Нина Соломон - Незамужняя жена

— Берт! — оборвала его Франсин. — Я знала, что тебе не следует пить второй кампари. Грейс просто перышко! Гибкая, как березка.

Грейс вернулась и поставила графин на стол. Брюки на ней так и не растянулись. Две порции начинки, которые, строго говоря, нельзя было назвать вегетарианской кухней, и щедрая порция сладкой картошки не спасли ситуацию. Соевые хлебцы, припасенные для нее матерью, не вызывали у Грейс ни малейшего аппетита. Она извинилась, сказав, что ей нужно проверить свои сообщения. На самом деле ей нужно было просто прилечь. Виной тому был не столько стресс, вызванный необходимостью притворяться перед всеми, сколько то, что, сидя за столом, она почувствовала, как у нее прекращается кровообращение.

Она прошла в свою детскую спальню и закрыла дверь. Все в комнате — от зелено-розовых в клетку занавесок и постельного покрывала до травянисто-зеленого коврика и розового потолка — осталось неизменным. На стенах висели репродукции Питера Макса и Дега. Даже розовый махровый халат на медном крючке рядом с дверью был на месте, словно Грейс забежала домой перекусить после школьной волейбольной тренировки.

Грейс посмотрела на себя в зеркало. Повернувшись боком, она несколько раз вдохнула и подобрала живот. Берт был прав, брюки не заслуживали лестных слов. Действительно обнаруживалось потрясающее сходство между ней и праздничной индейкой, стянутой-перетянутой и вот-вот готовой лопнуть.

Пока она стояла перед зеркалом, у нее промелькнуло воспоминание: на Лэзе был розовый махровый халат, когда он впервые встретился с ее родителями. Грейс с Лэзом шли через парк по дороге в «Метрополитен», и их застиг внезапный ливень. Грейс предложила зайти посушиться к ее родителям, дом которых был всего в нескольких кварталах от музея.

Когда они пришли, дома никого не было, и Грейс с Лэзом, вытираясь, забрызгали весь пол. Грейс сунула их вещи в сушилку и надела узкие джинсы и бейсболку, висевшие в ее кладовке. Лэзу был предложен халат. Грейс сдавленно хихикала, он же, казалось, чувствовал себя вполне комфортно, увиваясь за ней, как жигало.

Через несколько минут они услышали доносившиеся из передней звуки. Лэз быстренько затянул на халате кушак, Грейс поправила джинсы, и они оба вышли поздороваться с родителями.

— Рад наконец познакомиться, Лэз, — сказал отец, пожимая руку Лэзу и явно не придавая значения тому факту, что на новом приятеле его дочери надета женская одежда. — На улице льет как из ведра.

Мать слегка толкнула Грейс локтем и шепнула: «Мне он нравится. Мы его не отпустим. И ноги красивые», — и вышла сварить кофе, который они пили потом на застекленной лоджии, глядя на дождь.

Грейс села на кровать. Это была белая койка с двумя выдвижными ящиками внизу. Грейс не заглядывала в них уже много лет. В ящиках хранилась часть ее жизни, которую она называла «до-лэзовской», но про которую на самом деле думала как о жизни «до-Грейс». Что бы ни лежало в ящиках, все теперь обветшало и казалось чужим.

Грейс распустила ремень на брюках и откинулась на валик. На самом деле ей никогда не нравилась ее комната, но, глядя на розовый потолок и редкий снег, реющий за окном, прислушиваясь к звону тарелок, серебряных ножей и вилок, доносившемуся из столовой, она захотела остаться здесь навсегда.

— Кто хочет выпить муската за Лэза? — услышала Грейс голос отца.

Она вернулась к гостям и села к столу.

— Выпьешь? — отец протянул Грейс узкий высокий бокал, налитый почти до краев.

— Нет, спасибо, — ответила Грейс.

— А как насчет чашечки эспрессо? — Отец недавно купил роскошную кофеварку. Она отрицательно покачала головой. — Что-нибудь слышно о Лэзе? — спросил отец.

— Говорит, вернется к полуночи.

— Рад слышать, — сказал отец. — Передай, что мы без него скучали.

— Пирога? — предложила мать, подвигая к Грейс блюдо с ореховым пирогом, как будто принимала участие в шоу «Хлопотливые хозяйки». Грейс взглянула на покрытые карамелью пекановые орехи и озерцо темного сиропа посередине. Обычно она не могла устоять. Берт накладывал себе на тарелку ломтики ананаса и дыни.

— Пожалуй, нет, — ответила Грейс, стараясь вздохнуть поглубже. Ей не терпелось попасть домой, проверить свою электронную почту и переодеться во что-нибудь эластичное и удобное. Потом она вспомнила, что обещала встретиться с Кейном.

— Нам больше останется, — сказал отец. Грейс поглядела на свои часы, а затем на сидящих за овальным столом. Мало что изменилось по сравнению с предшествовавшими годами, кроме Лэза, но его отсутствие тоже почти ничего не меняло.

— Мне надо идти. Через час я встречаюсь с Кейном, — сказала Грейс, когда с десертом было покончено. Мать побежала на кухню и вернулась с продуктовой сумкой, набитой остатками праздничного стола. Нэнси положила сигарету в объедки пирога и повернулась к Грейс.

— Я тебя подвезу. Машина внизу.

Мать Грейс бросила Франсин Шугармен понимающий взгляд.

Даже если бы Грейс осталась еще часов на пять, этого все равно было бы мало. Она встала из-за стола и поцеловала мать в щеку.

— Позвони, как доберешься домой, чтобы мы знали, что все в порядке, — сказал отец.

— И не забудь про вечер мамбы, — напомнил Берт. — Наведи глянец на бальные туфли.

— Не забуду, — ответила Грейс, глядя на отца. — Я имела в виду — позвоню, папа.

По дороге домой Грейс глядела в окно, выводя пальцем закорючки на затуманившемся стекле. Мать Лэза закурила сигарету и повернулась к Грейс.

— Говорят, у Кейна новое увлечение, — сказала она, глубоко затягиваясь, — по имени Грег.

Грейс удивилась, как небрежно мать Лэза говорит о подобных вещах, будто Кейн просто поменял адрес, а не сексуальную ориентацию.

— Грег? — недоверчиво переспросила Грейс. У Кейна было много романов со многими женщинами на протяжении многих лет, и мысль о том, что он гей, казалась Грейс невообразимой.

— Его мать сказала мне на той неделе на обеде членов Общества охраны природы. Звучит серьезно. Одному богу известно, как долго он от нас это скрывал, — сказала Нэнси, выпуская струйку дыма.

— Мне он ни слова не говорил, — ответила Грейс.

— Ну, в сердечных делах он не очень-то откровенен, сама знаешь.

Мысль Грейс бешено заработала, перетасовывая теснившуюся в ее голове информацию и стараясь составить связную картину. Желтые розы и относительная холодность Кейна во время их последнего свидания теперь становились более понятными, но больше ничего не прояснялось. Грейс гадала, знал ли Лэз. Он наверняка сказал бы ей что-нибудь, если бы знал. Когда они ехали через парк, Грейс вдруг почувствовала, что ее мутит. Машина остановилась у ее дома. Прощаясь, мать Лэза приложила ладонь к губам и послала Грейс воздушный поцелуй.

— Целую, дорогая. Надеюсь, ты поможешь нам завтра в десять с оригами. Буду ждать тебя, где обычно. Кстати, нам потребуется твое участие в ходатайстве об аукционе в Историческом обществе. Я сказала им, что ты с удовольствием возьмешься.

Помимо прочих благотворительных обязанностей, на участие в которых она всегда подписывала Грейс, мать Лэза состояла ассистентом при Американском музее естественной истории. Однажды Грейс случайно услышала, как мать Лэза говорила кому-то: «О, Грейс сделает это — ей все равно больше делать нечего». Каждое Рождество Грейс помогала изготавливать бумажные украшения для елки, потому что, по словам матери Лэза, была в ладах с бумагой. Кроме занятий по переплетному делу и сопредседательствования в различных комитетах, всю оставшуюся неделю Грейс круглые сутки «ничего не делала».

— Наилучшие пожелания Лазарю, — сказала мать Лэза, наклонив голову. Прижав пальцы к губам, Грейс смотрела, как поднимается тонированное стекло. Вероятно, скоро мать Лэза поймет, что ее сын ушел.

Поднявшись к себе, поставив контейнер с фрикадельками рядом с другими в морозильник, Грейс в конце концов пожалела, что отказалась от муската.

Ковер был едва виден под одеждой, которую Грейс разбросала по всей спальне; это напоминало взрыв гигантской скороварки, производящей блузки, брюки и юбки и попавшей в круговерть теории относительности. На полу валялись вывернутые наизнанку кожаные брюки: чтобы снять их, Грейс пришлось выдержать настоящее сражение. Ей хотелось бы знать, какие ограничения действуют при возврате вещей в секонд-хенд.