Отвернувшись, чтобы Бианка не могла видеть ее лица, Николь складывала шали. Она знала, что лицо всегда выдает ее, что самые сокровенные чувства и мысли, как в зеркале, отражаются в больших влажных глазах. В доме Мейлсонов она первое время почти не воспринимала происходящее, и вечные тирады Бианки о слабых ничтожных французах и грубых неблагодарных американцах не доходили до ее сознания. Тогда все ее мысли были связаны с ужасами того, что творилось во Франции: ее родители, которых тащила разъяренная толпа, ее дед… Нет! Она еще не готова, не может вспомнить о той грозовой ночи. Может, Бианка и говорила ей что-нибудь о своем женихе, но она не слышала. Скорее всего, так оно и было. Лишь совсем недавно Николь вновь пробудилась к жизни.
Три недели назад она встретила в городе, куда Бианка ездила за покупками, свою кузину, которая через два месяца собиралась открыть модную лавку и предложила Николь вступить в дело. Это была единственная возможность обрести независимость, и Николь с радостью ухватилась за это предложение. Когда она покидала Францию, у нее были лишь золотой медальон и три изумруда, зашитые в подол платья. После встречи с кузиной она продала изумруды за смехотворно низкую цену, потому что Англия была наводнена французскими драгоценностями, а голодающие беженцы не торговались. По ночам Николь шила при свете свечи в своей крошечной комнатушке на чердаке, чтобы заработать хоть немного денег, и скопила уже почти всю нужную сумму. Деньги она прятала в ящике с бельем.
— Поторопись, — нетерпеливо воскликнула Бианка. — Вечно ты грезишь наяву. Если все французы так же ленивы, то неудивительно, что у вас там Бог знает что творится!
Николь выпрямилась и вздернула подбородок, но промолчала. Еще немного, подумала она, еще совсем немного, и скоро она будет свободна.
Несмотря на свое полуотрешенное состояние, Николь давно подметила странную черту в характере Бианки: та физически не выносила близости мужчин. Она всеми возможными способами старалась избежать прикосновения мужских рук и неустанно твердила, что мужчины — грубые, шумные и бесчувственные создания. Только однажды Николь довелось увидеть, как Бианка искренне и тепло улыбается мужчине — хрупкому, изящному юноше, разряженному в кружева и бархат, с крошечной драгоценной табакеркой в руках. Бианка даже позволила ему поцеловать кончики своих пальцев. Николь с удивлением и чуть ли не с ужасом взирала на Бианку, которая, несмотря на отвращение к мужчинам, все же стремилась к замужеству, чтобы добиться более высокого положения в обществе. Может быть, она просто не представляет, что происходит между мужем и женой?
Девушки спустились по лестнице, покрытой вытертым ковром, вышли из дома и направились к конюшне, которую Джекоб Мейлсон содержал в несравненно более приличном состоянии, чем дом. Каждый день в половине второго Бианка и Николь выезжали на прогулку в парк в элегантной двухместной коляске. Когда-то парк был собственностью Мейлсонов, но теперь он принадлежал другим людям — выскочкам и плебеям, как считала Бианка. Она даже ни разу не потрудилась спросить разрешения у новых владельцев, впрочем, они и не препятствовали ее прогулкам. Сидя в коляске, она воображала себя знатной дамой, хозяйкой огромного поместья, какой некогда была ее бабка.
Отец отказался нанять для нее кучера, а Бианка ни за что на свете не согласилась бы сесть в одну коляску с конюхом, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к вожжам. Оставалось лишь одно — коляской пришлось править Николь. Она, как видно, нисколько не боялась лошадей.
Николь с удовольствием правила маленькой коляской. Иногда рано утром, после долгих часов, проведенных со швейной иглой в руке, когда Бианка еще нежилась в постели, Николь шла на конюшню и подолгу разговаривала с породистым караковым жеребцом. До революции во Франции она каждый день перед завтраком каталась верхом, и теперь эти тихие утренние часы в конюшне позволяли ей забыть на время смерть и огонь, которые ей довелось увидеть потом.
Кроны старых деревьев смыкались над посыпанными гравием дорожками, лишь изредка пропуская солнечные лучи, которые ложились на платья девушек веселыми яркими пятнами. Бианка держала над головой раскрытый кружевной зонтик, старательно пряча от солнца белоснежную кожу. Искоса взглянув на Николь, она презрительно фыркнула: эта дурочка сняла шляпку, и ветер трепал ее густые темные волосы, в глазах отражался блеск солнца, а худые смуглые руки уверенно держали тяжелые вожжи. Бианка с отвращением отвернулась. Ее собственные руки были белыми, округлыми и пухлыми, как и подобает рукам леди.
— Николь, — сердито проговорила она, — неужели ты не можешь хоть раз в жизни вести себя как леди или, по крайней мере, помнить о том, что находишься рядом с леди. Мало того что меня могут увидеть в обществе полураздетой женщины, так ты еще и гонишь, как полоумная, не разбирая дороги.
Николь набросила на обнаженные плечи тонкую хлопковую шаль, но шляпку не надела. Она послушно натянула вожжи, заставив лошадь перейти на шаг. Еще чуть-чуть, снова подумала Николь, и Бианка перестанет ею помыкать.
Внезапно безмятежную тишину жаркого летнего дня нарушил топот копыт. В конце аллеи показались четверо всадников на коротконогих приземистых лошадках, которым более пристало тянуть телегу или плуг, чем ходить под седлом. Было странно видеть кого-то в обычно безлюдном парке, тем более что эти четверо, судя по их платью, не относились к разряду джентльменов.
Целый год во Франции Николь прожила в состоянии постоянного ужаса. Когда разъяренная толпа ворвалась в родительский замок, они с дедом спрятались в конюшне, а потом бежали под покровом клубов черного дыма, окутавшего горящий замок. Сейчас, почуяв в приближающихся всадниках угрозу, она сильно хлестнула жеребца кнутом. Он рванулся вперед и пошел крупной рысью.
Бианку отшвырнуло на спинку сиденья, она слабо охнула, а потом завизжала в ярости:
— Ты что, совсем с ума сошла? Я не позволю, чтобы со мной обращались подобным образом!
Николь, не обращая на нее внимания, оглянулась через плечо на преследователей, которые уже свернули на дорожку. Она отдавала себе отчет в том, что они далеко от дома, в самом центре огромного пустынного парка, где никто не услышит криков о помощи. Бианка, одной рукой ухватившись за сиденье и другой вцепившись в ручку зонтика, тоже обернулась, но вид четырех мужчин ее не испугал. Она лишь подумала, как посмело это отребье заехать в господский парк. Один из всадников, одетых в красную с белыми полосками рубаху и ехавший впереди, отчаянно замахал рукой, очевидно призывая своих спутников поторопиться. Мужчины, судя по всему, были неважными наездниками: они держались обеими руками за переднюю луку и не стояли на стременах, а высоко подпрыгивали и тяжело плюхались в седло в такт галопу.
Снова взглянув на Николь, Бианка тоже испугалась и наконец сообразила, что эти люди гонятся за ними.
— Да сделай же что-нибудь! Заставь эту клячу бежать быстрее! — завопила она.
Преследователи старались изо всех сил, погоняя своих разномастных мохноногих лошадок, но тем было не под силу тягаться с крупной породистой лошадью, без усилий влекущей легкую коляску. Расстояние между ними неуклонно увеличивалось, и тогда мужчина в полосатой рубахе вынул из-за пояса пистолет и выстрелил. Пуля пролетела над коляской в нескольких дюймах от левого уха лошади.
Жеребец от ужаса резко остановился, присел на задние ноги и тут же взвился на дыбы. Бианка завизжала и забилась в угол коляски, закрыв лицо руками, а Николь подскочила и, широко расставив ноги, изо всех сил натянула вожжи.
— Спокойно, малыш, — твердо приказала она, и жеребец постепенно стал успокаиваться, хотя глаза его все еще дико сверкали. Привязав вожжи к передку коляски, Николь подошла к лошади, обняла ее за шею обеими руками и прижалась щекой к бархатному носу, ласково шепча что-то по-французски.
— Глянь-ка, приятель. Видать, она совсем не боится этой чертовой скотины.
Николь подняла глаза на мужчин, окруживших коляску.
— Вы, верно, знаете толк в лошадях, маленькая леди, — начал один из них, — в жизни не видал ничего подобного.
— Да она, вдобавок, совсем крошка, — перебил его другой, — ее и везти-то одно удовольствие.
— Постойте-ка! — рявкнул мужчина в полосатой рубахе, по-видимому, главарь. — Почем вы знаете, что это она? Может, это та, другая. — Он показал пальцем на Бианку, скорчившуюся в углу коляски и безуспешно пытавшуюся спрятаться за подушкой. В лице ее не было ни кровинки от страха.