь в перспективе); младшие братья и сестры Балтацци (всего их было девятеро) уже не соглашались на титулы меньше графского. Такие замашки как нельзя лучше свидетельствовали о росте престижа и богатства главы семьи. Фемистокл Балтацци был банкиром; звание это (в условиях Турецкой империи) являлось столь же растяжимым по смыслу, как и звание "финансовый советник", которое прилагалось к имени прадеда Балтацци. Представители этого рода из поколения в поколение попросту занимались тем, что делали деньги. Прадед Марии арендовал у казны — вкупе с прочими привилегиями — право взимать пошлину за пользование мостом в Галату[5], а дед был негласным компаньоном венской фирмы Ротшильдов во всевозможных подрядах, связанных со строительством железных дорог.
Звучащая на итальянский лад фамилия Балтацци по-турецки означает "дровосек", так называли истопников сераля, что, однако же, в средние века означало вовсе не тривиальную физическую работу, а звание вроде, скажем, конюшего при европейских дворах; должность эта была весьма доверительного свойства и облекала куда большим влиянием, чем можно предположить. Кстати, в родословной Балтацци и фигурирует некий мифический предок, который некогда, в восемнадцатом столетии, якобы и вправду состоял истопником при султане. Но скорее всего Балтацци происходили от итальянцев, прижившихся в Греции, или, может, из армян, как поговаривали в Вене, хотя родословная, восходящая к 1450 году и к Венеции, как правило, столь же сомнительна, сколь и графский титул, вдруг возникающий на какой-либо ветви фамильного древа.
Не гадая попусту, перейдем к тому моменту, когда зачисленные в различные австрийские военные академии юноши Балтацци со звучными именами Александр, Гектор, Аристид и Генри уже были титулованными особами. Фемистокл Балтацци — как и братиславский Вечера — оказался человеком дальновидным: он приобрел австрийское гражданство (как?) и принялся методично переправлять семью и имущество за пределы рушащейся султанской империи. Его отпрыски — все как один с оливково-смуглой кожей, черноволосые, лилипутского росточка, — каждый согласно своему рангу, получили супруг и супругов из обнищавших аристократических австрийских или мадьярских родов и по два миллиона крон на нос (баснословная сумма!) из отцовского наследства, чтобы на новой родине на них не смотрели свысока.
И все же их не спешили принять в новую среду. Мужским отпрыскам Балтацци удалось проникнуть в высшие круги лишь обходным путем, через Англию, и лишь после того, как Кишберу, их и поныне легендарному скакуну, посчастливилось выиграть в английском дерби — знаменитейшем из всех видов скачек, — а обладатели фаворита удостоились чести познакомиться с принцем Уэльским. Такая рекомендация значила в Вене побольше, чем сказочные два миллиона. Она позволила братьям вступить в жокей-клуб (в саду которого в 1916 году Гектор пустит себе пулю в лоб, чтобы уладить последний в своей жизни карточный долг), обеспечила им дружбу с подлинными аристократами, через которых можно было попасть в Гёделлё на охоту с борзыми и даже получить приглашение на королевские лисьи охоты в Капосташмедере. Балтацци, от природы жокейского роста, все были превосходными наездниками, а искусство верховой езды являлось немаловажным достоинством в империи, где королева-императрица считалась лучшей наездницей в стране. Так что не было для статуса ничего важнее, чем собственная конюшня со скаковыми лошадьми.
С нижних ступеней общественной лестницы (и даже со средних) эти достижения Балтацци выглядели пределом мечтаний. Для молодого Артура Шницлера[6], который пока еще корпит над медициной, а пьесы пописывает лишь втайне, "Генри Балтацци — недосягаемый идеал". С завистью и вожделением следит он за своим кумиром в саду ресторанчика в Пратере, когда тот в компании приятелей обедает после скачек за соседним столом. Впоследствии Генри Балтацци послужит прототипом графа в "Хороводе".
Но зато с верхних ступеней (с высот истинного величия) клан Балтацци являл собою не столь завораживающее зрелище; при дворе, где тщательно блюлись ранги, иерархия и исповедовались незыблемые принципы касательно общественного положения личности, упорное и безоглядное стремление Балтацци вскарабкаться наверх вызывало лишь неудовольствие и подозрительность. Ведь представители этой фамилии перепробовали все способы — и во всем превзошли меру. Картежничали и проигрывали больше истинных аристократов, лучше кого бы то ни было скакали верхом, а их конный завод соперничал со знаменитыми заводами в Липицце и Баболне. Баронесса Вечера приобрела себе особняк в посольском квартале по соседству с дворцами Шварценберга и Меттерниха, а это тоже не шутка.
И все же Балтацци не удалось одолеть общественные барьеры, хотя они и перепробовали буквально все средства, и не совсем безуспешно. "О ее связи с эрцгерцогом Вильгельмом и князем Эстерхази знал весь двор. Никто ее особенно не жаловал, в свете скорее побаивались ее, поскольку обо всех скандальных историях, как мелких, так и крупных, ей было известно все досконально". Такую характеристику матери Марии, баронессе Вечера, дает уже упомянутый нами граф Монц, советник германского посольства. А в дневнике одной из придворных дам Елизаветы — столь же опасно всеведущей графини Фештетич — о Балтацци читаем следующее: "Сними надлежит вести себя очень осмотрительно. Люди они умные… все как один с завлекательными, красивыми глазами… Но уж очень пронырливы, не лежит у меня к ним душа. И в спорте горазды, и в седле куда как ловко держатся, да вот не нравятся они мне".
Балтацци, с небрежной элегантностью рассиживающие в ресторанном саду, постоянно били дальше намеченной цели. В своем необузданном усердии они всегда стремились урвать слишком большой куш. Гектор демонстративно добивался расположения Катарины Шратт, не желая довольствоваться меньшим, хотя считалось неприличным показывать, что тебе известно об отношениях актрисы и императора, впрочем не являющихся тайной; да и вообще актрисе место на сцене, а богатому графу — в зрительном зале. Но граф Балтацци в своей бестактности дошел прямо-таки до фамильярничанья, галантно предложив актрисе выбрать себе для утренних прогулок скакуна из его чистокровных лошадей. Однако бдительный Франц Иосиф был начеку. "Во-первых, я вовсе не уверен, достаточно ли смирны для тебя эти лошади, — писал он Катарине Шратт 7 июня 1888 года, — к тому же и репутация означенного господина отнюдь не безупречна”. Францу Иосифу и это было известно.
И все же искусство верховой езды во многом помогало; верхом на лошади порою удавалось перепрыгнуть через пропасть имущественных и ранговых различий. Так и Хелена Вечера, будучи прославленной наездницей, получила приглашение — по крайней мере однажды — на охоту в Гёдёллё, где придворная аристократия держалась свободнее. Баронесса Вечера не замедлила воспользоваться случаем. "Ужас, что выделывает эта женщина с Рудольфом! — якобы жаловался графине Фештетич Франц Иосиф. — Все время скачет за ним следом, не отставая ни на шаг. А сегодня даже вручила ему какой-то подарок". Подарила она ему серебряный портсигар-узнаем мы, как и император, от всезнающей графини, — на котором даже было выгравировано ее имя: "Хелена". Более того, в портсигар баронесса вложила свернутое трубочкой послание, где (если это правда) было написано: "Завтра утром в половине двенадцатого у меня". Хелена, как и все Балтацци, тоже претендовала на самый крупный приз.
В период короткого (предположительно) романа между юным, еще неженатым наследником и матерью Марии Вечера самой Марии было семь лет. И все же девочка, тогда еще не вошедшая в пору отрочества… — чуть ли не само напрашивается начало следующей фразы; однако, из сколь дешевого материала ни строилась бы "майерлингская трагедия", все же костяк ее не настолько примитивен. Во всяком случае, в центре одного из возможных вариантов действительно находится Рудольф — сказочный рыцарь, вожделенный объект любовных и социальных амбиций всех трех женских персонажей истории. Окутанный алеющей дымкой жестокий эротический роман, в котором мать, дочь и влюбленная сводница соперничают меж собой из-за байронически пресыщенного, бледного, утомленного жизнью принца — соперничают ради поцелуя смерти, ведь наградой победительнице послужит любовное воссоединение в смерти, высшее наслаждение, багрово-черные объятия Эроса и Танатоса. Ну как тут не содрогнуться!