Нина Соломон - Незамужняя жена

Когда Грейс только начала встречаться с Лэзом, мать затаскала ее по магазинам и заставила выбрать новый стиль прически. Поначалу они покупали вещи за полную цену, примеряя одежду с торжественностью, приличествующей предсмертному обряду причащения. То была кульминация всех лет, проведенных в местах вроде Барклай-скул в подготовке именно к этому моменту. Как знатная невеста в стародавние времена, посаженная на корабль с козлом и комплектом постельного белья, Грейс располагала современным приданым от Бергдорфа, которое обеспечивало ей доступ в сферы, где вращался Лэз. Конечная разница состояла не в том, что она брала с собой, а в том, что оставалось на берегу. Сноровистая рука матери подвела Грейс к порогу замужества без одной очень важной вещи. Оглядывая кухню Хлои, Грейс поняла, что же это. Здесь — в хаосе накопления — и крылся секрет неподзапретной жизни.

— Хочешь ромашкового чая? — спросила Хлоя. Вопрос нарушил мечтательную задумчивость Грейс и вернул ее в мир лжи, где она так легко жила последние шесть недель.

— Можно от тебя позвонить Лэзу?

Хлоя посмотрела на Грейс так же, как возле «Душевной кухни», но на этот раз отрицательно покачала головой.

— Грейс…

— Что?

— Ты думаешь, я дура?

— Конечно, нет. Я просто хотела сказать Лэзу, что вернусь поздно.

— Не перебивай. Я знаю, что происходит. Или ты считаешь, что можешь провернуть это со всяким? Но со мной, Грейс, пожалуйста, не надо. Я ведь тебя всю жизнь знаю.

Вдруг, после бившего ее весь день озноба, Грейс бросило в пот. Она сомневалась, следует ли ей довериться Хлое.

— Что ты имеешь в виду?

— Грейс, Лэз был в Чикаго неделю назад на симпозиуме по правам человека, но большую часть времени он провел, отстаивая свою книгу, если это можно так назвать. Я даже думаю, что он сам верит в историю о концентрационном лагере. Это было во всех газетах. Он все еще утверждает, что шесть недель изображал заключенного. Скорей всего, он просто кому-то заплатил. Я даже ходила на этот симпозиум, чтобы посмотреть на него.

— Ты его видела? Он что-нибудь говорил обо мне?

— Да. Наплел кучу всякой ахинеи. Дело, конечно, ваше, но не знаю, у кого в результате более серьезные проблемы. Он и понятия не имел, что ты приедешь в Чикаго. Хотел получить все сведения о твоих полетах. Будто я когда-нибудь ему их давала. Он ни капельки не изменился. Я раскусила его с первого раза, как мы встретились. Прости, но я никогда не была большой поклонницей этого парня.

Так, значит, это Лэз переоформил билеты.

— Я не хотела врать тебе, — сказала Грейс, опускаясь на стул.

— Послушай, давай я приготовлю чай, и ты мне расскажешь, что происходит.

Хлоя подошла к посудному шкафу, достала две разные кружки с цветочным узором и поставила на стол, положив рядом рукопись с пометками на полях и несколько старых выпусков «Нью-йоркского книжного обозрения».

— Даже не знаю, откуда начать, — вздохнула Грейс.

— Откуда хочешь. Отредактировать успеем.

Той ночью, лежа на футоне[11] во второй спальне Хлои, Грейс никак не могла уснуть. Разговор с Хлоей был вроде грозы жарким августовским вечером, грозы, которая не приносит никакого облегчения. В спальне было полно швейных принадлежностей. Мать Хлои научила ее шить, вязать и вышивать. Льняные в полоску занавески висели на медном стержне, кровать покрывало простеганное вручную одеяло. На деревянном столе стояла принадлежавшая матери Хлои и заряженная катушкой ниток старая зингеровская машинка, словно позируя для рекламы и готовясь заработать вновь. Рядом расположилась прозрачная пластиковая коробка, набитая пуговицами, крючками, наперстками и металлическими шпульками.

У Грейс сохранилось детское воспоминание о том, как еще в первых классах школы она написала свое имя на двухцветных кожаных туфлях. В тот день мать, забирая ее из школы, шла сзади. «Твои новые туфли!» — закричала она. Это был первый раз, когда Грейс написала свое имя на какой-то вещи. Потом она исписала своим именем целую тетрадь, вырезала его на школьной парте, выцарапала на пианино в гостиной. Ее учительница отвела мать в сторону и шепотом предложила встретиться. Грейс услышала слова: «кризис самоотождествления» и, хотя не поняла их смысла, догадалась, что произошло нечто худшее, чем случалось с ней на уроках логопеда, куда они ходили.

«Она точно знает, кто она такая, а если нет, то благодарю вас, я сама скажу ей об этом», — ответила мать Грейс пронзительным голосом, застегнула «молнию» на пальтишке Грейс и свела ее вниз по известняковым ступеням. Когда они вернулись домой, мать сунула в руки Грейс кисть, смоченную в перекиси водорода и моющем средстве. Пальцы Грейс побелели после того, как она трижды смазала туфли толстым слоем обувного крема «Киви», после чего поставила их на ночь сушиться на газету.

Завтра ее день рождения. Она отпразднует его без Лэза. Внезапно, как ребенок в летнем лагере, скучающий по дому, она испытала страстную тоску — нет, не по бежевому свитеру отца, не по прогнозируемым им ливням и не по эликсирам матери, даже не по Лэзу. Это была тоска по чему-то, чему она еще не знала имени. Вернувшись в Нью-Йорк, она все расскажет родителям.

Хлоя, в джинсах, пурпурном свитере и шлепанцах, уже встала и чем-то занималась на кухне, когда вошла Грейс. На буфете стоял чайник, кипела вода.

— Привет. Как спала? Выстрелы не разбудили? — спросила Хлоя.

— Выстрелы? — Грейс присела к столу.

— Каждую ночь. Я уже так привыкла, что почти не замечаю, но, когда услышала в первый раз, упала на пол и стала кататься, как в «Зле Майами» или еще каком-нибудь боевике.

— Думаю, я их не слышала, — сказала Грейс, хотя у нее было такое чувство, что она вообще не спала.

— Вот и хорошо.

Чайник засвистел. Хлоя выключила старую газовую плиту и, взяв желтую лейку, пошла поливать цветущее растение, подвешенное в горшке возле окна. Дотянувшись, она оборвала показавшийся ей увядшим лист.

— Проклятье, — сказала она, вытирая руки кухонным полотенцем.

— Что такое? — спросила Грейс.

— В моей петунии развелась моль!

Хлоя сняла горшок с крючка, осторожно вынесла его на крыльцо и мощно встряхнула, после чего около дюжины серых мотыльков вылетели из цветка и упорхнули.

— В последнее время у нас серьезные проблемы с молью, — сказала Хлоя. — Потом придется опылить. Я люблю свою петунию, хотя бабушка и говорила, что это плебейский цветок.

Хлоя налила себе кофе. Потом положила чайную заварку и немного свежей мяты в чашку Грейс и залила кипятком.

— Хочу отвести тебя позавтракать в «Бонго рум». В честь твоего дня рождения, — сказала она, садясь за стол. — Они лучше всех готовят яйца. Там будет несколько моих друзей, которые должны тебе понравиться. Потом можем пробежаться по комиссионкам.

Когда они пришли, ресторан был уже битком набит. В первый момент Хлоя не увидела никого из своих друзей. Хозяйка, в облегающем черном свитере и брюках военного образца, сказала, что ждать придется по крайней мере час.

— Если ты не против, я могу и подождать, — сказала Грейс.

Но, прежде чем Хлоя успела ответить, какая-то троица, сидевшая в большой кабинке, замахала им руками.

— Ой, гляди! Они там.

Хлоя потянула Грейс за руку в конец ресторана и представила ее:

— Ребята, это Грейс, моя подруга из Нью-Йорка, о которой я вам все уши прожужжала.

— Рада познакомиться, — сказала Грейс, втискиваясь между двумя девушками, Ким и Селой, одетыми в одинаковые свитера из шерсти ламы. Хлоя села рядом с молодым человеком с алмазными сережками в ушах. На нем был красный бархатный пиджак поверх выношенной синей футболки.

— Джефф, я вижу, ты решил надеть свой пиджак от Криса Крингла, — заметила Хлоя.

— Просто хотелось привнести немного праздничного настроения, — ответил молодой человек.

Еще один приятель Хлои появился позже; он принес стул и уселся во главе стола.

— Привет, Йэн, — сказала Хлоя. — Это Грейс.

Йэн кивнул. На нем были шарф и синий бушлат, расстегнутый сверху на одну пуговицу. Йэн забарабанил пальцами по столу; волосы его потрескивали от статического электричества, такие же наэлектризованные, как его темперамент. После того как все сделали заказы, Грейс заметила, что Йэн пристально смотрит на нее. Она старалась не отвечать на его упрямый взгляд, но приходилось слишком часто проверять, смотрит он на нее или нет.