Мишель Дуглас - Ни дня без тебя

Боже! Зачем она поцеловала Ксавьера… пусть невинно, в щеку?

«Невинно?» Смех, да и только. «Не ври! Ты хотела дотронуться до него, и ты это сделала. Хотела вдохнуть его запах».

Но как же хорошо он пахнет! Что касается остального… Он крепкий, мускулистый. Какая непростительная глупость коснуться его. У нее до сих пор покалывает ладони.

«Прекрати! Скажи что-нибудь наконец!»

– Вы были близки с родителями, Ксавьер?

– Я их уважаю. – Он смотрел на нее исподлобья. – Мои родители… они по характеру очень сдержанны и… любят соблюдать приличия. Они отправляли меня в самые лучшие школы-интернаты.

– Сколько же вам было лет, когда вы впервые стали там учиться?

– Пять.

«Они отправили его в пансион в пять лет?» Уинни передернуло.

– Университет тоже был из первоклассных. У меня были самые лучшие возможности.

– Но… вы не отзываетесь о родителях с той же теплотой, как о Лоренцо.

– Мы с Лоренцо… как бы это выразиться. Мы родственные души.

Она поняла: Лоренцо был единственным лучом света в одиноком детстве Ксавьера. Неудивительно, что он так горюет по деду.

– Я абсолютно уверена, что мне Лоренцо понравился бы.

– А вы – ему.

Ксавьер вдруг замер, словно его удивили собственные слова, а потом спросил:

– Уинни, вы были близки с родителями?

Ей придется ответить – тогда они будут квиты. Это справедливо. Но как бы обмен подобными личными подробностями, на первый взгляд безобидными, не привел к чему-то более интимному. Она чувствовала, что, подай она Ксавьеру хоть маленький знак, он ее поцелует. Всего лишь крошечный знак… Во рту пересохло. Что за мысли крутятся в голове? Ксавьер не похож ни на одного из мужчин, с которыми она раньше встречалась, и уже по этой причине ей не следует с ним сближаться. К тому же есть опасение, что если она это сделает, то все пойдет не так, как хочется. И работа пострадает. Она не может этим рисковать.

Ксавьер наклонился к ней. Ее охватила нервная дрожь, холодные мурашки пробежали по спине. Ей страшно, но не от того, что может сделать Ксавьер. Она боится того, чего хочет сама. А хочет она прижать его голову к своей груди и забыть обо всем на свете.

«На карту поставлено слишком многое!»

– О чем вы задумались? – спросил он. – На вашем лице столько всяких эмоций…

– Женщине нельзя быть открытой книгой. – Уинни быстро схватила кувшин, налила в стакан лимонад и откинула назад волосы. – Вы спросили о моих родителях… Я понятия не имею, кто мой отец. Не уверена, что моя мать тоже это знает.

– Вас это мучает?

Его бы мучило – Уинни не сомневалась.

– Больше не мучает. В подростковом возрасте переживала, когда хотела узнать, но… – Она пожала плечами. – Я пришла к заключению, что если моя мать не слишком была ему нужна, то и я, скорее всего, тоже.

Он ничего на это не ответил. Тогда Уинни продолжила:

– Я люблю свою маму, но она лишена материнского инстинкта.

– Не понимаю. – Он наморщил лоб.

– Ну, у нее появилась я, потом она поняла, что ей лучше быть свободной, а ребенок ее связывал. Всем стало лучше, когда она наконец оставила меня у бабушки и предалась вольной жизни. Сейчас она живет во Франции.

– Сколько вам было, когда она оставила вас с Эгги?

– Пять.

– И вы до сих пор ее любите?

Уинни была уверена, что он бы таил обиду всю жизнь.

– Бабушка всегда была для меня настоящей матерью. Я не обделена любовью, Ксавьер. А мать… она больше походила на тетю.

– Вы можете ее любить, но, вероятно, не уважаете. Во всяком случае, не так, как я уважал своих родителей.

– Если у меня когда-нибудь будет ребенок, и обо мне скажут, что мой ребенок меня уважает, то я пойму – где-то я допустила ошибку.

Он явно ее не понял. Она же продолжала развивать эту тему:

– Скажите, что вы собираетесь требовать от себя, как от родителя? Вы отошлете Луиса в пансион?

Он нахмурился:

– Это слишком личное. Я не рассчитывал, что наше обсуждение пойдет в этом направлении.

– У вас было намечено, о чем мы станем говорить?

– Вы обвиняли меня в том, что я отношусь к вам как к противнику, и вы были правы. Я об этом сожалею.

Да, он сожалеет, но не извиняется. Уинни и этому была рада. Пока.

– И все-таки я не могу отделаться от ощущения, что вы настороже, опасаетесь: вдруг я сделаю что-то такое, чему вы будете яростно противиться.

– Хотелось бы узнать конкретнее.

А не обернется ли откровенность против нее же? Уинни не рискнула.

– Ксавьер, поправьте меня, если я не права, но у меня полдня свободные от работы, и я больше не говорю о делах. – Она выпила лимонад до дна и со стуком поставила стакан.

– Вы… хитрите? Уклоняетесь от ответа?

– Возможно. Однако готова поспорить, что разговор у нас не предполагал обсуждения рабочих моментов.

Он сверлил ее взглядом.

Уходить от неудобных тем не в ее правилах.

– Думаю, загвоздка в том, что я вас поцеловала. Думаю, на самом деле вы хотели сказать мне, что я перешла границы и что впредь этого не должно повториться. – Уинни вскочила. – Можете не волноваться. Я…

Слова куда-то пропали, когда он тоже встал и перегнулся через стол. У нее сдавило горло, желание кругами заструилось по коже.

– В таком случае вы ошиблись.

Глаза у него зажглись, он провел пальцем – осторожно, с нежностью – по ее скуле, там, где на шее трепетала жилка.

– Ошиблась? – с трудом выговорила она.

– Я хотел понять… захотите ли вы…

– Чего я захочу?..

– Зайти дальше.

Он сам не мог поверить, что сказал такое. Но сказал же!

Ксавьер наклонился к ней так близко, что его дыхание задело ей губы. Помимо воли она тоже потянулась к нему. Почему она это сделала? Вероятно, потому, что он совершенно не походил на тех мужчин, с которыми она раньше встречалась. Ему от нее ничего не нужно. Он не попросит ее представить его полезному для его карьеры человеку. Он не захочет, чтобы она баловала его.

Он… был бы восхитительным любовником.

– Вы – красивая, привлекательная женщина. И порой трудная. И я хочу вас.

Уинни закусила губу, чтобы не произнести: «Я тоже вас хочу».

– Мне кажется, что вас не придется долго склонять к этому.

Он считает, что она созрела, чтобы упасть в его объятия?

Уинни приоткрыла рот, собираясь возразить, но он прижал палец к ее губам.

– Я говорю это не потому, что я такой самонадеянный. Я говорю это потому, что не мог не заметить нашего взаимного притяжения. Как бы вы ни старались, эту искру не погасить.

Они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Уинни была уверена, что он слышит громкий стук ее сердца.

– Поэтому я принял ваше приглашение выпить с намерением…

Она не дала ему договорить:

– Но потом вы передумали?

Она хотела еще сказать, что приветствует его разумное решение, но он поднялся, и она увидела, как горят его глаза.

– Вы сказали, что я был плохим отцом! Я никогда не отошлю от себя сына!

Уинни отшатнулась.

– Я ничего подобного не говорила! Вы неправильно истолковали мои слова. Я сказала, что вы наверняка захотите, чтобы ваши отношения с Луисом больше напоминали вашу близость с Лоренцо, а не ваши отношения с родителями.

Они долго молчали, пока наконец Уинни не выдержала:

– Но вы были правы – разговор стал чересчур личным. Мне не следовало говорить вам то, что я сказала. С этого момента я буду следить за своими манерами. И пусть, возможно, нас и тянет друг к другу, но я помню, что вы не вступаете в тесные отношения с персоналом.

– Для вас я сделал бы исключение.

А вот она не может себе этого позволить.

«Но… почему нет?»

Этот мужчина не выходил у нее из головы. Но благоразумие подсказывало не приближаться к нему. Стать любовниками – не значит стать друзьями.

Надо сначала подружиться, прежде чем перейти к более тесным, глубоким отношениям. Никогда снова она не обречет себя на то, чтобы мужчина заявил ей, что она недостаточно хороша для него.

– Вот вы говорите про искру… Но не каждую искру следует раздувать.

Он не ответил.

– По-моему, я вам не очень нравлюсь, – добавила она. Он хотел было возразить, но она его опередила: – А я… вас уважаю, но нравитесь ли вы мне? Я бы этого не сказала.

Он так плотно сжал губы, что они побелели.

– Понятно. Вы выразились предельно ясно. Извините, если я поставил вас в неловкое положение. А сейчас мне надо уйти – дела, неотложные звонки.