Элизабет смотрела на графиню, не в силах произнести ни слова.

— Сириец научил меня, как выжить в стране, где женщина стоит дешевле хорошего скакуна. В конце концов он продал меня молодому шейху. Я научилась любить его всем сердцем и забрала у него то, что больше всего ценит любой араб, — его сына. Когда Рамиэлю исполнилось двенадцать лет, я больше не могла препятствовать его общению с отцом. Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его.

— Но его отец подарил сыну целый гарем, когда ему исполнилось всего тринадцать лет! — выпалила Элизабет.

— Разумеется, в Англии это трудно себе представить, но уверяю вас, при дворе Сафира отцы поступают именно так со своими сыновьями,

— И тем не менее вы его туда послали, прекрасно зная, что за образование он получит.

— В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.

Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:

— Да.

— Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?

Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого ей стало интересно, каково это испытать такую любовь, которую когда-то подарила графиня шейху. Ей захотелось понять, как можно желать и не стыдиться своего желания.

— Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.

Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.

Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:

— Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.

— Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.

— Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.

— Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.

— В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.

Карие и серые глаза встретились.

— Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.

Серые глаза графини потемнели.

— Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.

Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.

— Боюсь, что это не мое дело — разбираться в слугах вашего сына, графиня Девингтон.

— Вы считаете, что я вмешиваюсь?

— Графиня Девингтон, я замужняя женщина…

— В определенных кругах ходят слухи, что у вашего мужа есть любовница, потому что вы холодная и фригидная женщина, которую гораздо больше волнует карьера мужа, чем супружеское ложе.

От вопиющей несправедливости этих слов у Элизабет перехватило дыхание. Она не могла произнести ни слова и только надеялась, что пронзившая боль не отразилась на ее лице.

— Какова подлинная цель вашего визита, графиня?

Мать Рамиэля участливо улыбнулась:

— Слухи порой бывают такими жестокими.

Боль уступила гневу.

— Эти слухи абсолютно несправедливы! Я обратилась к вашему сыну, чтобы он научил меня, как доставить удовольствие моему мужу… — Она стиснула зубы.

В серых глазах графини появилось выражение, которому Элизабет не могла дать определения.

— Вы отправились к моему сыну, чтобы узнать, как удовлетворить мужчину?

Она не отступила перед Рамиэлем, не отступит и сейчас перед его матерью.

— Да.

— И он уже… обучил вас этому искусству?

Чернота холодными волнами нахлынула на Элизабет.

— Может, некоторым женщинам не дано любить мужчин. Может быть, они созданы для того, чтобы оставаться матерями и верными спутницами своих мужей, а не их любовницами.

Участие и понимание отразились в глазах графини, словно она знала, что наставничество ее сына не привело к желаемым результатам. Элизабет же терзалась вопросом, всем ли в Лондоне известно, что муж пренебрег ею как женщиной.

Но здравый смысл одержал верх. По словам графини, в Лондоне ее считали фригидной стервой, которая скорее до хрипоты в голосе будет агитировать избирателей за своего мужа и недосыпать ночами, обдумывая, как продвинуть его по служебной лестнице, вместо того чтобы предложить ему свое тело для любовных утех. Легкий стук прервал тоскливые размышления Элизабет; дверь в гостиную открылась, и Билле внес в комнату поднос с чаем.

— Спасибо, Билле, вы свободны.

— Слушаюсь, мадам.

Решительным движением Элизабет взяла чайник и принялась разливать чай.

— Сливки, графиня Девингтон?

— Я предпочитаю лимон, спасибо.

— Печенье?

— Да, пожалуйста.

Элизабет послушно протянула блюдо. Длинные белые пальцы графини не ограничились парой печений.

«Должно быть, она принадлежит к тому типу женщин, которые могут хоть весь день есть мучное и сладкое, не прибавляя в весе ни фунта», — с завистью подумала Элизабет.

— Вы до сих пор так и не сказали, чем вызван ваш визит.

— Мне хотелось получше узнать женщину, осмелившуюся шантажировать моего сына. И которая потом милостиво согласилась танцевать с ним на балу.

Элизабет сжалась при воспоминании о бестактности, которую позволил себе лорд Инчкейп.

— Для меня это честь, а не милость.

— Многие бы с вами не согласились.

— Каждый волен думать что хочет.

— Мне кажется, вы недооцениваете преподавательские способности Рамиэля, впрочем, как и собственные таланты, но это касается только вас и моего сына. А теперь расскажите, пожалуйста, о себе. Я так много читала о вас в газетах.

Имя Рамиэля больше не упоминалось. Элизабет не знала, испытывала ли она от этого облегчение или разочарование. К тому времени как они выпили уже по три чашки чая и опустошили целое блюдо печенья, Элизабет казалось, что она знала графиню всю жизнь. Когда мать Рамиэля надела перчатки, Элизабет стало искренне жаль, что она уходит. Пребывая под впечатлением от беседы, она предложила:

— Приходите, пожалуйста, еще, я чудесно провела время.

Графиня улыбнулась в ответ самой очаровательной улыбкой.

— С удовольствием, но и вы, в свою очередь, должны пообещать, что заглянете как-нибудь ко мне на чай. Вся жизнь, в сущности, сводится к проблеме выбора, Элизабет. Вы не можете жить, все время руководствуясь мнением других.

— Я в состоянии принимать собственные решения, — сухо заметила Элизабет. — Просто мне кажется неразумным бывать у вас, зная, что в любой момент я могу встретить там вашего сына.

Графиня вздохнула, словно ответ Элизабет ее разочаровал.